Коле или Ивану с Петром опасаться нечего. Отчество у них самое что ни на есть подходящее.

Ну чего бояться Ивановичам? Да еще обладателям дома вблизи губернаторского особняка?

Лучше всех, конечно, Коле. Уж как ему нравится Житомир, но и Женева для него не чужая.

Удобно жить на две страны. В Швейцарии тоскуешь по Украине, а едва вернешься домой, уже рвешься назад.

Все же не зря он стал эсером. Хоть и не привелось ему участвовать в терактах, но перевоплощению научился.

Опыт любительства тоже оказался нелишним. Скорее всего, граница между странами была для него чем-то вроде линии рампы.

Коля в Женеве и Житомире не один и тот же. Можно представить, что в дороге он какой-то еще.

Наверное, это и значит вписаться в пейзаж. Сперва в его облике преобладала строгость, а потом уютность и теплота.

Да как иначе? Один город отличает едва ли не чопорность, а другой – домашняя неприбранность.

В Швейцарии все говорило: контролируй себя! здесь нельзя собираться компаниями и разговаривать в полный голос!

Зато на Украине даешь себе волю. Только сошел с поезда, а руки уже болтаются и стараются заменить слова.

Женевцы все говорят до конца, а житомирцы помогают себе руками. Потому беседа приятелей напоминает встречу ветряных мельниц.

Дело не только в партийности и актерских способностях. Столь же важна прирожденная уступчивость.

Такой у Блинова характер. Даже себя он воспринимал не отдельно, а в связи с другими людьми.

Это качество сродни музыкальности. Поистине драгоценной способности всякий раз попадать в тон.

Именно этому их учил Роше. Не давал указаний, а действовал силой примера.

Много сторонников у него не появилось, но разве в этом дело? Если двое или трое живут так, то это уже кое-что.

2.

Двадцать третьего апреля на лодках катались в основном евреи. Могло показаться, что процентная норма действует только на суше.

Да и полагающуюся этой нации скромность тоже кажется отменили. До того дошло, что стали петь еврейские песни.

Уж это совсем ни к чему. Стоило бы поберечь слух тех, кто гуляет по берегу.

Представляете, идет какой-нибудь полицейский, а тут такое. Прямо не знаешь, как реагировать.

Было бы лучше, если бы пели что-то революционное. Тут, по крайней мере, ясно каждое слово.

Больше всего раздражает, когда что-то непонятно. Начинаешь подозревать подвох.

Сразу возникает вопрос: это кто такой смелый? почему настроен так легкомысленно?

Корреспондент газеты “Восход” не находился рядом, но назвал всех. Начиная от экстернов и молодых рабочих до ремесленников и приказчиков.

Это самый беспокойный народ. Почему-то уверенный в том, что прочитанные книги дают им какие-то права.

Ну что с того, что ты читал Богданова? Неужто на этом основании можно вести себя заносчиво?

Самые лихие из этой среды учатся за границей. Почему-то после Лондона и Парижа им уже ничего не страшно.

Прямо с удовольствием лезут на рожон. Даже с близкими родственниками не всегда соглашаются.

Для людей на лодках суббота не единственный день во всю неделю, а просто выходной.

3.

Отдыхающие как-то слишком сами по себе. Непонятно, как к ним подступиться.

Все же те, кто испытывают неприязнь друг к другу, находятся в одной плоскости. Можно сказать, одни не существуют без других.

Ну а если кто-то испытывает, а другим не до того. Уж очень захватили их веселье и радость.

Просто невозможно поверить во зло. В голове не укладывается, что в такую погоду прольется кровь.

Поначалу они вели себя так, словно это снежки. Кто-то хлопал в ладоши, когда камни падали рядом.

Вскоре перестали улыбаться. Откуда-то из глубины поднялась застарелая обида.

Уже в который раз эти противостояния. На протяжении всей истории евреи только и делали, что защищались.

В считанные минуты превратились в древних мстителей. Чуть не в тех самых воинов, которые когда-то не подчинились римлянам.

У нескольких человек оказались пистолеты, и они стали беспорядочно палить по облакам.

“Пах-пах”, – и лодка вздрагивает в ответ. Как бы подтверждает шаткость их положения.

Значит, понимали, что не так безобидно распевать песни, и на всякий случай прихватили оружие.

На берегу шумно радуются стрельбе. Ведь выходит что-то вроде сражения.

Кое-кто изобразил, что убегает в спешке. Во все горло кричит: “Жиды хотят нас убить”.

Вот так они себя взвинчивали. Разогревались в предвкушении бурного дня.

Еще немного взбодрились звуками летящих осколков. Увидят еврейскую лавку – и непременно бросят камень.

Теперь можно приниматься за топоры. Не просто орать и размахивать руками, а наводить порядок.

Порядок – это когда нет евреев. Или, по меньшей мере, когда евреев нигде не видно.

Потом одним припомнят камни, а другим стрельбу, но ведь не в этом дело. Уж если погром начался, то его не остановит ничто.

4.

Прежде чем беспорядки развернутся во всю силу, они тщательно обговаривались.

Повсюду возникали очажки разговоров. Говорили больше не прямо, а обиняками.

Впрочем, и так было понятно, куда все движется. Вот к этому самому, что так не хочется называть по имени.

Только что не существовало слова “погром”, а вдруг оно вырисовалось. Стало больше и важнее остальных слов.

Особенно много внимания уделили тому, что евреи за городом расстреляли царский портрет.

Исходили из того, что их сородичи распяли Христа. Поэтому перед фотографией они вряд ли остановятся.

Вообще расстрелять все равно что распять. С той лишь разницей, что одни дырявят плоть, а другие – бумажный лист.

Тут нужно призвать на помощь фантазию. Вообразить, как император превращается в узор.

Потом немного уточнить. Соединить точки от пуль и получить букву еврейского алфавита.

Особенно на этом не настаивали. Благо других вариантов было с избытком.

Так гуляли по городу слухи… Казалось, словно за одним сквознячком пробегает другой.

5.

Еще говорили, что евреи хотят взорвать собор. От распятого ими Богочеловека перейти к Божьему храму.

В Житомире восхищаются Большим собором. Правда, не меньше гордятся Большой синагогой.

Эти храмы все равно что центры окружностей. Пока они есть, город представляет внутреннее единство.

Представляете, если на воздух взлетел собор? А потом в отместку взорвали синагогу?

С непонятным упорством митингующие напирали на связи с радикальными партиями.

Удивительно, конечно. Трудно вообразить, что каждое утро Лизин дед молится сразу двум богам.

Ну а еврейские дети? Неужели, еще не достигнув бар-мицвы, они уже делают бомбы?

От таких разговоров голова кругом. Прямо теряешься и не знаешь, как себя вести.

Встретятся еврей и русский и отводят глаза. Про себя думают: а что ты станешь делать, если это случится?

Конечно, вопрос риторический. Ведь ясно, что одни возьмут железные прутья, а другие попрячутся по домам.

От этих слухов евреи совсем дерганые. Что-то услышат и сразу бросаются обсуждать.

Поэтому житомирский воздух проколот вопросами. Только и слышно: “зачем?” и “почему?”.

Чаще всего спрашивают: “Что вы говорите?” Это когда что-то совсем непостижимое.

Странная речь у евреев. В конце фразы интонация почему-то ползет вверх.

Понятно, к чему это в конце концов приведет. Те, для кого столько неясного, столкнутся с теми, у кого вопросов нет.

Тут и наступит конец всем сомнениям. На пространстве отечества утвердится ледниковый период.

Знаете, как это бывает? Наступает время, когда отношения между людьми определяют холод и безразличие.

Еще отношения определяют погромщики и неизменное во все времена: “С вами, студенты, один разговор, – нож”.