Глядя на командира дивизиона, повеселели и солдаты. И когда от окраины хутора отделились вражеские танки и, сопровождаемые пехотой, устремились на боевые порядки батальона, артиллеристы быстро, но без суеты заняли места у орудий и открыли частый огонь. Старший сержант Тогузов, стоя на одном колене и не отрывая глаз от бинокля, коротко взмахивал правой рукой.

— За Сталинград! — выкрикивал он перед каждым выстрелом.

— За Сталинград! — повторял за ним командир второго орудия, и выстрелы, словно удары гигантского бича, раз за разом хлестали по гитлеровцам.

Вот уже один танк уткнул ствол орудия в землю. Окутался дымом второй. Тем временем потные, задыхающиеся, с криками «Да-а-вай, давай! Не останавли-и-вай-ся!» артиллеристы подкатили два отставших орудия и с ходу вступили в бой. Ударил залп и с того берега, где оставались еще две батареи. Ковтунов посмотрел на часы. Прошла ровно минута с того времени, как он приказал поставить заградительный огонь, и вот уже выросла стена разрывов, надежно заслонив собою пехоту. «Недаром потели в обороне», — с удовлетворением подумал он.

Танки попятились. Часть из них развернулась и стала вести огонь по батарее. Васильев подсчитал вслух: «Восемь! По два на орудие. Ну-ка, Тогузов, Кравцов, — по головному, бронебойным…» Тонкий, туго перетянутый ремнем, он стоял выпрямившись во весь рост, с раскрасневшимся лицом и блестящими глазами.

Выстрелы загремели чаще. Звеня и подпрыгивая, к ногам Васильева подкатилась стреляная гильза. Продолжая смотреть вперед, он небрежно отшвырнул ее носком сапога, а когда головной танк прошило метким выстрелом Тогузова, наклонился к старшему сержанту и одобрительно закричал ему что-то на ухо.

Вдруг близ орудия раздался сильный взрыв. Васильева заслонило дымом. Второй снаряд ударил правее. Кто-то вскрикнул, кого-то с головой накрытого шинелью пронесли мимо на носилках. Из восьми танков было подбито уже четыре, но остальные, выдерживая равные интервалы, шли прямо на батарею, на ходу стреляя из пушек и пулеметов.

Дым рассеялся. Васильев, невредимый, по-прежнему стоял во весь рост на том же месте и что-то кричал Тогу-зову, который, отстранив раненого наводчика, сам прильнул к панораме. В ожидании выстрела Ковтунов стал про себя считать.

Скрежеща гусеницами, вытянув ствол орудия вперед, словно ощупывая что-то, головной танк грозно вырастал перед батареей. «Скорее же, Тогузов!» — мысленно торопил Ковтунов. Но вот грянул выстрел. Танк словно присел, сжался и стал вдруг удивительно низким.

— Башня! — догадался Ковтунов. — Сбил башню!

— Огонь! — весь красный от натуги, не переставая кричал Васильев. — Огонь! Огонь! Ага, повернули, уходят!..

Батарея еще продолжала вести огонь по удиравшим танкам, но Ковтунов уже не смотрел в ту сторону. Его интересовало теперь то, что делается у пехоты.

…А пехота наступала. Батальон Баланко обтекал хутор слева. Гитлеровцы поспешно отходили.

Шли дни, недели. Юго-Западный и Донской фронты соединились в районе Калача. Советские войска успешно отразили попытки тормосинской и котельнической группировок гитлеровских войск прорваться к своей обреченной армии, кольцо окружения вокруг которой неумолимо сжималось. И 10 января, после того как немецкое командование отказалось капитулировать, войска Донского фронта начали операцию по уничтожению окруженной группировки.

Артиллерийский дивизион капитана Ковтунова в этих боях уничтожил десятки вражеских орудий и минометов, танков и самоходок. Близ станции Гумрак артиллеристы захватили гитлеровский аэродром с исправными самолетами. В бою под Сталинградом батарея старшего лейтенанта Васильева взяла в плен более полусотни гитлеровцев, а расчет старшего сержанта Тогузова подбил и уничтожил восемь танков и самоходок.

2 февраля окруженная группировка перестала существовать.

Через несколько дней поздно ночью Ковтунов и Михалев возвращались из штаба дивизии. Оба молчали, погруженные в думы. В свете фар кружились золотые снежинки. Справа и слева высились развалины города-героя, густо усыпанные снегом. «Так вот он какой, непобедимый Сталинград! — думал Ковтунов. — В груду развалин, в камни и пепел превратили гитлеровцы город, а он все-таки выстоял!»

В штабе им сообщили приказ о выступлении на станцию погрузки. Дивизию перебрасывали на Центральный фронт. И мысли Ковтунова уже были там, в районе новых боев.

— Да, сильно досталось Сталинграду, — вздохнул Михалев, всматриваясь в развалины. — Много тут поработать придется, чтобы восстановить город. Но какая победа! — Он повернул оживившееся лицо к Ковтунову — Полторы тысячи танков взяли! Читал? Целехоньких! Семьсот пятьдесят самолетов. Семь тысяч шестьсот орудий. А пленных? Девяносто одна тысяча! Внушительно? Это, понимаешь, Георгий Никитич, если построить в колонну по четыре, так она на одиннадцать километров вытянется!

— Высчитал! — усмехнулся Ковтунов. — Это интересно. Насчет колонны. Но для чего тебе?

— Как «для чего»? — удивился Михалев. — Для наглядности. Политинформацию, беседу буду проводить.

— А не ошибся?

— Ну чего ж тут ошибаться. А если и ошибся маленько — не беда. Знаешь, как Суворов ответил адъютанту на вопрос, сколько турок показывать убитыми? А пиши, говорит, братец, побольше — чего их жалеть.

Оба рассмеялись. Потом Михалев задумчиво сказал:

— Вот и оставляем мы Сталинград… Теперь тут, можно сказать, глубокий тыл.

— Да, — согласился Ковтунов. — Но битва за Родину еще не закончилась! Нет! Она будет продолжаться и там, на Центральном фронте, дальше, и до тех пор, пока мы не победим. Иного исхода быть не может.

Вьюжной февральской ночью эшелон шел к фронту. В штабном вагоне командир дивизиона капитан Ковтунов, его заместитель по политчасти капитан Михалев, разведчик Запольский, начальник штаба, командиры батарей собирались ужинать.

Старенький, разболтанный по всем сочленениям вагон потряхивало, стучали на стыках колеса, ходуном ходили стены, раскачивался подвешенный к потолку фонарь, освещая докрасна раскаленную круглую чугунную печку, вокруг которой сидели, оживленно разговаривая, офицеры.

Только сегодня днем, перед погрузкой на станции Гумрак, были вручены правительственные награды за бои под Сталинградом. Командир орудия старший сержант Тогузов получил орден Ленина, Ковтунов и Васильев — орден Красного Знамени, Михалев — Отечественной войны I степени, Запольский и Троицкий — Красной Звезды.

В бесчисленное множество щелей свирепо задувал ветер. Новый ординарец Ковтунова, заменивший Троицкого, которого после настойчивых просьб Ковтунов отпустил в «строй», — донской казак Дудка, с большими, закрученными в стрелки усами, — накрывал на «стол». Роль стола выполнял большой деревянный ящик, застланный газетами. Дудка поставил на него три банки свиной тушенки, мелко нарезал твердое, замороженное сало, очистил несколько луковиц. Затем, наложив посередине горку больших ломтей черного хлеба и поставив кружки, отошел чуть в сторону и, подкручивая усы, вопросительно взглянул на командира дивизиона.

— Что смотришь, Дудка? — спросил Ковтунов. — A-а, понимаю…

— Николай Иванович, ради такого случая, я полагаю, и выпить немножко можно! Как думаешь? — обратился он к Михалеву.

— А почему ты у меня спрашиваешь? Ты же командир, — сказал Михалев, подвинулся ближе к ящику и кивнул Дудке.

Тот живо достал бутылку и, раскупорив ее, стал разливать водку по кружкам. Вагон сильно качнуло, горлышко бутылки звякнуло о край кружки, и немного водки выплеснулось на пол.

— У тебя что, большие запасы? — иронически спросил Ковтунов. — Эдак кого-нибудь и обделишь.

— Это у него после сражения с десантом все еще руки трясутся, — будто невзначай обронил Васильев.

Вагон грохнул от хохота. Дудка обиженно крякнул, но промолчал.