Норфолк держался отчужденно, полагая, что оказал Эллингтонам большую честь, посетив их дом, сознавая, что он высокородный аристократ, глава одного из знатнейших семейств в стране, и – хотя не смел никому об этом сказать – что Норфолки имеют не меньше прав на трон, чем Тюдоры. Недавняя смерть тестя, Бэкингема, явилась ему грозным предупреждением, напоминанием, что свои мысли следует держать при себе, но это не мешало ему втайне тешиться ими.

Нет, он не приехал бы сюда, если бы не его дружба с сэром Томасом Мором. В июле произошел инцидент, напугавший всех, кто стоит близко к трону, и заставивший их задуматься.

Король спросил кардинала, когда они находились во дворе экстравагантного, роскошного загородного дома – Хэмптон-корта: «Может ли подданный быть столь богатым, чтобы иметь подобный замок?» И кардинал, этот умнейший, проницательнейший из государственных деятелей, вознесшийся благодаря живому уму из безвестности к месту под солнцем, отказался от богатств Хэмптон-корта ответом: «Подданный может оправдать смысл такого роскошного замка, сир, лишь подарив его королю».

Люди больше не могли распевать «Что не бываешь при дворе?». Хэмптон-корт стал королевским. Между королем и кардиналом произошло нечто, зажегшее воинственный огонек в глазах короля, испуганный – в глазах кардинала.

Норфолк, честолюбивый человек, холодный, жестокий интриган – мягкий только с Бесси Холленд, – решил, что расположение, которым так долго пользовался кардинал, пошло на убыль. И это его очень радовало, потому что он ненавидел Вулси. Эту ненависть привил ему отец; вызвала ее не только зависть к расположению короля, которым Вулси пользовался; не только возмущение аристократа выскочкой из низших слоев общества; ее вызвала главным образом та роль, какую отцу герцога пришлось играть на процессе его друга, Бэкингема. Бэкингем, аристократ и родственник Норфолков, был осужден на смерть, поскольку не высказал достаточно почтения к тому, кого отец Норфолка именовал «мясницкой дворняжкой». А одним из судей Бэкингема был старый герцог Норфолк, он со слезами на глазах приговорил подсудимого к смерти, так как знал, что в противном случае лишится головы сам.

Простить этого нельзя. Сколько ни пришлось бы ждать, Вулси должен поплатиться не только за казнь Бэкингема, но и за то, что вынудил Норфолка вынести смертный приговор своему другу и родственнику.

Однако герцог Норфолк был не только мстителен, но и честолюбив. Он понимал, что когда Вулси лишится королевской милости, лишь один человек окажется достаточно умным, чтобы занять его место. С этим человеком имело смысл жить в дружбе. И кривить душой для этого не требовалось. Если кто, помимо Бесс Холленд, и мог смягчить сердце этого сурового человека, то лишь Томас Мор. «Он мне нравится, – думал Норфолк, удивляясь собственным чувствам. – Он мне поистине нравится сам по себе, а не просто потому, что вполне может стать великим».

Таким образом, Норфолк искренне тянулся к Мору. Это было странное чувство – столь же странное, как любовь этого гордого человека к обыкновенной прачке.

Поэтому герцог присутствовал на двойной свадьбе дочерей простого рыцаря[11] и сыновей двух простых рыцарей.

К нему приближался Томас. Глядя на этого человека, никто не подумал бы, что это блестящий ученый с мировой славой, близкий к тому, чтобы стать одним из значительнейших людей Англии. Одет он был проще всех присутствующих и, судя по всему, придавал одежде мало значения. При ходьбе приподнимал одно плечо выше другого – нелепая привычка, подумал Норфолк, делает его похожим на урода.

Томас подошел, и Норфолк ощутил странную смесь приязни и раздражения.

– Сэр Томас, я никогда не видел вас таким веселым.

– Я счастлив, милорд. Сегодня две мои дочери выходят замуж, и я не теряю их, а приобретаю двух сыновей. Они, эти новые сыновья, станут жить со мной, когда не будут находиться при дворе. Теперь все мои дочери замужем, и я не лишился ни одной. Разве, милорд, это не причина для радости?

– Многое зависит от того, сможете ли вы жить в ладу с такой большой семьей.

Глаза Норфолка сузились; он вспомнил свою бурную семейную жизнь с ссорами и взаимными упреками.

– Мы живем в ладу. Как-нибудь, когда ваша барка будет плыть в сторону Челси, вы должны заглянуть к нам, милорд.

– Непременно… Непременно. Я слышал о вашем семействе. Есть выражение: «Vis nunquam tristisesse? Recte viva!» Вы так и достигаете счастья, мастер Мор?

– Мы стремимся жить, как должно. Может, потому у нас счастливая семья.

В глазах у Норфолка появилась задумчивость. Он резко переменил тему разговора.

– При дворе кое-что назревает.

– Милорд?

– Король сделал своего ублюдка Фицроя герцогом Ричмондским и Сомерсетским.

– Он любит мальчика.

– Но такие благородные титулы… ублюдку! Может, Его Величество отчаялся иметь законного сына?

– Королева пережила много разочарований. Бедняжка, она очень страдает.

Приблизясь к Томасу, Норфолк прошептал:

– И, не сомневаюсь, будет страдать еще больше.

Они пошли бок о бок к большому столу, ломящемуся от блюд, способных украсить стол короля или кардинала.

Там стояли говядина, баранина, свинина, жареный кабан, рыба разных пород, дичь и всевозможные пироги. Стояла даже индейка – новейший деликатес, впервые завезенный в Англию в том году.

Стояли всевозможные напитки – вино, красное и белое, мальвазия, мускатель и романея, стояли различные меды.

И пока гости пировали, музыканты на галерее играли веселые мелодии.

После обеда начался бал. Мерси держалась в сторонке и наблюдала за танцующими. К ней подошел доктор Клемент и встал рядом.

– Да, Мерси, – сказал он, – день сегодня, право же, веселый. И ты, должно быть, рада, что твои сестры выходят замуж, они, как и Маргарет, не покинут отцовского крова.

– Это поистине благо. Если бы кто-то из них захотел покинуть дом, отцу это разбило бы сердце. Он очень расстраивался, когда уезжала Айли.

– Мерси, а как бы он воспринял твой отъезд?

– Мой? – Мерси покраснела. – Ну… наверно, так же, как и ее. Она падчерица, я приемная дочь. Он такой добрый, он внушал нам, что любит нас, как родных.

– Я думаю, Мерси, если ты уедешь, он расстроится. Но зачем тебе уезжать? Останешься дома, со своей больницей, а мне придется бывать при дворе. Как и твой отец, я буду хвататься за каждую возможность побыть с тобой.

Мерси не смела взглянуть на него. Не могла поверить своим ушам. В мире не может быть такого счастья. Не может быть у нее любимого отца, семьи, больницы и Джона Клемента одновременно!

Клемент придвинулся к ней и взял за руку.

– Что ты скажешь, Мерси? А?

– Джон…

– Ты как будто удивлена. Неужели не знала, что я люблю тебя? Неужели я слишком самонадеянно возомнил, что ты тоже меня любишь?

– Джон, – сказала она, – неужто… неужто правда… что ты любишь меня?

– Обо мне ты говоришь так, будто я король, а о себе, как о самой незаметной служанке. Мерси, ты же умная, ты добрая, и я люблю тебя. Отбрось, пожалуйста, свою застенчивость и скажи, что выйдешь за меня замуж.

– Я так счастлива, что у меня нет слов.

– Значит, в этой семье скоро будет еще одна свадьба. Какой это был счастливый день! Томас улыбался всем членам семьи поочередно. Жалел ли он, что празднество совершается не в его доме? При виде гордых улыбок Алисы и ее дочери – нет. А Элизабет и Сесили были бы в равной мере счастливы, где бы оно ни совершалось.

Главным были не обед с индейками, не богатые комнаты с разрисованными обоями, не выдающиеся гости, главным было блаженное счастье всех членов семьи. Мерси была счастлива не меньше остальных, рядом с ней стоял Джон Клемент; это могло означать лишь одно.

Веселье продолжалось. Танцоры с колокольчиками на ногах исполняли в маскарадных костюмах шуточные народные танцы; устраивались скачки на пони; величаво танцевали гости. Айли старалась показать, что ее присутствие при дворе не прошло даром, и прием, который она оказывает друзьям – пусть и не столь роскошный, как в королевском дворце, мог бы доставить удовольствие самому королю.