Но я только лизнул кончиком языка, а в такой дозе даже яд не страшен. Каким же стал бы тот дивный лес, если б я по-настоящему вкусил небесной влаги!

Когда мы наконец управились, дядя наполнил стакан и с неожиданным великодушием поднес его управляющему. Разумеется, жест этот объяснялся не приливом щедрости, а элементарным страхом.

И управляющий отверг! Он отказался от дара, как это сделал бы любой из нас.

— Спасибо, хозяин, — с виноватым видом произнес он, — но у меня жена и трое ребятишек!

— Конечно, первым делом надо проверить состав жидкости, сказал опытный химик, — но на себе я его проверять не стану.

— Дадим попробовать Боккаччо! — предложил я.

Я уже давно наблюдал за собакой — что-то мне не нравилось ее поведение. Высунув язык, она жадно следила за движениями наших рук.

— Ладно! — согласился дядя. — Боккаччо не трус — не то что вы!

Он поставил на пол миску и до половины наполнил ее таинственной жидкостью. К нашему удивлению, Боккаччо тотчас бросился к миске и алчно начал выхлебывать содержимое длинным, влажным языком. Вылакав миску до дна, он вдруг повалился на бок, выпучил глаза и завыл — протяжно, жалобно. В этом вое мне послышалась какая-то страстная тоска, вернее, какое-то безграничное изумление перед тем, что сейчас вершилось в собачьей душе. Странную нотку в вое Боккаччо подметили все.

— Святые угодники, что это с собакой? — встревожился дядюшка. — Плачет она или смеется?

И тут Мамила вскричал:

— С нами крестная сила! Лопни мои глаза, если пес не уменьшается в размерах! Взгляните-ка!

Да, это было так! Наш Боккаччо вдруг стал сокращаться… Он убывал на глазах! И не то, чтоб худел или сморщивался ничего подобного! Просто он становился все меньше — это было заметно по черно-белым плиткам, которыми выложен пол в подвале.

— Разрази меня гром! — воскликнул дядя. — Что случилось с моим псом?

— Взгляните, дядюшка, он уменьшился более чем наполовину! — И я очертил пальцем на плитках место, которое прежде занимал пес.

— Так и исчезнет! — захохотал Мамила. — Клочка шерсти от него не останется!

— Куда исчезает мой Боккаччо? — вне себя вскричал дядя.

— Вот подождем — посмотрим, до каких пределов уменьшается живое существо, — мудро заметил химик. — Мы стоим перед загадкой!

А Боккаччо продолжал уменьшаться с той же неумолимостью, с какой движутся стрелки часов. Мы были бессильны помочь ему. Но это по-прежнему была великолепная, белой масти — борзая, с глубоко вдавленными боками, опущенным изогнутым хвостом, пышным, как страусово перо.

— Что делать, что делать? Боккаччо! Ты меня слышишь? Дядя ласково пнул пса ногой. — Что с тобой, песик? Куда же ты исчезаешь?

Но лишь протяжное завывание было ответом на ласку. Я догадывался, почему дядя не погладит собаку рукой, — он боялся дотронуться до нее, боялся заразиться необъяснимым «убыванием». Что до меня, то я тоже ни за что не прикоснулся бы к Боккаччо.

— Чего не сделаешь для науки, — холодно молвил химик. Надо же чем-то жертвовать.

— Но почему именно моим псом? — вздохнул дядюшка.

Его слова натолкнули меня на мысль, впрочем, и без того висевшую в воздухе.

— Собака нам не поможет, — сказал я. — Мы должны проследить за действием этой жидкости на разумное существо, которое могло бы сообщать, что оно испытывает во время этого гибельного уменьшения.

Дядя метнул на меня дьявольский взгляд.

— Правильно! — вскричал он, поднося мне бокал с напитком. — Пей, Гонза, и пусть тебя черт заберет!

— Благодарю, дядюшка, — скромно отказался я. — Мне и тут хорошо, стеклянные деревья мне ни к чему.

— Ты их тоже видел? — ужаснулся дядя.

— И я видел, — хладнокровно заявил Мамила. — Едва только подошел к яйцу и до меня донесся этот странный запах. Просто теперь мы притерпелись к нему.

— Пусть тогда выпьет Лойза! — решил управляющий. — Его не жалко.

— А если его станет разыскивать полиция? — возразил химик.

— Боже сохрани! — испугался дядя. — Только не полиция! Никто не должен проникнуть в нашу тайну!

Тут мне вспомнилась фигура, накрытая парусиной, — я углядел ее тогда при вспышке молнии, — фигура человека, бегущего прочь от яйца с какой-то посудиной. Однако я решил промолчать.

— Кто-то должен пожертвовать собой, если мы хотим узнать свойства волшебного напитка, — продолжал настаивать химик.

— Да и кроме того от Лойзы пользы столько же, сколько от Боккаччо, — категорически произнес дядя, прочищая ухо мизинцем.

При имени Боккаччо мы тотчас взглянули на собаку, о которой забыли в пылу спора. Теперь бедняжка умещалась на одной белой плитке и была размером с дамскую перчатку.

— Боккаччо! Миленький! — взывал дядя. — Да что ж это с тобой? Куда ты уходишь, хорошо ли тебе там?!

Пес убывал на глазах. Не успели мы оглянуться, как он исчез окончательно, растаял, как тает в небе самолет, стоит на секунду отвести от него глаза…

Но самое удивительное — пса уже не было, а лай все еще откуда-то доносился — протяжный, полный тоски, он становился все слабее…

Мы напряженно молчали, вслушиваясь в замирающий вдали лай. Вот уже его можно расслышать, только приставив ладонь к уху, вот он уже — как бы взволнованный собачий шепот… А вот и совсем затих.

«Вот и нет собаки!» — «Чокнемся с ним!» — «Я падаю…» — Размеры его не изменились.

— Вот и нет моей собаки! — плаксиво молвил дядя.

— А бутылки? — вскипел пан Мамила, не в силах постичь простодушную жадность дядюшки. — Оплакиваете какую-то собачонку, когда за одну бутылку можете купить их тысячи!

— Да кому нужна эта бурда? — ныл дядя. — Кто станет ее пить? Влюбленные — от несчастной любви? Самоубийцы — вместо яда?

— Точно — питье для самоубийц! — поддакнул Адамец.

— Не торопитесь, господа! — кипятился химик. — Что мы знаем? Пока — ничего!

— А как мы ее назовем, эту жидкость? — вмешался я, чтоб напомнить о себе. Я нарочно выдумывал каверзные вопросы: мне доставляло удовольствие видеть, что потом всем приходится ломать над ними голову. Однако на сей раз я просчитался.

— Ну, это в последнюю очередь, Гонзик!

Мамила снисходительно усмехнулся.

— Это не нам решать. А кроме того, ее надо попробовать на людях! Пан Жулиан, если у вас под рукой действительно нет никого, на ком бы испытать эту приятную жидкость, — послушайте меня, пошлите одну бутылку в химический институт, уж они-то знают, что делать…

— Вот еще! — крикнул дядюшка. — Никому ни капли не дам, пока сами ее не исследуем. Понятно, господа? И чтоб мне не пикнули!

Мы еще раз поклялись дяде хранить молчание, разумеется, с оговорками, о которых каждый из нас предпочел умолчать.

— Как бы только этот бродяга не проболтался, — подумал вслух Адамец.

— А вот ему бы и дать напиться! — смекнул химик. — Если исчезнет — никому и дела нет…

Отличная мысль. Уговорились, что мы наполним свои бокалы водой и чокнемся с бродягой — для вящей убедительности.

Сказано — сделано. Я побежал за бродягой. Он сушил свои лохмотья в людской, в обществе неразговорчивого Лойзы и поедал остатки ужина, смакуя перипетии своего невероятного приключения.

Я пригласил его на «глоток», и он сейчас же вскочил эдаким козленком.

— И то сказать, молодой хозяин, ведь это я открыл все, без меня ваша сивушка-то давно бы вытекла!

В подвале все было готово: и бокалы с водой, и тост, и предательская рюмка для ничего не подозревающего гостя.

— Прими от нас, о странник, этот бокал, — напыщенно произнес Мамила, — в знак признания твоих бесспорных заслуг в успехе нынешнего дня — если не считать, конечно, божественного провидения, швырнувшего тебя в кабинет пана Жулиана. Пью твое бродяжное здоровье, да процветает оно еще долго под солнцем и звездами.

— Только один глоток, странничек, — предостерег управляющий, — один глоточек, а второй — не сразу! Дьявольская штука — к ней надо привыкнуть!

Мы пригубили свои бокалы с водой, чтобы показать, до чего опасно пить этот напиток большими порциями. А наш бродяга только зажмурился, предвкушая удовольствие, и приклеился к бокалу. Прежде чем мы успели ему помешать, он уже опрокинул в себя все содержимое. Бокал был пуст, когда я вырвал его… Бродяга зашатался. Не успел я подсунуть ему пустой ящик из-под закваски, как он рухнул на него, но тотчас вскочил и замахал руками, точно ветряная мельница. Лицо просветлело, глаза заискрились — он словно помолодел лет на десять.