— Приготовиться! — скомандовал Гареев. — Иду в атаку!

Летчики парами пошли в пике, сбросили бомбы. Гареев сфотографировал разрывы и приготовился ко второму заходу. Но атаковать батарею вторично не пришлось.

— Вижу большую группу истребителей! — крикнул стрелок Заровняева. — Идут к нам!

Гареев осмотрелся. Стремясь зайти снизу, с хвоста, к штурмовикам неслась четверка узких, остроносых, с длинными тонкими фюзеляжами истребителей. «„Ме-109“, — определил Гареев. — Ого, еще четыре?» Да, действительно, чуть в стороне и дальше шло еще четыре коротких, тупорылых «Фокке-Вульф-190».

— Делать «ножницы», уходить на свою территорию со снижением, — приказал Гареев.

«Ножницы» — хитрый и сложный противоистребительный маневр, родившийся в годы войны в штурмовой авиации. Он заключался в том, что каждая пара штурмовиков, идущая чуть уступом по отношению друг к другу, причем ведомый чуть ниже, чем ведущий, начинала меняться местами. Скажем, если ведомый идет справа сзади, то он переходит низом налево, а ведущий сверху вниз направо. Потом снова, но уже в обратном порядке. А так как маневр этот осуществляется с креном, то оба штурмовика получают возможность все время видеть хвосты друг друга и, таким образом, своевременно отсечь атаку истребителя.

Так, делая «ножницы», обе пары «илов» быстро приближались к своей территории. «Фоккеры» и «мессеры» несколько раз пытались атаковать, но близко подходить боялись и, стреляя с большой дистанции, не попадали.

Четверка Гареева подходила к переднему краю. Гитлеровцы уже выдыхались, но вдруг один из «мессеров» отделился, вырвался вперед, обогнал «илы» и, развернувшись, пошел навстречу.

«Хочет атаковать в лоб», — догадался Гареев, и все внутри у него похолодело. Прикинув все «за» и «против», он решил принять атаку и, сжав зубы, выровнял самолет, зорко глядя в прицел. — «Все-таки у меня огонь мощнее».

— Товарищ командир, отворачивайте, уйдем и так, — услышал Гареев голос Протчева.

Но Гареев не согласился и только приказал прикрыть его огнем. Со страшной скоростью неслись самолеты навстречу друг другу. Гареев уже различал застывшее, как маска, лицо гитлеровского летчика, вобравшего голову в плечи. Еще несколько мгновений — и страшный удар разнесет вдребезги обе машины… Отвернуть? Нет, теперь ни за что. Теперь победа за тем, у кого крепче нервы, больше выдержки.

Затаив дыхание, Гареев нажал на гашетки. И почти одновременно метнулись навстречу пулеметные и пушечные трассы истребителя, и он, едва не задев штурмовик, пронесся над головой у Гареева.

— Сбили! Товарищ командир, сбили! — послышались голоса Протчева и Заровняева.

Гареев перевел дыхание, отер перчаткой лоб. Четверка шла уже над своей территорией, и зенитки надежно отсекли от нее группу истребителей.

Это был последний самолет, сбитый летчиком-штурмовиком Мусой Гареевым за время войны.

На командном пункте вблизи переднего края офицеры и генералы наблюдали за действиями штурмовиков, сопровождавших пехоту, атаковавшую последний оплот гитлеровцев — восточно-прусскую группировку. Отказавшиеся капитулировать войска отчаянно сопротивлялись. Шел жестокий бой. Было видно, как с земли неслись разноцветные трассы, вспыхивали в воздухе облачка разрывов.

Но «илы» были бесстрашны. Не обращая внимания на огонь, они снова и снова обрушивались на вражескую оборону, проделывая в ней брешь для пехоты и танков.

Рядом с командующим воздушной армией генерал-полковником Хрюкиным, не отрывая взгляда от штурмовиков и одновременно вслушиваясь в команды, отдаваемые по радио командиром штурмовой авиационной дивизии, стоял маршал авиации Новиков — главком Военно-воздушных сил.

Генерала Хрюкина вызвали к радиостанции. Возвратившись, он доложил маршалу:

— Пехота благодарит за отличную работу. Пошла вперед!

Маршал удовлетворенно кивнул головой, спросил:

— Кто командовал группой?

— Майор Гареев, товарищ маршал! — ответил Хохряков, — командир эскадрильи.

— Сколько вылетов?

— За двести сорок перевалило!

Маршал поморщился.

— Так что же вы?.. Представьте к Герою!

— А он уже Герой, товарищ маршал.

Новиков нахмурился, сказал:

— В начале войны мы за 50–60 вылетов Героя давали, а у него 240?

— Так точно.

— Представьте второй раз. И все оформить сегодня же, я увезу с собой. А стрелка — к ордену. Кто с ним летает? Давно?

— Кирьянов, младший лейтенант. С сорок второго года.

Маршал удивленно вскинул брови.

— Почему младший лейтенант? По штату ведь сержант?

— Недавно получил третий орден Славы, товарищ маршал, а по статуту…

— A-а, понимаю…

…А эскадрилья Гареева, перенацеленная на другой объект, уже яростно штурмовала окопы врага на второй его позиции. И не знал в этот момент Муса Гареев ни того, что о нем идет разговор на КП, ни того, что через несколько дней, а именно 19 апреля 1945 года, выйдет Указ о награждении его второй Золотой Звездой.

К перрону медленно подходит поезд. Из вагона один за другим торопливо выходят пассажиры. Но вот в дверях показывается широкоплечий светловолосый, среднего роста человек. Он нетерпеливо оглядывается по сторонам. Наконец взгляд его останавливается на полковнике, и темно-карие глаза загораются радостью. Раздвигая толпу, он устремляется вперед, что-то кричит. Но полковник, уже заметив его, тоже быстро идет навстречу.

— Александр!

— Товарищ командир!

Полковник дружески хлопает Александра по спине. Его чуть-чуть раскосые глаза искрятся.

— А ты не изменился, Сашок, хоть и прошло уже много лет с последней нашей встречи. Восемь, кажется? Ну да, ты приезжал в пятидесятом, когда я в академии Фрунзе учился.

Оба выходят с вокзала на московскую площадь, и вскоре такси мчит их по широким, многолюдным улицам.

— Ну, как же ты живешь, Сашок? — спрашивает Гареев.

— Хорошо. Работаю в Ейском зерносовхозе экономистом. Приехал на учебу. Командировали в Высшую профсоюзную школу.

— Вот и отлично! Значит, мы оба теперь студенты. Я ведь опять учусь, в Высшей военной академии. После окончания академии Фрунзе был — заместителем командира авиаполка, потом три года командовал полком, а вот теперь направили в высшую академию.

— Ну, а как живете вы? Как сыновья, Галина Александровна?

— Все в порядке, Сашок, все в порядке. Все живы и здоровы. Получил квартиру на проспекте Мира, хорошая. Да сам сейчас посмотришь.

На минуту замолчали. Потом Кирьянов спросил:

— А помните бои на Волге, товарищ полковник? Донбасс, Мелитополь?

— А как же, Сашок, все помню, будто это вчера было, а не 15 лет назад. Все так перед глазами и стоит…

— Как вы здорово распотрошили заходивший в хвост Буданову истребитель… Тогда еще две благодарности за один вылет получили…

— Уточним, Саша, — улыбаясь перебил полковник, — не я получил, а мы получили. Ты первый заметил врага. И потом, на твоем счету не один сбитый самолет.

…Машина подкатила к новому, многоэтажному дому, и Гареев повел друга домой.

До поздней ночи просидели друзья, вспоминая прошлое, делясь планами на будущее. Давно ушли спать сыновья Гареева, и только Галина Александровна осталась за столом.

За окнами уже начал брезжить рассвет. В синеватой полутьме потускнели многочисленные огни Москвы.

— Ну, Сашенька, давайте спать, пора уже. А что не договорили — завтра доскажете, — предложила Галина Александровна и рассмеялась: — То есть, я хочу сказать— сегодня. Ведь уже утро!

Гареев и Кирьянов встали из-за стола и подошли к окну. Проспект Мира оживал. Медленно шли автоцистерны, поливая улицу. По широкой, влажной ленте асфальта бесшумно неслись машины. По тротуарам уже спешили люди.

— Проспект Мира! — задумчиво сказал Александр Иванович Кирьянов. — И здесь живет полковник авиации, дважды Герой Советского Союза… В этом есть что-то символическое.