Слушая все это, я ловила себя на мысли, что сама никогда бы не решилась на побег. По крайней мере, сейчас я об этом даже не думала. Может, и оттого, что еще толком не осознала всю «прелесть» неволи.

Прошло около суток, и среди конвоиров почувствовалось явное оживление. Я услышала звуки отпираемых решеток и грубые команды вертухаев. Через пару минут открыли и нашу дверь.

- Королева, с вещами на выход, - скомандовал солдат.

Поняв, что вызывают только меня, я попрощалась с Метлой и проследовала перед конвоиром к выходу из вагона. Напротив стоял еще один железнодорожный состав с открытой в такой же вагонзак дверью. Туда-то меня и пересадили. Пересадка длилась не больше десяти секунд. Но мне повезло - за этот кратчайший отрезок времени я успела расслышать из станционных репродукторов одно лишь слово «Рузаевка». «Это где-то недалеко от Саранска», - вспомнила я географию. - «Следовательно, в Мордовии».

Я вспомнила рассказы Метлы, и мне действительно стало веселее. Теперь я хотя бы знала, где нахожусь. Определенность придавала уверенности.

В купе, где меня разместили, случился еще один радостный момент - на том месте, где окно наглухо закрывалось металлическими пластинами, я обнаружила малюсенькую щель, через которую можно было видеть волю.

Поезд простоял еще час. За это время ко мне поместили трех женщин, одна из которых показалась мне до боли знакомой. Но она узнала меня раньше.

- Вот уж не думала, что так встретимся, - с каким-то ехидством произнесла она.

Я промолчала, узнав в ней ту самую Свету из общаги, и с отвращением отвернулась.

- Вообще-то я с тобой разговариваю. Чего, глухая, что ли?! - все более и более распалялась Света. - Все целочку из себя строишь, курва? Так вот из-за кого я теперь здесь кандыбаюсь! Ну, сейчас ты у меня спляшешь танец маленьких блядей, падла.

Она бросилась ко мне, но тут же наткнулась на точный удар ноги в горло. Уроки кореянки не прошли даром. В следующее мгновение я прыгнула на нее и начала душить. Я впомнила все - и общагу, и жирного Тофика, и Самошина, и его невесту. Неудержимая ярость завладела мной целиком и полностью. И если бы не прибежавшие на крики двух других «пассажирок» моего нового купе конвоиры, Свете пришлось бы попрощаться с жизнью.

Получив резиновой дубинкой по голове, я отключилась. А когда пришла в себя, Светы в купе уже не было: видимо, ее пересадили в другое. На меня смотрели с опаской и уважением лишь две пары глаз молодых попутчиц.

Голова раскалывалась, и я попыталась заснуть, сконцентрировав внимание на мерном стуке колес уносящего меня в неизвестность поезда.

Стук колес становился медленнее и глуше. Вагон, раскачиваясь во все стороны, выезжал на запасные пути, чтобы оттуда отправиться дальше, во двор женской зоны, находящейся в суровых лесах Мордовии.

Я приникла к заветной щели в стене вагона и увидела, как среди густого леса начинаются постройки, окруженные высоким бетонным забором с колючей проволокой поверху. Тоска подкатила к горлу и не давала дышать, застряв где-то в глубине слезным комом несбывшихся надежд. Состав еще раз качнулся и, громко скрипнув тормозами, остановился. Решетка купе со скрежетом отъехала в сторону, и грубый голос вертухая скомандовал:

- Выходим по одному: Афанасьева, Бурунян… - голос громко перечислял фамилии, и вагон медленно пустел. - Королева…

Услышав свою фамилию, я поднялась с полки, подобрала пакет с вещами и поплелась к выходу из вагона. Два солдата-срочника с «калашами» и две женщины-контролера ИТК, одна из которых держала в руках список, конвоировали нас до здания управления колонии. С цепей рвались захлебывающиеся лаем и истекающие слюной громадные овчарки. В холодном помещении нас ждал медицинский осмотр и обыск. Медосмотр происходил в маленькой комнате со стенами, обложенными кафелем. Тетка с внешностью откормленного годовалого поросенка потребовала полностью раздеться, затем осмотрела на предмет вшей, кожных и венерических заболеваний. Она заглядывала куда только можно, засовывала пальцы в холодной мокрой перчатке в отверстие заднего прохода в поисках спрятанных там наркотических веществ или завернутых в полиэтилен денег. Тем временем надзирательницы тщательно прощупывали каждый сантиметр одежды. После посещения парикмахерской мой начавший было отрастать ежик волос вновь исчез, и фотограф запечатлел меня в фас и в профиль именно в таком уродливом виде.

Тюремная баня представляла собой длинное темное помещение со скользкими заплесневелыми полами. Мне отвели на мытье всего несколько минут в чуть теплой воде с крошечным куском мыла. Через полчаса этих унизительных процедур меня повели по длинным темным коридорам. Это были не те коридоры, которые за последние месяцы, проведенные в СИЗО, я запомнила, как свои пять пальцев, это было нечто незнакомое и пугающее. Казалось, такие лабиринты я видела в своих кошмарных снах, когда бежала, по холодному обледеневшему полу, натыкаясь на железные прутья заградительных решеток, и падала. И каждый раз просыпалась в ужасе от ощущения, что никогда не найду выхода и обречена вечно бродить по закоулкам жизни, представляющей собой сплошной тюремный коридор.

Благодаря урокам бабы Гали, полученным в СИЗО, во мне не было страха или отчаяния, когда меня подвели ко входу в барак. Я смело шагнула внутрь и уже вечером рассказывала свою историю смотрящей за камерой, женщине неопределенного возраста с серыми, почти прозрачными выцветшими глазами и волевым, я бы даже сказала, мужским подбородком. Ее величали Рысью. По ходу моего рассказа она кивала, и я заметила явное уважение в ее глазах, когда я упомянула о своих отношениях с бабой Галей.

- Все, что ты рассказала, очень хорошо, - сказала Рысь. - Располагайся вон на той койке. Отдохни с дороги. Говоришь, рекомендация будет? Маляву твою подождем. Через месяц-другой, верняк, докатится.

- Спасибо, - ответила я и отправилась на отведенное мне место.

Усевшись на койку, я стала разглядывать обитательниц барака. В огромном холодном помещении разместилось около сотни таких же, как я, несчастных с искалеченных судьбой. Человеку, не знакомому с нравами и обычаями женской зоны, трудно представить, что такое «коллектив», состоящий примерно из сотни разновозрастных женщин-преступниц, среди которых есть «хозяйственницы», детоубийцы, воровки, наркоманки и прочие. День за днем они годами варятся в своем наглухо закрытом котле. Там, незримо для неопытного глаза, постепенно нагнетается давление, и беда, если оно достигнет критической точки. Напрочь рвущие нервы истерики и щедро сдобренные заковыристым матом и личными оскорблениями скандалы с выдиранием волос на коммунальной кухне, где собачатся два десятка разъяренных соседок, - это ничто по сравнению с тем, что вытворяют доведенные до края бабы, сидящие за колючей проволокой. Обусловленная нервным истощением истеричность, непростые женские физиологические особенности, питание на грош в сутки, практически полное отсутствие лекарств и мало-мальски нормальных бытовых условий, - все это неизбежно приводит к последней черте. И эта большая, сложная, многоликая семья должна стать моей на ближайшие семь лет, иначе она раздавит меня, превратит в бесправный элемент, медленно погибающий под прессом унижений и неприятия.

В шесть утра прозвучала команда «подъем», и погруженная в сон камера стала оживать. Женщины выстроились в очередь возле умывальника и сортира, отгороженных деревянной перегородкой от спального помещения. Через десять минут они уже небольшими группами тянулись в общую столовую.

Каша, подаваемая в столовой на завтрак с куском трудно перевариваемого черствого хлеба, напоминала жидкий клейстер. Но еще в СИЗО мой желудок привык к тюремной баланде. Наскоро выхлебав эту безвкусную массу, размочив черствый хлеб в несладком спитом чае, я отправилась с остальными к месту работы.