Чтобы успокоить мысли, я зажгла душистую свечу.

Окно дрожало и гремело. Я убрала метлу в угол и поставила свечу на стол в центре комнаты.

Звон, звон… БАХ!

Я развернулась. Ветер распахнул окно, и ставня болталась криво на петлях. Внизу лежало деревце Норри, груда осколков и сломанных листьев.

Я застыла в потрясении. Упало ли оно случайно? Или это был знак – для Норри, для меня, для нас обеих?

Не было времени обдумывать вопросы, окно было распахнуто, и ветер проникал внутрь. С колотящимся сердцем я закрыла его толстым шерстяным одеялом, что я приносила для Норри. Ветер это остановило, но взамен стало темнее.

Я повернулась растерянно к обломкам деревца. Я подняла обломки глины и остановилась, что-то странное привлекло мое внимание. Среди сплетенных корней была маленькая плоская коробочка.

Я вытащила ее и поднесла к свече. Узкая, не больше моей ладони, она сияла, как серебро местами. Большая часть была черной, уголки были разъедены. Я потянула, пока крышка не открылась.

Внутри было письмо. Завернутое в пакет, в пятнах от воды. Над печатью была одна строка:

«Моей дочери Люси, если я не вернусь…».

На миг я остолбенела и не могла дышать. Письмо для меня? От мамы? Сейчас?

Норри всегда говорила, что от мамы ничего не осталось, что ее вещи были утеряны при крушении. Но тут, в растении Норри, было письмо.

Норри должна была знать о нем. Она сама его спрятала. Это означало, что Норри соврала мне.

Огонь гнева пронзил меня, руки сжались на письме. Как она могла скрыть это от меня?

Я посмотрела на строку.

«…если я не вернусь…»

Но это не имело смысла. Будто мама хотела меня оставить. Мама утонула.

Или Норри соврала и об этом?

Дрожащими пальцами я сломала печать и развернула письмо. Все страницы пострадали от воды, а то, что осталось, выцвело и было написано мелким почерком, было бы сложно прочитать в свете дня. А при свече я смогла понять только пару целых предложений в начале письма.

«Моя дорогая дочь, я пела тебе здесь для твоей безопасности».

Я остановилась и перечитала фразу. Пела тебе здесь? Как это?

«Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вернуться к тебе на пару дней или недель, но я не уверена. Я знаю, что если ты это читаешь, значит, мне не удалось. От одной этой мысли мне ужасно больно. Меня успокаивает лишь то, что Норри позаботится о тебе, и когда тебе исполнится пятнадцать, она отдаст тебе письмо…»

А она этого не сделала. Не отдала. Она его от меня спрятала. А теперь письмо было нечитаемым. Я могла разобрать лишь несколько слов почти в конце: пение… осторожно… камень… Певчая… Всех святых… магия…

Магия?

На следующей странице была лишь одна понятная фраза, но от нее у меня перехватило дыхание.

«…когда ты споешь, попадешь домой».

Дом. Я с тоской подумала об Англии, о маленьком домике у моря, где мы жили, о замке и реке Темзе, о других местах, которые мне иногда снились. А потом я задумалась: что петь?

Я растерянно склонилась к свече, пытаясь отыскать в пятнах слова, пока края бумаги чуть не загорелись. Я резко отпрянула, но успела увидеть слово после «камня», что напоминало «…ять».

Снять камень?

Я потянулась к кулону. Об этом камне написала мама?

Ветер снаружи становился все сильнее, но я его едва слышала. Я сложила письмо матери, спрятала в рукав и посмотрела на свой камень. Он выглядел как обычно: непрозрачный красный диск размером с грецкий орех. Тяжелый, шероховатый и простой. Ничего волшебного в нем не было. Может, его силы проявлялись, если его снять с цепочки.

Норри говорила не снимать камень. Он защищал меня.

Но Норри соврала о матери. Может, соврала и об этом?

Был лишь один способ понять. Но моя рука замедлилась, когда я потянулась к кулону. Сколько я помнила, я всегда слушалась правил Норри. Мысль, что я их нарушу – намеренно и, возможно, бесповоротно – заставляло сердце битья громче.

Ветер выл в трещины окна, свеча трепетала от этого. Я, казалось, уловила шепот мелодии.

Вот. Это шанс попасть домой. Будь смелой и воспользуйся им.

Я схватилась за цепочку и сняла ее через голову.

И как только я сняла камень, ко мне пришли песни – сотни песен гудели, как пчелы, трепетали, как огонь, менялись, как тени. А сильнее всех была дикая мелодия, которую я слышала в саду. И в этот раз она не кончалась. Она говорила о море, о доме, о давних временах. Она сжала мое сердце, горло и губы. Она говорила: пой меня.

И я послушалась.

Я не знала слов, не знала, какая фраза будет дальше. Мне было все равно. Голову кружило чувство свободы. Я хотела лишь озвучить ноты, что приходили ко мне, одну за другой в бесконечном потоке звука. Мы с песней были сильными и уверенными, поднимались все выше. Я словно летела.

«Пой, и тьма тебя найдет».

Предупреждение Норри прозвенело в голове. Но оно доносилось издалека, было намного дальше музыки.

Я едва заметила, когда Норри ворвалась в дом. С криком ужаса она бросилась ко мне и схватила за запястье, сумка с водорослями болталась в ее руке.

- Люси! Нет!

Но ветер уже поднялся. Он кружился в комнате, полночно-черный, он подхватил нас обеих. Свеча потухла, песня стала криком, и все вокруг нас исчезло.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

КРОВЬ ПЕВЧЕЙ

Ветер поднял нас, и я ничего не видела. Ни свечи, ни комнаты, ни даже своих рук. Хуже того, я касалась лишь пустоты. Подо мной не было пола, вокруг не было стен, не было стола. Судя по давлению на запястье, Норри еще была со мной, но я не видела и не слышала ее.

Я чуть не перестала петь, но песня была сильнее, отказывалась так просто отпускать меня. Она наполняла мое горло и открывала губы, заставляя петь. В этой ужасной пустоте у меня осталась только песня, и я цеплялась за нее, за каждую ноту, раскрывая их. И с каждой нотой я позволяла себе все больше доверять песне, верить, что я покину остров и попаду домой.

Стоило мне ощутить уверенность, как песня разбилась на гармонии, которые я не понимала. Какую строку петь? Я замешкалась. На миг, лишь на миг. Но сильная и прочная, как веревка, музыка обвила меня и забрала Норри.

Я закричала, и тьма пеленой укутала мое лицо. Надо мной была серая арка, похожая на изгиб волны. Я утону?

Нет, светлело, а волна надо мной была твердой, как…

Камень.

Над головой виднелись серо-золотые своды, арки пересекались красивыми узорами. И, когда тьма отступила, я увидела, к своему потрясению, что стою в длинной и красивой комнате. Передо мной были алые ткани, похожие на паруса без ветра. Рядом со мной сиял огромный камин, огонь отражался в стеклянных шкафах, наполнявших остальную часть комнаты. И в этих шкафах стояли тысячи книг. Книг в цепях. Книг с блеском позолоты. Книг, почерневших от времени. Книги на книгах. И ни одной души, читающей их.

Горло сжалось. Я применила магию. Я песней унесла себя с острова. Это ошеломляло. Но где я была? Это не домик, который я помнила, и не другие знакомые места.

Вопрос страшнее – где Норри? Ее не было видно.

Что я наделала?

Было без толку говорить, что Норри сама виновата, что утаила правду. Я сама решила спеть, и теперь Норри потерялась. В этом была правда. И я знала, что моя магия убила ее.

Она жива. Я слышала едва заметный вдох песни в ушах. Я прислушалась, ноты говорили мне, что Норри была жива… где-то.

О, Норри, как я могла тебя потерять?

Моя рука сжалась на кулоне, что оставался в ладони. Я могу ругать себя весь день, но это не поможет Норри. Я должна действовать. Найти ее. Но как?

Еще спеть?

Я не знала, хватит ли мне сил, учитывая, к чему привела моя первая песня. И я сейчас не слышала четкую музыку. Она быстро угасала, тихие ноты заглушало биение моего сердца.

Мое потрясение возросло, когда я посмотрела на кулон, свисающий с моих пальцев. Вместо тусклого кулона, который я ожидала увидеть, сиял рубин. Он сверкал, как маленькое красное солнце.