— Долгие годы, счастливо, — пробормотал он, — нет, нет… Это не для меня! — мысленно добавил он, уныло качая головой.

— И я, со своей стороны, должна благодарить вас, — проговорила Амина, вопросительно заглядывая ему в лицо. — Право, я вам очень благодарна… за многое, за очень многое! — добавила она.

— Да, она очень благодарна, — подтвердил отец, как бы желая прервать дочь, — только мы очень бедны… и если я говорил о своих деньгах, то именно потому, что у меня их так мало, что я никак не мог бы лишиться их… Но вы можете не платить мне тех трех с половиною гильдеров, что должны мне, это я готов потерять для вас, мингер Филипп!

— Нет, зачем же вам терять их, мингер Путс! — заметил Филипп. — Я обещал вам заплатить и сдержу свое слово. У меня денег больше, чем надо… В моем распоряжении тысячи гильдеров, и я не знаю даже, что с ними делать.

— У вас тысячи гильдеров! Тысячи гильдеров!! — повторил Путс. — Нет, пустяки, этого не может быть!

— Повторяю вам, Амина, что у меня тысячи гильдеров лежат без употребления, — сказал Филипп, — а вы знаете, что я вам никогда бы не солгал!

— Я поверила вам и тогда, когда вы сказали это моему отцу! — отозвалась она.

— В таком случае, если вы так богаты, то, зная мою бедность, вы может быть…

Но Амина зажала старику рот рукой, и фраза его осталась недоконченной.

— Отец, нам пора ложиться спать! На сегодня вы должны нас покинуть, Филипп! — добавила она, обращаясь к молодому человеку.

— Нет, я этого не сделаю, и вы можете быть уверены, что я всю ночь не сомкну глаз. Вы можете спокойно ложиться спать, так как теперь действительно время отойти ко сну! Спокойной ночи, мингер Путс. Я попрошу у вас только лампу, до рассвета еще далеко, затем уйду. Спокойной ночи, Амина!

— Спокойной ночи! — ответила девушка, протягивая ему руку. — И премного благодарю вас!

— Тысячи гильдеров!! У него тысячи гильдеров! — шептал старик, глядя вслед Филиппу, который выходил из комнаты и спускался вниз.

Филипп Вандердеккен уселся под портиком входной двери и смахнул волосы со лба, который он подставил под ветер, так как постоянное возбуждение и волнения последних дней вызвали у него лихорадочное состояние, нервность и общее недомогание. Он чувствовал потребность в отдыхе, но знал, что для него нет настоящего отдыха, нет спокойствия. Его томили тяжелые предчувствия; он предвидел в будущем длинный ряд всевозможных опасностей, бедствий, невзгод и даже смерть, преждевременную, неестественную смерть, но он смотрел на все это без ужаса и даже без волнения. Ему казалось, что он начал жить всего только три дня тому назад, а что все, что было раньше, было какое-то бессознательное существование; у него было невесело на душе, но он не чувствовал себя несчастным. Мысли его все время вращались вокруг рокового письма. Страшное, неестественное исчезновение его несомненно указывало на его сверхъестественное происхождение, во-первых, и во-вторых, на то, что это послание предназначалось именно ему и никому другому; а находящаяся в его руках священная реликвия еще более наглядно подтверждала этот факт.

«Такова моя судьба! Это мой долг! — думал Филипп. — И я исполню его, чего бы это мне ни стоило». — Порешив на этом, он невольно перенесся мыслями к прелестному образу молодой девушки.

«Неужели, — думал он, — этому прелестному созданию суждено быть связанным с моей судьбой? Судя по событиям последних дней, можно было бы подумать, что это так. Но, конечно, это только одному небу известно, и пусть да будет его Святая Воля! Я поклялся, и Господь слышал мою клятву, посвятить свою жизнь на облегчение страшной участи моего бедного отца, но разве это мешает мне любить Амину? Нет! Моряк, посвятивший себя службе на море, избравший для себя дальние плавания в Индию, разве он не проводит целые месяцы дома, в своей семье, на берегу, а затем возвращается к исполнению своих обязанностей и своего долга?! Мне предстоит скитаться в открытом море, плавать по океанам и жить вдали от родины. Но сколько раз придется мне все снова и снова возвращаться сюда, и почему бы мне лишить себя утехи и отрады радостного возвращения к любимой женщине, счастья, ее улыбки и привета? А все же хорошо ли я поступаю, добиваясь любви девушки, которая если раз полюбит, то, я уверен, будет любить искренно и глубоко… И смею ли я убеждать ее связать свою жизнь с жизнью человека, обреченного судьбой на всякие невзгоды и, вероятно, даже на преждевременную смерть?!

Но ведь жизнь каждого моряка полна случайностей; в бурю и непогоду каждый моряк является игралищем сердитых волн, с которыми ему приходится бороться! Кроме того, я избран судьбой для выполнения трудного долга, и если так, то судьба должна щадить меня до тех пор, пока волей Небес я не исполню свой долг. Но когда это будет и чем должно это кончиться?! Смертью? Но ведь все люди умрут, и никто не знает, когда к нему придет смерть».

Так размышлял Филипп Вандердеккен. Наконец забрезжил рассвет, и когда он увидел румяное зарево нарождающегося дня на горизонте, то дал волю одолевавшей его сонливости и задремал в том же положении, в каком просидел здесь всю ночь. Легкое прикосновение к его плечу заставило его вскочить на ноги и выхватить пистолет, спрятанный им на груди. Но, обернувшись, он увидел перед собой Амину.

— Это предназначалось мне? — улыбаясь, спросила Амина, повторяя его вчерашние слова.

— Вам, Амина, чтобы защитить вас от всякого, кто осмелился бы покуситься на ваш покой!

— Я знаю, — сказала она, — но как великодушно было с вашей стороны просидеть здесь всю ночь и караулить нас, после столь утомительного и тяжелого для вас дня!

— Вплоть до рассвета я не сомкнул глаз!

— Ну, так теперь ложитесь и отдохните! Мой отец уже встал; вы можете прилечь на его постели.

— Благодарю вас, но я не чувствую желания спать! Нам предстоит еще много дела. Мы должны пойти к бургомистру и заявить ему о всем, а эти тела должны оставаться здесь нетронутыми, пока сюда не явятся власти и не удостоверят наших показаний. Пойдет ли ваш отец, или должен сходить я?

— Несомненно, будет лучше, если пойдет мой отец, как хозяин дома, на который совершено было нападение. А вы должны остаться здесь, и если вы не хотите спать, то должны хоть подкрепиться пищей. Я сейчас пойду и скажу отцу: он уже успел покушать, и ничто не помешает ему немедленно отправиться к бургомистру.

Амина ушла и вскоре вернулась с отцом, который приветливо поздоровался с Филиппом. Пройдя сторонкой мимо убитых, чтобы не задеть их ногой, старик поспешно направился в город, где имели свое местопребывание местные власти.

Амина пригласила Филиппа следовать за ней и ввела его в комнату отца, где, к немалому своему удивлению, он увидел приготовленный для него кофе, который в то время был большой редкостью и стоил очень дорого, почему Филипп никак не мог ожидать встретить этот вкусный напиток в доме такого скаредного человека, как мингер Путс. Но это была роскошь, к которой в былые времена старик успел привыкнуть, и в которой он не мог себе отказать.

Филипп, у которого целые сутки не было ни крохи во рту, не заставил себя просить и сделать честь всему, что ему было предложено. Амина села против него и молчала все время, пока он кушал.

— Амина, — сказал, наконец, Филипп, заговорив первый, — у меня было достаточно времени, чтобы все обсудить и обдумать за то время, что я просидел там у двери! Могу я говорить откровенно?

— Почему же нет, — ответила девушка, — я уверена, что вы не скажете ничего такого, чего бы не следовало говорить, или чего не подобало бы слышать молодой Девушке.

— Вы не ошиблись, Амина! — Мои мысли заняты вами; я думал о вас и о вашем отце; вам нельзя оставаться в этом доме, слишком уединенном и отдаленном от других жилых строений.

— Я и сама сознаю, что здесь слишком уединенно и небезопасно для него, для отца, а быть может, и для меня. Но вы знаете моего отца! Именно эта уединенность нравится ему; к тому же и цена аренды этого дома очень низкая, а вы знаете, что он очень экономен на деньга, очень бережлив.