Когда в 1915 году разразилась трагедия в Западной Армении, великие державы и бровью не повели. Они были равнодушны к гибели целого народа. Жизнь отомстила им за это молчание. Через много лет Гитлер, отправляя на Запад своих головорезов, новоявленных янычаров, напутствовал их словами:

– Жгите. Убивайте. Кто помнит сейчас резню армян?

Сегодня мы уши затыкаем при звуке стонов, идущих из маленького Карабаха. Вот уже 60 лет остающийся безнаказным «нахичеванский эксперимент» шествует по земле Азербайджана, изгоняя армян, где только может, где они ещё остались.

Планета наша очень тесна. Пожар, возникший в любом его уголке, может охватить весь мир. Костры национализма, зажжённые в Азербайджане, могут опалить не один Карабах.

Я отдыхаю в Коктебеле, в Доме творчества писателей. Выбрав удобный день, попутной машиной отправился в Феодосию, где находится знаменитый на весь мир музей Айвазовского. После войны я не был там ни разу, а упустить такой случай, находиться рядом и не съездить посмотреть на мировые шедевры великого мариниста, было бы просто невосполнимым просчётом.

Кроме того, в музее более сорока лет директорствует влюблённый в великого художника Парсамов, автор великолепных монографий об Айвазовском. В годы войны он совершил беспримерный подвиг, из-под самого носа немцев каким-то чудом, на рыбацкой шхуне, вывез все картины и без потерь доставил в Армению. После войны полотна были возвращены все до единого, музей снова ожил.

Немолодая женщина, работница музея, ведя меня от картины к картине, рассказывала историю каждой. Говорила она заинтересованно, с любовью. Я с благодарностью слушал эту пожилую женщину, думая о том, какую благородную миссию она выполняет.

В конце беседы я хотел было спросить у нее, как мне разыскать Парсамова, но она сама заговорила:

– Я жена Парсамова. Он знает, что вы здесь и очень хочет вас видеть.

– Тут какая-то телепатия,- улыбнулся я.- Только хотел спросить о здоровье директора музея…

– Парсамов теперь не директор,- скупо сказала женщина.- Он болен и очень плох.

– Ведите меня к нему.

Встреча, которая произошла через каких-нибудь пять-шесть минут (Парсамов жил в пристройке при музее – очень неуютной комнатушке) нанесла новую рану моёму сердцу.

Эта история, как и многие другие истории, которые происходят день за днём на нашей земле, могла украсить любой сатирический журнал.Она вызывает и горькую улыбку, и бессильный гнев.

Когда Парсамов вернул все картины на их родину, в Феодосию, вновь открыл музей и пошёл в милицию, чтобы засвидетельствовать своё возвращение, а попросту говоря прописаться, там настороженно перелистали паспорт, передавая из рук в руки, и, вернув его владельцу, сказали:

– Мы вас не пропишем. Отправляйтесь откуда приехали. Даём на это 24 часа. Ни минуты больше.

Вернувшись домой, Парсамов почувсвовал себя плохо. Врач скорой помощи зафиксировал инфаркт.

Семь месяцев Парсамов был прикован к постели, а когда поправился, у него появился страх. Боялся выйти на улицу, страшась, что опознают, выселят. Жена просила помочь ему.

Всего несколько месяцев тому назад я выступил в «Литературной газете» со статьёй «Хапуги», по которой было арестовано более 45 человек, нагревших руки на нечистом деле – спекулировали квартирами.

Были замешаны и партийные работники. Правда, они отделались «лёгкими ушибами», их не судили, но сняли секретаря обкома, секретаря горкома, председателя горсовета…

Лутак, нынешний секретарь, знает, кому он обязан своей высокой должностью. Я обещал Парсамову съездить к нему в Симферополь, попросить помощи.

Но я поспешил со своим обещанием. Лутак оказался достойным приемником Комяхова, своего предшественника.

Но прежде чем пойти к Лутаку на прём, я заехал к Демидову – герою моей статьи «Хапуги». Павел Александрович Демидов – коллекционер картин, из-за которых разыгрался весь сыр-бор, нашумевшая Симферопольская эпопея.

В однокомнатной квартире картинам его стало тесно. Появилась внучка – совсем невмоготу стало. В комнате негде повернуться.

Демидов обратился в горсовет с просьбой выделить ему помещение под коллекцию. К этому времени коллекция Демидова обратила на себя внимание печати, любителей живописи, художников. Она была оценена в миллион четыреста рублей. Демидову 70 лет, он завещал коллекцию безвозмездно краеведческому музею, но при жизни не хотел с ней расставаться и просил, настойчиво требовал помещение. Одна из картин Демидова – неизвестное произведение Айвазовского, была оценена в 250 тысяч рублей. Продал бы её государству, построил бы на эти деньги себе особняк. Но бессребренник не мог пойти на это, да и не желал лишать коллекцию этого уникального произведения.

Наивный Демидов! Обивая пороги, настойчиво требуя комнату, он не понимал, что руководителям, к которым он обращался, до лампочки его собрание. Ему, старому коммунисту, участнику двух войн и в голову не приходило, что ему отказывают в помещении, потому что давно уже жилплощадь не предоставляют, а продают. Об этом и была в «Литературной газете» моя разгромная статья «Хапуги», по следам которой состоялся нашумевший суд, привлекший внимание общественности всего Советского Союза. 32 миллиона было съедено заправилами горсовета.

Нет надобности пересказывать всю статью, снова выплёскивать эту грязь, ограничимся одной деталью: Демидов помещение под картины получил, даже квартиру из трёх комнат, но ему потом долго икалось за его жалобы.

У Демидова жена – татарка, к слову сказать, тоже член партии. Вообще в доме полный конгломерат: он сам русский, из Сибири, невестка русская, дочь и сын уже помесь, а внуки… Попробуй разберись в их происхождении. Но кому надо обратили на это пристальное внимание. А вдруг Демидов тоже татарин? Тогда разговор с ним короткий: 24 часа на сборы, мотай на все четыре стороны. Но Демидов не поддавался. Он русский, по всем документам – русский. Уже сколько месяцев прошло после всей этой заварухи, а страсти вокруг имени Демидова не унимались. Частые ночные вызовы, перекрёстные допросы.

Вот об этом я и узнал в свой приезд в Симферополь после многих месяцев со дня выступления газеты.

Возмущённый, я решил, пользуясь случаем, заодно с Парсамовым заступиться и за Демидова.

В приёмной Лутака мне сообщили, что у секретаря важное заседание и он не скоро освободится. Это расстраивало мои планы. Я рассчитывал на часа два, не больше, чтобы успеть к последнему автобусу, следовавшему в Коктебель.

Я попросил секретаршу доложить обо мне, мол, я в приёмной и ждать не могу. Моя фамилия и на секретаршу произвела впечатление, она сейчас же нырнула в массивные двери и вышла оттуда, сообщив, что секретарь сделает перерыв и примет меня.

Так он благодарил меня за свое кресло, полученное по случаю изгнания с должности секретаря обкома Комяхова. Но, к сожалению, на этом и кончилась благодарность.

Свою беседу я мысленно расчленил на две части: Демидов, потом Парсамов. Оба случая настолько глупы, что, мне казалось, и пары минут достаточно, чтобы разрешить все проблемы. Но увы…

Выслушав о Демидове, Лутак сказал:

– Проверяют. Если он окажется татарином, мы его выселим.

К сведению для несведущих: после войны Сталин многие народы, в том чисе и крымских татар, изгнал из своих родных мест.

Но Сталина нет, давно уже нет. Все народы, невинно пострадавшие при нём, возвращены на родные земли. За исключением крымских татар. Это был уже каприз Хрущёва.

Лутак, не вдумываясь в нелепость этого каприза, как и прежде, при Сталине, выполняет предписание, идущее сверху. Никаких уроков ни из гитлеровской заботы о чистоте арийской расы, ни из погромов Сталина виновном не извлек. Всё тот же истукан, робот, выполняющий приказ. Этому Лутаку крайне интересно, каков процент татарской крови во внуке Демидова, в жилах самого Демидова. Намного интереснее того, что Демидов, ставший предметом сложных генетических исследований, член партии с 1921 года, что жена его тоже коммунистка, прошла вместе с Демидовым весь боевой путь, вместе с ним страну поднимала, служила ей, как могла.