— Десять компрессов! — разгорячился дядя. — Тысячу! У меня хватит средств, чтобы продолбить яйцо насквозь! Я могу себе это позволить!..

Ураган на десятый день. — «Коза на крыше!» — Гончая Боккаччо. — «Вперед, улитка»!

Это случилось на десятые сутки. Обезумевшее солнце палило до полудня, потом все вокруг разом пожелтело в каком-то мертвенном полусвете. Небо стало зелено-оранжевым, тучи будто занедужили желтухой. Поднялся вихрь — и началось!

Такого никто не упомнит. Белье, перины, домашняя птица, занавески, дранки, сено, водосточные трубы, флюгеры, черепица — все закружилось, перемешалось в воздухе, словно сам сатана правил здесь свой бал. Труба на людской обвалилась, а чья-то коза очутилась на крыше, между двух слуховых окошек. Ураган распахнул окна и дверь, ворвался в лабораторию химика и смел всю его аппаратуру и препараты в угол, превратив их в груду битого стекла.

— Если я это переживу, то наше дело в шляпе, — упрямо твердил дядя. — По тому, как разбушевалась стихия, я догадываюсь, что мы близки к цели! Нынче ночью… А, дьявол!

Он не договорил: раздался треск, окно на секунду что-то заслонило, и вот, пробив стекло, в комнату влетел неизвестный человек. Лохматый, босой, с разбитым носом, с исцарапанными руками и ногами, он брякнулся на ковер прямо к ногам остолбеневшего дядюшки. Придя в себя, незнакомец сел, подпер руками побитый крестец, и его небритая физиономия растянулась в недоуменную ухмылку.

Дядя пулей вылетел из кресла-качалки, в котором сидел.

— Как ты смеешь!.. — оправившись от испуга, гаркнул он на пришельца.

— Прощения просим, вашбродь, — пробормотал бродяга. Подхватило-то меня в аккурат у того круглого камушка, что с кометы свалился… И уцепиться-то не за что, гладкий ведь, как милость господня… А ураган меня — за шиворот, да и швырь сюда, вот я и ворвался без стука…

— А что ты делал у камня? — взъелся на него дядя. — Не видел, что ли, дощечку при дороге, что вход строго-настрого запрещен?

— Видел, да не прочел, вашбродь. Не то чтобы я не умел читать — я гимназию до последнего класса прошел, — лаудо, лайдачим, лайдак. Да у меня из-под носа дощечку-то ветром фук! Я подумал — град сейчас пойдет, ну и побежал под яйцо притулиться, а из него льет, как из дырявой бочки!

— Что-о? — ахнул дядя. — Как это льет? Может, это дождевая вода стекает?…

— Какая там дождевая вода — прямо из камня и бьет, родником! А я со своей суковатой палкой — вроде святого Авраама в пустыне, когда тот прутиком по скале ударил…

— Льет! — взревел дядя, хватаясь за голову. — Из яйца льет, не врешь?

— Чего мне врать? Я напиться хотел, а тут меня ураган подхватил, да так рьяно, что тебе полицейский…

— Подъем! — закричал дядя, мечась от стены к стене. Заткнуть яйцо! Управляющий! Беги за ним, — это адресовалось мне, — а химик и Лойза пусть будут наготове! Тащите бочки, чаны, бездельники, не то все вытечет! Да побыстрее!

Я взглянул в окно на желтую чумную мглу. Ливень, словно застряв в тучах, долго не решался хлынуть — только теперь небо будто прорвало. Это уже не были струи — это были водяные столбы, как при всемирном потопе, казалось, целый океан низринулся с неба!

— Сейчас нельзя, дядюшка, — сказал я. — Подождем немного, пусть пройдет…

— Марш! — завизжал дядя, хватая дождевик с капюшоном. Тащите бочки! Да живее! Живее! Спасайте, что можно!

Дядя, химик, управляющий и я бросились в хляби. Мы с Мамилой — в одних трусах, будто купались под водоспуском плотины, в общем-то нам было лучше, чем другим, хоть мы и волокли по грязи оцинкованный чан. Позади, то и дело хлебая воду, плыла белая, отличного экстерьера борзая по кличке Боккаччо — любимица дяди.

— Вперед, улитки! — подбадривал нас дядя. — Заткните дыру, пока не поздно! Спасайте, что можно!

Стеклянная фата-моргана. — Боккаччо наэлектризован! — Обратный путь. — На лугу ничего не было…

Луг, на который упал метеорит, издавна носил название «Лесники». Почему, не знаю: вокруг, насколько хватал глаз, не было ни леса, ни тем паче лесников.

Когда мы приблизились к «Лесникам», дождь несколько поутих, но стало еще темнее. Только молнии освещали нам дорогу. Вот одна из них, в фиолетовой судороге, раскроила небеса с востока до запада, и в этом магическом свете передо мной возникло какое-то тело, сверкнуло зеленоватым отблеском и вновь окуталось тьмою.

На меня пахнуло удивительной лесной свежестью — будто где-то поблизости и впрямь был лес! Только лес этот, возникший перед моим мысленным взором, был необычный: на миг передо мной предстало видение фантастических зарослей — деревья стеклянные, и в них пульсировали розовые и голубые соки…

— Ну и вонь! — дядя с отвращением потянул носом, и давняя неприязнь к нему с повой силой вспыхнула у меня в крови. Неужели он не видит стеклянную фата-моргану?!

Новая молния озарила окрестности, и в ее мертвенном блеске я успел заметить человека, удирающего прочь от таинственного яйца. Накрывшись парусиной, согнувшись в три погибели, он судорожно прижимал к животу какой-то сосуд.

— Смотрите! Смотрите! — закричал я, показывая на подозрительную фигуру, по молния погасла и тьма поглотила бегущего.

— Вот дуралей! — проворчал дядя.

Но я совершенно ясно видел человека, уносящего сосуд!

До метеорита уже было рукой подать. При тусклом свете фонаря мы увидели его округлый бок с отверстием, в котором свободно поместилась бы голова гуся. Из отверстия хлестала бесцветная жидкость, только струя устремлялась к небу, а не к земле, как следовало бы ожидать. Ну, точь-в-точь как пожарный шланг, направленный на крышу высокого дома.

— Скорей! Остановите струю! — командовал дядя, подбегая к дыре и пытаясь заткнуть ее тряпичным кляпом, но кляп тотчас пулей подбросило кверху. Все наши попытки разбились о невероятную силу струи. Дядюшка алчным взглядом следил за мощным фонтаном, бессильно ярясь на подобную расточительность.

— Позвольте, но ведь это не то отверстие, что мы просверлили! — присмотревшись, сказал вдруг управляющий. — То было гораздо выше!

— Отверстие то самое! — возразил химик, ощупывая стенку руками. — Я узнаю место по сорванному компрессу.

— Провалиться мне на месте, если наша дыра не была значительно выше! — вскричал дядя. — Неужели яйцо покосилось?

— А по-моему, оно просто оседает. — И я смерил взглядом высоту струи.

— Так и есть, — согласился Мамила. — Жидкость, которая содержится в яйце, не подчинена закону тяготения, вероятно, это-то и удерживало его на поверхности земли.

(Позже эта гипотеза полностью подтвердилась.)

Под адскую небесную канонаду мы принялись за дело. Дождь перестал так же внезапно, как и начался, однако ночь все еще взлаивала громами и карминные молнии озаряли наши лица и руки. Неожиданно пес Боккаччо вскочил на бочку и, задрав морду, начал безудержно выть. Шерсть у него на загривке встала дыбом, и по ней с треском проскакивали фиолетовые искры.

Наконец нам удалось всунуть в отверстие резиновый шланг и пригнуть его книзу. Небесная влага потекла в первую бочку. Тут же подоспел и Лойза с чаном. Теперь главная задача состояла в том, чтобы оттащить сосуды в надежное место. Мы помчались в усадьбу за новой посудой. Гроза стихала, ливень унялся — дождь чуть накрапывал, будто из детской лейки.

Когда же мы вернулись с новыми бочками и бутылями, то от изумления стали как вкопанные: луг был пуст! На мгновение молния осветила круглую яму, наполненную желтой водой.

Яйцо ушло под землю.

Вкус вина. — «Спасибо, хозяин!» — «Боккаччо не трус!»

Сгорая от нетерпения, мы заперлись в подвале — дядя, химик Мамила, управляющий Адамец и я. За нами увязался пес Боккаччо. Мы разливали небесное «вино» из бочек по бутылкам. И, хотя руки наши дрожали от возбуждения, мы ухитрились не пролить ни капли.

Дядя следил за нами жадным взором — как бы кто тайком не хлебнул драгоценной жидкости. Впрочем, опасения его были излишни — все мы уже пригубили потихоньку прямо из источника. Однако в той сумасшедшей спешке, когда мы наполняли бочки под грохот бури и сверкание молний, нам было недосуг обменяться мнениями относительно вкуса напитка. А вкус был поистине неповторимым: не было в нем ни горечи, ни кислоты, ни сладости; в нем вообще не было ничего схожего с теми вкусовыми ощущениями, к которым я привык. Какой-то пьянящий лесной аромат, о котором я уже упоминал… запах сладостно-благовонной розы… Глотнешь — и вновь перед тобой диковинный стеклянный лес…