Я держу, я все держу вокруг, я успею удержать — уже давно я намного сильнее, но ты можешь все испортить, все испортить, и я удержу, я всех ловлю, но ты — особенное… а может быть… может быть я…

Мыслислова возникали и тут же обрывались, как обрываются мелодии, если крутить ручку настройки радиоприемника, — на них вообще не стоило обращать внимания, не стоило слушать — когда тебя гонят, как зайца, на верную смерть, это жутко, но когда это еще и комментируют… Машина ехала все быстрее и быстрее, ее бампер уже почти касался ног Наташи, но и та бежала очень быстро, несмотря на боль — человек способен на многое, когда хочет выжить, и ужас — лучшая анестезия. Но «омега» догонит, догонит… Беги, дитя, беги — жизнь есть, пока существует скорость — беги, ведь трижды ты уже побеждала, трижды тебе уже удалось выжить — беги, и кто знает, может быть, ты убежишь и в этот раз…

Густая тьма впереди вдруг раскололась двумя яркими лучами света, которые наполовину ослепили ее, и Наташа поняла, что из одного из дворов на встречную полосу выехала машина. В отличие от мчащейся сзади «омеги», которая по неизвестным причинам хотела убить ее, в этой машине не было ничего необычного. Но уже спустя несколько секунд Наташа поняла, что ошиблась. Встречная машина, только что ехавшая ровно и целеустремленно, вдруг дернулась на середину дороги, потом свет фар начал вилять, словно машина пыталась станцевать на дороге вальс. Отчаянно вскрикнув, Наташа снова метнулась вправо и снова ее отбросило обратно — в самый последний момент, когда бы она уже была за бордюром, все ее мышцы, повинуясь психическому настрою, резко сократились, как и прежде создав иллюзию барьера. В тот же момент бампер «омеги» коснулся ее ног, едва не сбив, и пискнув, Наташа побежала из последних сил, чувствуя, что сердце и легкие вот-вот не выдержат чудовищного напряжения, взорвутся, опадут безжизненно.

До встречной машины, которая продолжала выписывать на дороге зигзаги, оставалось совсем немного, когда внезапно взвизгнули ее тормоза. Машину развернуло, но она, не останавливаясь, продолжала нестись навстречу, и в освещенном салоне Наташа видела искаженное ужасом лицо водителя. Бампер снова толкнул ее сзади — прямо к машине, которая с визгом и скрежетом боком мчалась ей навстречу, приподнявшись на одну сторону и высекая из асфальта веселые искры, и Наташа поняла, что сейчас обе машины столкнутся, раздавив ее, как зубы спелую виноградину.

«Бегу умирать!» — подумала она с неожиданным сумасшедшим весельем.

Обежать несущуюся перпендикулярно машину не было ни возможности, ни времени.

…и мы на бал помчимся бестелесых…

Чего тебе терять?

Когда машина была совсем рядом, Наташа прыгнула, вытянув руки вперед, словно к ней мчалась не груда металла, а наполненный водой бассейн на колесах. Она не успела даже подумать, что делает, осознав себя уже в полете — это было одно из тех решений, которое тело приняло само, ни на что не надеясь, ни на что не рассчитывая — инстинкт — тот же, который гонит лесное зверье в реку, когда позади стена огня — кто спасется, а кто утонет — неизвестно, но они прыгают в реку, потому что так велит инстинкт.

Ее ладони ударились о капот, и одну из них тотчас пронзила такая боль, словно ее разрубили пополам. В следующее мгновение Наташу перевернуло в воздухе, она стукнулась о капот головой, на мгновение увидела над собой звезды, которые тут же кувыркнулись куда-то вниз. Она перекатилась по капоту и упала на дорогу по другую сторону машины, снова ударившись руками и головой, но боль уже почувствовала как-то издалека, словно тело уже ей не принадлежало. Сила инерции перекувыркнула ее еще раз, и только потом небо остановилось и Наташа опять увидела звезды — на этот раз удивительно яркие и такие близкие, что их, казалось, можно достать рукой, если хватит сил ее протянуть.

Сзади раздался ужасающий грохот столкнувшихся машин, потом краем глаза Наташа увидела что-то темное, огромное, взмывшее в воздух прямо над ней, словно диковинная птица, и зажмурилась, поняв, что это летит «омега», но тут же открыла глаза.

На одно страшное мгновение машина словно зависла над ней, предолев земное притяжение, и Наташе показалось, что она сейчас либо рухнет прямо на нее, либо улетит к тем самым звездам, но «омега», промелькнув, исчезла. Потом с грохотом ударились об асфальт сначала задние ее колеса, затем передние, раздался глухой удар, зловещий лязг железа, время и пространство исчезли, и Наташа провалилась в темноту под пронзительный, предсмертный вой клаксона.

— К тебе посетитель! — сказал Паша весело, приоткрыв дверь в спальню. — Ты как, в состоянии принять?

Наташа отложила в сторону папку с листом бумаги и карандаш и попыталась улыбнуться, хотя из-за шва на нижней губе это было очень больно.

— Принять в каком смысле?

— В обоих! Только когда начнете принимать во втором смысле, не забудьте позвать! На работу мне все равно только через два часа, — Паша исчез и вместо него в комнату вошла Надя с пакетом в руках, улыбаясь как-то робко и неуверенно, словно в чем-то серьезно провинилась. Наташе сразу же бросились в глаза ее осунувшееся лицо и усталая, шатающаяся походка. На мгновение ей показалось, что Надя постарела лет на десять, но потом она поняла, что это всего лишь игра света и тени, хотя пронзившая ее тревога осталась.

— Ну, привет, — сказала подруга, пододвинула к ее кровати стул и села, поставив пакет на пол. — Это мы так в больнице лежим, да?

Наташа криво усмехнулась.

— На лежание в нашей больнице у меня никаких денег не хватит — все эти добровольные обязательные пожертвования на шариковые ручки, простыни и стиральные порошки — ну их! Кроме того, я ненавижу больницы! Сказали, что жить буду, и ладно! Руки-ноги на месте…

— Почти, — заметила Надя, скосив глаза на гипсовую повязку на левой руке Наташи. — Сильно болит?

— Рука? Да нет, почти не чувствуется, только вот от гипса чешется жутко и жарко очень. А вот все остальное болит, так что я на таблетках сижу. И ширяюсь потихоньку с Пашкиной помощью. Вобщем, самочувствие как у куска мяса, прокрученного через мясорубку, — хреновое. Помоги-ка мне сесть получше.

Надя встала, поправила сползшие подушки, и передвигаясь с ее помощью повыше, Наташа, не сдержавшись, ойкнула от боли. Осторожно выпрямив ноги, она сказала:

— Пашка говорил, ты заходила в больницу, когда я спала. Чего не разбудила?

— Зачем? — Надя махнула рукой. — Ты извини, что я потом не смогла заскочить — работа, понимаешь, нагрузили опять всякой ерундой. Вот, только выбралась…

— Зашла повеселить? — Наташа снова улыбнулась, но видно улыбки не получилось, потому что Надя невольно вздрогнула, увидев исказившую ее лицо гримасу.

— Ага, повеселить. Мы отсечем от вас заботы и печали, как говорил служитель гильотины. Ты вообще как себя ощущаешь?

— Да ты знаешь, в принципе неплохо, уже хожу без посторонней помощи. На следующей неделе собираюсь на работу.

— С ума сошла?!

— А что мне делать, Надя?! Виктор Николаевич — не благотворительная организация и не госучреждение — больничных не выдает. Дал недельку поваляться — и то хорошо. Работу-то терять нельзя. Буду как-нибудь с одной рукой управляться.

— А что врачи говорят?

— А что им говорить? Дайте денег, говорят… Ну, что — закрытый перелом локтевой кости, среднего и указательного пальцев, трещина в ладьевидной кости — во, видишь, какие я теперь умные слова знаю! — многочисленные ушибы и царапины да небольшое сотрясение.

Надя внимательно посмотрела на нее, сдвинув брови, потом тихо произнесла:

— Ты хоть понимаешь, как тебе повезло?

Наташа осторожно шевельнула поврежденной рукой.

— Надька, я вообще до сих пор не могу поверить, что все еще жива, что мне все-таки удалось убежать… Когда я ударилась об асфальт и увидела эти звезды над собой, я подумала, что все…Ты знаешь, когда мне в больнице делали перевязку, я ревела во все горло, всех врачей вокруг залила слезами. Не от боли, Надя, от счастья. Ты не представляешь, как это здорово — остаться в живых! Как это замечательно! Придурки те, кто режет себе вены и вешаются — они не понимают, что теряют… жизнь, какая бы она не была… А мы-то с тобой, помнишь, все обсуждали смысл жизни?! Смысл в том, чтобы жить… — ее голос сорвался и она закончила уже шепотом: — Я живая, да, я понимаю, как мне повезло.