Добровольно принятые моральные обязательства, говорил он себе, играют такую же важную роль в духовном созревании котенка, как и груз интуитивных прозрений, которыми ему не с кем поделиться, и все возрастающее количество тайн.

Взять, например, историю с беличьим зеркалом.

Липучка довольно рано решил для себя проблему обыкновенных зеркал и появляющихся в них призрачных созданий. Короткое изучение, обнюхивание и одна-единственная попытка пройти сквозь твердую поверхность зеркала в гостиной убедили его в том, что зеркало — это граница иллюзорного или, по крайней мере, герметично запечатанного мира (возможно, творение чистого духа), в котором живут безобидные подражательные призраки, включая молчаливого Липучку-Второго, который так мягко и холодно прикасался к нему лапой.

Точно так же, давая волю своему воображению, Липучка думал о том, что было бы, если бы однажды, глядя в зеркальный мир, он потерял власть над своим духом и позволил ему скользнуть в Липучку-Второго, а дух того впустил бы в себя, — короче, если бы он поменялся местами с лишенным запаха призраком котенка. Липучка-второй обречен на жизнь, состоящую целиком из имитации, ни в чем не может проявлять собственную волю, разве что — иметь обо всем свое собственное мнение, никак его не выражая. Ну, и носиться (с неплохой, надо признать, скоростью!) от одного зеркала к другому, чтобы не отстать от настоящего Липучки. Во всех остальных отношениях жизнь его — болезненно тупая и тяжкая, решил котенок. Поэтому, глядя в зеркало, надо крепче держаться за свой дух.

Но это еще не о беличьем зеркале.

Однажды утром он сидел на подоконнике в спальне и глядел на крышу подъезда. Суть окон была ему уже достаточно ясна — это некие полузеркала, по ту сторону которых находятся два разнородных пространства: бледный зеркальный мир и так называемая улица — грубая и жестокая страна, наполненная таинственными и странно осмысленными шумами, куда взрослые люди неохотно отправляются время от времени, надевая для этой цели специальную одежду и очень громко прощаясь, чтобы друг друга успокоить, но достигая этим прямо противоположного эффекта. Сосуществование двух видов пространства не было неразрешимым парадоксом для котенка, державшего в голове набросок первых двадцати семи глав "Пространства-времени для прыгуна" — книге, в которой сосуществование различных пространств как раз и составляло одну из главных тем.

В то утро в спальне было темно, улица была мрачной, пасмурной и едва видимой. Липучка встал на задние лапы, чтобы получше вглядеться в этот "внешний мир", придвинулся носом к стеклу… И вдруг по ту сторону стекла, на том самом месте, где обычно находился Липучка-Второй, поднялось на дыбы нечто грязно-коричневое, узколицее, с первобытно-низким лбом, темными злыми глазками без белков и непропорционально большой челюстью, полной клиновидных зубов.

Липучка был ошеломлен и самым отвратительным образом напуган. Почувствовав жадную хватку этого существа, вцепившегося в его вдруг ослабевший дух, он инстинктивно телепортировался метра на три назад, использовав свой дар спрямления кривых в пространстве-времени и перемещения в искривленном пространстве (в эту его способность Киса-Иди-Сюда напрочь отказывалась поверить, да и Старая Конина признал с большим трудом).

Тут же, не теряя ни секунды, Липучка вскочил на ноги и на предельной скорости слетел по лестнице, запрыгнул на диван и несколько секунд пристально изучал Липучку-Второго в настенном зеркале, не расслабляясь ни единым мускулом до тех пор, пока окончательно не убедился, что все-таки остался самим собой, не обратившись в гадкое коричневое видение, напавшее на него из окна спальни.

("Ну а сейчас, как по-твоему, что ему было надо? — спросил Старая Конина у Кисы-Иди-Сюда, — чего он там высматривал?".)

Позже Липучка узнал, что видел всего лишь дикую белку, любительницу орехов и грибов, целиком принадлежащую улице, внешнему миру, а вовсе не зеркальному или внутреннему (если не считать ее набегов на чердак дома). Тем не менее, он сохранил яркое воспоминание об этой вспышке оглушительного, глубинного ужаса из-за того, что на месте Липучки-Второго оказалось иное существо. Он с содроганием думал о том, что могло бы произойти, пожелай белка и впрямь воспользоваться его растерянностью и подменить его душу своей. По-видимому, зеркала и все связанные с ними ситуации, как он и опасался, чреваты насильственной утратой духа. Он сохранил эту информацию в том ящичке своей памяти, который был отведен для опасных, волнующих, но потенциально полезных сведений. Таких, например, как, возможность выбраться из окна через форточку (точность прыжка и острые когти!) и взлететь над деревьями.

В те дни ощущение грядущей перемены начало стремительно расти в его душе. Ему уже с трудом давалось ожидание момента, когда густой вкус законно выпитого кофе позволит ему заговорить.

Он рисовал себе эту сцену в деталях. Виделось ему это примерно так.

Вся семья собралась в кухне. Ашурбанипал и Клеопатра уважительно смотрят снизу, из-под стола, а он сидит, выпрямившись, на стуле, легко держа в лапах (а может быть, уже в руках?) свою фарфоровую чашку, пока Старая Конина наполняет ее черным, дымящимся напитком. Он знал, в процессе Великой Метаморфозы у него появятся руки, но в какой момент это произойдет, мог пока лишь догадываться.

В те же самые дни другая критическая ситуация в семье начала быстро усугубляться. Он догадывался, что Сестренка гораздо старше Малыша и давно должна была бы подвергнуться своей собственной, в некотором смысле менее эффектной, но столь же необходимой трансформации (первую порцию конины трудновато сравнить с первой чашкой кофе!). Ее время давно должно было прийти. Липучка чувствовал, сколь ужасно это немое вампирическое существо, населяющее тело быстро растущей девочки, существо, пригодное лишь для того, чтобы стать кровожадной кошкой. Страшно даже подумать о том, что Старая Конина и Киса-Иди-Сюда должны были бы всю свою жизнь ухаживать за этим чудовищем! Липучка сказал себе, что если ему представится когда-нибудь возможность облегчить страдания своих родителей, то он не станет колебаться ни секунды.

И вот настала ночь, когда ощущение перемены в нем достигло взрывной силы. Стало ясно: завтра.

Весь дом пребывал в необычайном беспокойстве: сами собой трещали половицы, из кранов текло, занавески таинственно шелестели перед закрытыми окнами (и Липучка понимал, что множество духовных миров, заключенных в зеркалах, оказывает сильное давление на этот мир).

Киса-Иди-Сюда и Старая Конина спали сегодня особенно крепким, отчасти даже наркотическим сном, потому что на улице установились холода, и чтоб согреться, они выпили виски со льдом и чуть перебрали. Поэтому Липучка решил, что ему надо быть повнимательнее. Малыш тоже спал, хотя и неспокойно, со всхлипами: его беспокоил лунный свет, падавший сквозь щель между шторами, хотя липучка был уверен, что ни люди, ни кошки штор не раздвигали. Котенок лежал у кроватки, закрыв глаза, но внутренне он был очень неспокоен. Его дико возбужденный дух рвался вовне, в новую великую жизнь. Он не мог ни о чем думать, мысли скакали с пятого на десятое. В эту ночь ночей спать было просто немыслимо.

Потом он различил звук шагов. Столь тихий, что ему на мгновение показалось, что это идет Клеопатра. И даже еще тише. Как будто это шел Липучка-Второй, выбравшийся, наконец, из зеркального мира и бредущий сюда, в спальню малыша, по темным комнатам.

Шерсть на загривке Липучки встала дыбом…

В комнату крадучись вошла Сестренка. В своей желтой ночной рубашке до пят, она казалась худой, как египетская мумия. Кошка в ней была сегодня особенно сильна — от плоских пристальных глаз до полуобнаженных узких зубов — один взгляд на нее заставил бы Кису-Иди-Сюда немедленно позвонить психопатологу. Липучка понял, что является свидетелем чудовищного нарушения законов природы в этом существе, которому следовало сейчас покрываться шерстью. Круглые детские глаза должны были превращаться сейчас в узкие, кошачьи. И тем не менее, этого не происходило…