— Да ты стала философом, Натуля, — пробормотала Надя как-то сдавленно и осторожно пересела на кровать. — Пашка мне тогда позвонил, болтал что-то… я так толком и не поняла ничего…что с тобой… сказал, машиной сбило… Я в больницу прибежала — там твои… мать, дед — все ревут… как на панихиде…ужас!

— Мой дед ревел?!

— Ну да… Пашка там ходил, так его трясло всего… и никто толком ничего объяснить не может…я чуть с ума не сошла… не знала, что и думать…Слава богу, а… хоть его и нет, а все равно слава ему!

Она подняла голову и подмигнула Наташе, глядя как-то странно, словно хотела что-то сказать, но не могла.

— Это, конечно, все лирика, Натаха, но я никогда не сделаю ничего такого, что не считала бы для тебя лучшим. Веришь, нет?

Наташа открыла было рот, чтобы спросить, к чему она клонит, но в этот момент дверь в комнату открылась, вошел Паша и начал сосредоточенно рыться в книжном шкафу. В комнате повисло гнетущее молчание. Надя зевнула и, отвернувшись, принялась рассеянно разглядывать узор на обоях.

Найдя нужную книгу, Паша направился к двери, потом остановился в проеме и внимательно оглядел девушек. Его лицо было насмешливо-настороженным.

— Секреты, да? — произнес он, ни к кому собственно не обращаясь. — Ну-ну. Женшыны!

Как только он закрыл дверь в спальню, девушки тут же о нем забыли и повернулись друг к другу, глядя внимательно и настороженно.

— Тебе придется многое мне объяснить, — наконец сказала Наташа. Надя кивнула.

— Что смогу — объясню, только ты вначале должна рассказать мне, что случилось. Я ведь ничего не знаю. Игорь тогда поговорил с тобой, потом ушел и больше я его не видела, — Надя опустила глаза и покачала головой. — Ужас! Я и предположить не могла ничего подобного!

Наташа хмуро посмотрела на нее. Ей отчаянно не хотелось снова мысленно переноситься в ту кошмарную ночь, которая теперь, наверное, до конца жизни будет ей сниться в страшных снах. Иногда все происшедшее действительно казалось дурным сном, но когда ее взгляд падал на забинтованную руку, она снова понимала, что одно из самых жутких видений, которые только способна рождать искажающая и рвущая всю логику сфера подсознания, каким-то образом сбежало из мира снов и вплелось в реальность, всосав в себя одну человеческую жизнь и чуть не забрав и саму Наташу. То, что она выжила, можно было назвать чудом. К тому, что случилось, подобрать название было невозможно.

Случившееся на дороге, начиная с того момента, как «омега» приветственно мигнула ей фарами из густой темноты, отпечаталось в ее памяти настолько четко, что Наташа могла бы пересказать все по секундам и ни разу не ошибиться. Она видела все так, будто это произошло не неделю, а минуту назад, и от того, что воспоминания не бледнели, не сглаживались с течением времени, было только хуже. Когда воспоминания начинают отступать вглубь под напором жизни, новых впечатлений, новых дней, то они также утягивают за собой и боль, и страх, и все прочие эмоции, и чувства, которые с ними связаны, — они будут ощущаться все слабее и слабее и в конце концов просто исчезнут — останутся лишь легкие рельефы, которые можно увидеть, но трогать уже ни к чему — бессмысленно, все равно не почувствуешь. И хоть неделя и короткий срок, Наташа знала, что потребуется очень много времени, чтобы эти воспоминания перестали ее беспокоить.

Четкость картины той ночи исчезла тогда, когда Наташа провалилась в темноту, успев услышать вой автомобильного гудка, словно чей-то крик боли. Потом, когда она несколько раз приходила в сознание, все вокруг было беспорядочным, непонятным, словно состоящим из множества мельтешащих точек, все звуки казались гулкими и далекими, а тело почти не чувствовалось, будто превратилось в воздух. Сознание включалось как-то рывками, щелчками, и она помнила только рваные размытые куски. Помнила множество плавающих над ней где-то очень высоко бледных и круглых, как луны, испуганных лиц; помнила голоса, то утончавшиеся до комариного писка, то грохотавшие, словно горный обвал — и она иногда понимала, что обращаются к ней, но не могла разобрать ни слова; помнила, как летела по воздуху, не чувствуя ни рук, ни носилок, и помнила, как во время этого полета ее голова повернулась, и она увидела…

Больно!

Щелчок. Темнота. Щелчок.

… «омега» стоит, развернувшись поперек дороги, ритмично мигают передние фары…

Ох!

Опять темнота. Щелчок.

…кузов так вмят в дерево, что оно кажется его неотъемлемой частью, а рядом…

Темнота.

… уже видны только откинутая рука, рукав светлого пиджака, запрокинутое к небу лицо — чужое, багрово-страшное, с открытым ртом и вылезшими из орбит глазами лицо мертвого незнакомца…

Кто это? Не может быть, чтобы Игорь…

Больно!

— Наташка!

Вот и Паша пришел. Будет скандал…

Темнота.

В следующий раз она очнулась уже в больнице.

Наташа рассказала обо всем подруге и когда дошла до описания этих обрывков, то снова почувствовала, как к горлу подкатил комок и ощутила глухую ярость. Кем бы ни был Лактионов, он точно не заслужил такой смерти. Уже только на следующий день, в больнице, она поняла, как было глупо обвинять его в чем-либо. На дороге Игорь был такой же жертвой, как и она, его просто использовали, как приманку, а когда он стал не нужен, хладнокровно выбросили то, что от него осталось, да еще и скомкали напоследок, злясь, что снова ничего не получилось. Сохранять хладнокровие, думая об этом, было невозможно. Как это так?! Люди превращались в конфетные бумажки! Поманили яркой оберткой, в которой спрятана бритва, да не вышло ничего — ну и черт с ней, с оберткой! Придумаем что-нибудь другое.

Я — не кусок мяса!

Закончив говорить, Наташа прижала к исцарапанному лбу ладонь здоровой руки и раздраженно потерла зудящие, уже заживающие царапины, пытаясь этим жестом скрыть обуревающие ее тяжелые мысли, но провести Надю было сложно. Не глядя на подругу, она тихо спросила:

— Тебе жаль его, да?

Рука Наташи поползла в сторону, наткнулась на лист бумаги и начала осторожно его поглаживать, словно это движение ее успокаивало.

— Мне жаль, что человек так бессмысленно погиб, — сказала она дрожащим голосом. — Кроме того, я думаю, что погиб он из-за меня, а от этого мне совсем плохо. Его уже… похоронили?

Надя вытащила из сумки сигареты, подошла к открытому окну спальни и закурила, глядя на шумящие дряблые волны жухнущей зелени.

— Не знаю, Наташа. Его… — она закашлялась, — в Питер отправили… Да, наверное уже похоронили. Как же все так… случилось, а?! Как все… неправильно! Хотя… смерть вообще всегда неправильна.

— От чего он умер? — спросила Наташа, глядя ей в затылок.

— Инсульт. Больше я об этом ничего не знаю. Нет, знаю, — Надя повернулась, продолжая держать руку с дымящейся сигаретой за подоконником. — Можно было бы предположить, что все это случилось внезапно — приступ, ну… знаешь, как это бывает? Он дернулся, что-то там нажал, навалился на педаль, вот машина и поехала. Я, честно говоря, так вначале и подумала — ты же понимаешь, что нужно сначала рассматривать рациональные версии?

— Разумеется.

— Но вот в чем беда, Наташа, такое было бы возможно, если б приступ у Игоря случился как раз тогда, когда ты подошла к машине. А ты говоришь, он сидел неподвижно?

— Насколько я могла заметить, да.

— Не мог Игорь управлять машиной, которая гналась за тобой! — вдруг бросила Надя резко и решительно, словно прыгала с обрыва в темную воду. — Он к тому времени давно умер! Часа три просидел за рулем мертвый! — ее голос сорвался и она закончила почти шепотом. — Он от меня уехал в половину десятого, так что может быть и больше.

— Кто тебе сказал?!

— Добрый дядя! Какая разница, Наташа?! Факт в том, что Игорь уже был мертв, когда ты пришла!

Наташу передернуло, когда она вспомнила, как, нагнувшись, стучала согнутым пальцем в боковое стекло.

Игорь! Ты что, заснул?

— Кто же управлял машиной? — тупо спросила она, пытаясь отогнать от себя страшное багрово-распухшее лицо призрака.