На этот раз нам удалось избежать опасности. Но фашист не унимался. Проскочив первый раз, он замедлил скорость и стал заходить справа. Мы, конечно, отвернули влево. Но все-таки он успел продырявить нам элерон правого крыла. Наш «ил» клюнул носом и вошел в штопор… Ох, страшное это дело! И сейчас, вспоминая этот случай, я не могу оставаться спокойным. Машину крутило, бросало и выворачивало так, что я временами терял сознание. А когда приходил в себя и открывал глаза, все передо мной летело вверх тормашками и я еле удерживался за тяги. Ну, думаю, все, конец пришел, отлетался. Тем более что знал — вывести из штопора штурмовик редко кому удавалось. Уж очень строгая машина и грубых эволюций не выдерживает.

И какова же была моя радость! Вывел все-таки мой дорогой командир самолет из штопора! Это был поистине подвиг. Как ему эго удалось, он и сам потом толком никому объяснить не мог. Помогла, конечно, высота. Свалились мы в штопор примерно с тысячи метров. Потом говорил он: «Жал я на ручку и педали так, что казалось, руки и ноги у меня вывернет. Вот и все».

Вывел Гареев самолет над морем, метрах в пятидесяти от воды. Вывел и пошел над морем. Это был самый надежный способ уйти от врага. Взяли мы курс к берегу, в направлении нашего аэродрома. Летим. И вдруг вижу, увязался на нами «фоккер». Тот самый. Ас попался подлинный. Как потом нам рассказывали, когда ему не удалось нас сбить, он подлез под Воробьева (был у нас такой летчик) и шел под ним незамеченный, пока не представился благоприятный момент. И тогда с близкой дистанции сбил Воробьева…

Так вот, догоняет нас этот фриц. Все ближе и ближе. Прицелился я, жду, когда нажать на гашетку. Гареев еще ниже спустился, летим почти над самой водой, видно, как белые барашки на волнах загибаются.

— Догоняет, товарищ командир! — кричу я Гарееву.

— Ничего, Сашок, — отвечает, — не волнуйся. Подпусти поближе и открывай огонь. Скоро берег, уйдем.

Ободрили меня эти слова. Целюсь тщательно, словно окаменел весь. Идет «фоккер» сверху, заходя в хвост штурмовику. Дал я очередь, а достать не могу. Рубанул и он. Зажмурил я глаза, услышал очередь, между прочим, короткую. Открыл глаза. В фюзеляже пробоины. Ага, думаю, и у тебя боезапас, видать, на исходе, раз стреляешь короткими очередями.

— Ну, как там? — спрашивает Гареев.

— Пока ничего, — говорю, — выжимай скорость! Сейчас еще зайдет. Теперь не отстанет, тут уж дело принципа!

Заходит, вижу, теперь фашист с хвоста, никаких мер предосторожности не принимает. Разозлился, видать, очень. Да и думал, наверно, что боеприпасов у нас уже нет. Подходит нахально к самому хвосту. Я — очередь. Молчит. Я жму на гашетку еще — пулемет молчит. Все. Мороз по спине у меня прошел. В лихорадке хватаю гранаты, выбрасываю. Рвутся они у самого мотора «фоккера», а он все идет.

«Да стреляй же, стреляй, — думаю, — сволочь!»

А у самого нервы не выдерживают. Оглядываю кабину, да ведь знаю— ничего нет. И вдруг вижу карман и из него высунувшуюся рукоятку ракетницы. Схватил, зарядил ракету, бух одну, другую… И в это время нажал фриц на гашетку. Мелькнули трассы. Что это? Конец? Ведь с такой дистанции промазать не может даже желторотый летчик. И все-таки вижу, хлестнули трассы по крыльям, а мне ничего. В то же мгновение «фоккер» взмыл вверх, иначе бы столкнулся. Взмыл, ринулся к земле и исчез. Видать, у него тоже боеприпасы кончились.

А тут и берег. Вывел «ил» Гареев и пошел домой. Вскоре мы благополучно сели.

Тяжелый это был вылет. Шесть наших штурмовиков не возвратились. А мы не сбили ни одного истребителя…

В этом полете увидел я моего командира как летчика высокого класса, мастера пилотирования, умелого тактика, отлично ориентирующегося в обстановке и в совершенстве знающего свой самолет и его возможности.

Да, вам, наверное, не ясно, почему с такой короткой дистанции не сбил нас гитлеровский ас? Тут дело объясняется просто. Пушки и пулеметы расположены у истребителя в крыльях, и угол наклона их стволов таков, что трассы огня пересекаются примерно в ста метрах от истребителя. А тут он, увлекшись, подошел метров на пятьдесят и поэтому промазал, смог достать только наши крылья.

Прошел 1944 год — год замечательных наступательных операций, на весь мир прославивших мощь Вооруженных Сил первого в мире социалистического государства и приведших к полному освобождению временно оккупированной советской территории. В 1945 году бои гремели за пределами границ СССР. Советская Армия, верная своему интернациональному долгу, освобождала из-под ига фашизма страны Европы, ворвалась в осиное гнездо немецкого милитаризма — Восточную Пруссию.

Здесь гитлеровцы сопротивлялись особенно упорно. Каждый метр земли приходилось брать с боем. Вся территория Восточной Пруссии являлась хитросплетением хорошо продуманной системы обороны. Близко отстоящие друг от друга хутора, с прочными каменными зданиями, с подвальными помещениями, приспособленными для ведения из них перекрестного пулеметного и даже орудийного огня, надежно прикрывали подступы к крупным городам. Глубокие реки и каналы создавали дополнительные препятствия наступающим. То там, то здесь, тщательно замаскированные, таились мощные форты, доты и дзоты.

Поддерживая наступление наземных войск, действовал здесь и авиационный полк, командиром эскадрильи в котором был майор Муса Гареев.

В эскадрилье майора Гареева произошли изменения. Капитан Протчев стал его заместителем. Ведомый у Гареева теперь сравнительно молодой, но уже опытный летчик лейтенант Кузин.

Гарееву присвоили звание майора, Протчеву — капитана, а воздушному стрелку Гареева Александру Кирьянову — старшины. Новые ордена засияли на груди Гареева, Протчева и других летчиков. Кирьянов получил орден Славы II степени. А Гарееву Указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 февраля 1945 года за подписью Михаила Ивановича Калинина было присвоено звание Героя Советского Союза.

Выросло и мастерство летчиков эскадрильи. Они стали настоящими асами, отлично освоили тактику штурмовой авиации, научились творчески применять все методы и способы штурмовки вражеских объектов и ведения воздушного боя, отлично овладели техникой пилотирования.

И в этом, конечно, была немалая заслуга и их командира— бесстрашного и умелого летчика Мусы Гареева, который и во фронтовых условиях всегда находил время учить подчиненных, передавал им свой опыт.

Теперь каждый летчик твердо знал свое место в строю, изучил, как говорится, «почерк» своего командира и неукоснительно выполнял все его приказания. Гарееву не надо было командовать, как и куда разворачиваться, с каким креном. Стоило только слегка качнуть крылом, указать направление, как все точно повторяли его маневр. Отличалась эскадрилья майора Гареева и особым умением, подойдя к цели правым или левым пеленгом, мгновенно и красиво перестроиться в круг, стремительно замкнуть его над целью— и тогда уже не подойти ни одному вражескому истребителю без риска быть сбитым. Но так бывало в относительно хорошую погоду, когда можно было летать большими группами. А в плохую — летали парами или четверками на свободную охоту, без прикрытия. Это тоже требовало большого мастерства, умения хорошо ориентироваться, выбирать наиболее важные цели. Поэтому на такие задания подбирались самые опытные летчики.

В один мартовский день, когда с Балтики дул сырой, промозглый ветер, нагоняя на сушу серые, разлохмаченные тучи, на свободную охоту вылетели майор Муса Гареев и его новый напарник лейтенант Владимир Кузин, капитан Виктор Протчев и его ведомый старший лейтенант Анатолий Заровняев (к концу войны они оба стали Героями Советского Союза).

До линии фронта летели в облаках, а когда оказались в расположении противника — там, как назло, стояла ясная солнечная погода. Но делать нечего. Гареев углубился на территорию противника километров на восемь и начал искать цель. Прошел вдоль населенного пункта — ничего. Потом снизился над рощей. И тут с опушки Протчев заметил вспышки. Стреляла артиллерийская батарея.