Ему хватит духу?

Он ответил на свой вопрос, положив листок на стопку счетов и накладных, и прошмыгнул по служебным помещениям «Сала», как воришка. Дематериализуясь, он отправился в далеко не престижный район города, к пансиону, при виде которого ему хотелось кричать. Развалюха в три этажа, длиной в квартал, и по крайней мере двенадцать окон было заколочено досками. Последний раз его красили в семидесятых, в белый, который сейчас превратился в желтый цвет мочи. Через металлические двойные двери вышла парочка в грязной одежде и с сальными волосами, всем своим видом напоминая бомжей.

Он не ошибся адресом?

Дерьмо. Наверное, да.

Тэрэзе не место в этом рассаднике человеческого мусора. Ради всего святого, она же не спала на надземном этаже, отгородившись от солнца лишь шторами?

Каким местом она думает?!

Трэз пересек улицу, предположив, что у нее не было другого выбора.

Подойдя ко входу, он посмотрел в окна, затянутые мелкой металлической сеткой. Почти ничего не было видно, потому что гребаные стекла мыли в последний раз пару десятилетий назад, но по другую сторону располагался типичный «вестибюль», потолочный свет не горел, ковер истерся до состояния кафеля, а на стене из почтовых ящиков половина была сломана, двери торчали как высунутые наружу языки мертвых животных.

Это здание было своеобразным эквивалентом толстой кишки в строительном мире… сыро, темно, с коричневым осадком на стенах.

– Заходишь?

Человеческий мужчина, от которого несло перегаром и куревом, прошел мимо него, толчком открыв дверь и устремился вперед, навстречу «прекрасному».

Сомневаясь, идти или нет, Трэз подумал, что для них обоих лучше, если он отпустит ситуацию. Отпустит ее.

Но он все равно зашел внутрь.

В дальнем углу тусовались два торчка в полусонном состоянии, будто совсем недавно приняли дозу, их налитые кровью глаза скользнули по нему с равнодушием, свойственным героино-зависимым. Они давно не ловили кайф. Хорошо лишь в самом начале отношений с опиатами, в период «ухаживаний».

Лифт не работал, сделанная наспех оградительная лента перетянута через закрытые двери, написанное от руки объявление криво приклеено к стене с помощью «Бэнд-эйда». При виде этого убожества Трэз вспомнил «Теорию Большого взрыва»^[63]… и он был готов поспорить, что лифт в этом доме был сломан намного раньше, чем его телевизионный аналог.

Лестница была всего одна, узкая и провонявшая мочой. И по пути на третий этаж он слушал звуки такие же не обнадеживающие и безрадостные, как и все остальное в этом мусорном ведре: крики, кашель, громкая музыка из дешевых колонок, удары, словно кто-то монотонно бился головой о стену.

Господи Иисусе.

Поднявшись на верхний этаж, Трэз оглянулся по сторонам. Разумеется, об указателе направления и квартир говорить не приходилось. А, точно… ну конечно. На стене справа от него, на уровне глаз виднелось лысое пятно на потрескавшейся стене в том месте, откуда сорвали табличку.

Ведь подобная вещь обязательно пригодится в хозяйстве. На замену столового подноса. Или для раскладки кокаиновых дорожек.

Тэрэза остановилась в 309 комнате, как выяснилось, по левой стороне.

Черт возьми, он сразу возненавидел номер ее комнаты. Он ненавидел тройки и девятки в одной последовательности.

Восемьсот четыре. Двести двадцать четыре.

Он предпочитал числа, кратные двум. Не любил кратные трем, пяти или девяти.

И не имел ничего против семерки, – подумал Трэз, подойдя к ее двери. Наверное, потому что семь, умноженная на два, равнялась четырнадцати.

Но по жизни его преследовала чертова дюжина.

– Ищешь эту цыпочку?

Трэз повернул голову. На другой стороне коридора, в дверном проеме торчал парень в майке-алкоголичке и покрытый татуировками, с такой рожей, будто владел этим местом, истинный Король Убогих. С тощими усиками и мешками под глазами, как под картофель. Его также сопровождало амбре^[64] от выкуренного крэка.

– Ты, типа, ее пахан? – Человек размял шею, а потом почесал вену. – Сколько берешь за нее? Она свеженькая…

Трэз сократил расстояние между ними, схватил парня за морду и запихнул ублюдка в его царство саморазрушения.

Трэз пинком закрыл дверь за собой, а парень-который-получит-по-харе замахал руками, словно пытался взлететь… о, и вам добрый вечер: на диване восседал его приятель.

Трэз свободной рукой достал пистолет и направил на второго парня в комнате.

– Закрой пасть.

Нарик вскинул руки и буднично пожал плечами, словно пушки и подобные наезды здесь в порядке вещей… и он не станет лезть в чужое дерьмо.

Трэз прижал любителя проституток к стене, не убирая руку с его рожи.

– Ты к ней и близко не подойдешь. Приблизишься, я смою твою наркоту в унитаз. А потом скручу тебя и подброшу до центральной больницы, где тебя продержат до тех пор, пока суд не решит, сколько лет реабилитации тебе прописать. Усёк? Только тронь ее, и я оформлю тебе абонемент в исправительной системе… и в следующий раз ты получишь дозу через девяносто дней, не раньше.

В конце концов, таких, как этот наркоман, не запугаешь пистолетом – они уже мертвы.

Но они как огня боятся вынужденной трезвости с участием третьей стороны.

И нет, Трэз не чувствовал себя обязанным помогать этим бесхвостым крысам. Самоубийство с помощью наркоты – данное Богом право обеих рас, и Трэз не собирался становиться на пути чужой зависимости. Однако он более чем счастлив воспользоваться чужой слабостью.

Трэз перевел взгляд на Диванного Эксперта, желая убедиться, что говнюк услышал его.

– Я оборудовал ее комнату камерами. Я знаю, где она и что делает каждую гребаную секунду. – Он улыбнулся, не сверкая клыками. – Вы двое или кто-нибудь еще подойдет к ней, и я узнаю.

Потом он перевел взгляд на наркомана, которого удерживал в хватке, сжимая его рожу так сильно, что богомерзкие усики слились с бровями в единую линию, как маппет^[65], у кукловода которой свело руку.

Когда Трэз, наконец, разжал хватку, физиономия ублюдка превратилась в хэллоуиновскую маску, опухшую и деформировавшуюся, усы подкосились, как кривые очки.

Трэз снова многозначительно посмотрел в сторону дивана.

– Да, конечно, – сказал диванный житель. – Как пожелаешь. Ее никто не тронет.

Рано или поздно, когда воруешь ради выживания, начинаешь воровать и ради других, неоправданных целей. И Кор совершил эту ошибку на двадцать шестом году своей жизни, в густой чаще в трехстах шестидесяти лохенах от хибары, которую сначала покинула его няня, а потом пришлось покинуть и ему.

Здесь чувствовалась рука судьбы, понял он позднее.

Изначально, когда он пробирался сквозь тьму ночи, его внимание привлек запах жареного мяса. Воистину, он давно привык к пребыванию в постоянном поиске пищи, держась теней, так ловко маскируясь и мимикрируя, что сам начал считать себя тенью. Так лучше. Так на него не падали чужие взгляды.

По правде, до превращения, он надеялся, что его уродство волшебным образом исцелится. Что каким-нибудь образом изменение исправит его расщепленную верхнюю губу, словно требовался этот последний скачок в росте, чтобы он обрел должный вид. Увы, нет. Рот остался в том же виде, с вывернутой верхней губой. Испорченный.

Уродливый.

Так что, да, было мудрее держаться теней, и сейчас, укрываясь за огромным стволом дуба, он видел в отдаленном сиянии огня возможный источник пищи и необходимых ему вещей.

Вокруг потрескивающего костра он видел людей… мужчин… и они пьянствовали вокруг оранжевого пламени. А в стороне были привязаны кони.

Костер выглядел внушительно. Очевидно, мужчины не боялись привлечь внимание, и, значит, они были воинами и, весьма вероятно, тяжело вооружены. Они также принадлежали к вампирской расе. Он улавливал их запахи в смеси дыма, лошадиной испарины, запахе медовухи и женщины.