— А если любишь? Что тогда?

Она коротко рассмеялась, но веселья в смехе не было. Она чуть не плакала.

— Тогда наша жизнь становится мукой. Ведь мы наделены памятью и помним все до мельчайших подробностей. Наша память — наше проклятье. Вот почему я не хочу иметь дела с тобой. Я просто хорошо помню остальных. Ты видишь во мне просто возможность развлечься. Это безответственность. Как потом придется расплачиваться за это! Подумай, у тебя есть любимая, и ты наслаждаешься с нею. Затем приходит зрелость, и тебя разлучают с нею, а когда вы снова свободны, вы уже стары и вам приходится только вспоминать, как все было.

— А почему бы вам не соединяться просто по любви?

— Это невозможно. Вопрос в генах. Они могут быть нестабильными, а рисковать нельзя. Это может привести к появлению мутантов, субрас. Ведь у искусственно выведенной расы большая вероятность мутаций, и, следовательно, нужно тщательно выбирать производителей потомства.

Она замолчала.

Стало совсем темно, и Хан видел только бледное пятно ее лица. Сейчас Хан видел ее лучше, чем она его, хотя, конечно, она могла с большой точностью определить его местонахождение по звукам и запахам. Где-то вдали слышались крики незнакомых зверей. Лизендир вздохнула.

— А теперь поговорим о нас. У тебя ко мне не просто плотское желание, а нечто более глубокое. Я тоже молода и жажду любви. Для меня ты слишком примитивен, хотя и не лишен приятности. Мои чувства к тебе более сильны, чем когда-либо, и мне будет нелегко забыть тебя. Но между нами ничего не может быть. У нас не будущего. Разве ты сам не видишь?

Хан ответил не сразу. Он и сам ощущал нечто подобное. Он знал, что любовь для него перестала быть развлечением, игрой, стала чем-то очень серьезным. Но возможна ли любовь между ними?

Он спросил:

— Правда ли, что ваш любовный акт длится дольше, чем наш?

— Конечно. И дольше, и чаще. Так что любовь будет мукой для нас обоих. Что может получиться из нее, кроме того, что ты сожжешь мое сердце и измучаешь себя?

Он и сам думал о том же. Ответа на поставленный ею вопрос он не знал. В тесной хижине нарастало напряжение. Чтобы разрядить его, он встал и начал убирать посуду после ужина. Лизендир вышла из хижины, и вскоре Хан услышал, как она плещется в ручье.

К тому времени, как он завершил свои дела, вернулась Лизендир, одетая в чистое платье. Старое она повесила сушиться. После нее пошел купаться Хан. Ледяная вода не погасила его пыла, огня, который горел в нем.

Ночь была необычно холодной. Хан взобрался на ближайший холм и посмотрел на юг. Где-то вдали зародилась гроза. Она уже приближалась к Столице, заволакивая ее огни черными тучами. При слабом движении ветра в атмосфере Челседона гроза могла часами висеть на одном месте. Изредка вспыхивали молнии, но гроза была слишком далеко, и до них не доносились раскаты грома. Хан вздохнул и вернулся в хижину.

Его встретил возбуждающий запах женщины. Хан не стал подавлять своих чувств.

— Лизендир?.. — он подождал, затем позвал снова:

— Лизен…

Имя странно звучало в темноте хижины.

В углу что-то зашевелилось, он разглядел светлое пятно ее обнаженного тела.

— Я ждала, что ты позовешь меня, — мягко сказала она.

В голосе ее было столько нежности, он никогда не ощущал ничего подобного раньше.

— Лизен, не будем отказываться от счастья, оно рядом.

Он коснулся ее гладкой белой кожи. Она была холодная, как ночной воздух, но под нею бушевало пламя. Она произнесла что-то еле слышно, но Хан не понял: Мультиспич. Он опустился возле нее на колени, коснулся бедра. Он понял, что она сказала, хотя не знал языка: это был зов, страстный, нежный.

Хан почувствовал, как желание овладело им, разорвало тиски реальности, лицо ее светилось в темноте бледным притягивающим пятном. Почему она всегда казалась ему не женственной? Нет, это была настоящая женщина. И прежде чем он совсем потерял голову, он задал глупый вопрос:

— Ты целуешься?

Она ответила быстрым, внезапным движением. Хан уже не мог больше ничего сказать. Все исчезло, кроме одного, — темноты вокруг и огня внутри.

С той ночи между ними возникли совершенно новые отношения. Поглощенные эмоциями, они стремились удовлетворить ненасытную жажду друг друга. Время исчезло для них. Хан видел, как поднимается и садится солнце Чеседона, но это для него ничего не значило. Они ели, спали, занимались любовью. Лизендир была ненасытна. Хан не мог сравниться с ней в этом. Он старался, как мог, но в конце концов полностью выдохся. Он не знал, сколько времени проспал, но когда проснулся, было уже утро. А, может, вечер. Он не был в этом уверен. Он попытался вспомнить, в какой стороне встает солнце, и не смог. Прошло время, тени заметно удлинились. В своих руках он почувствовал что-то теплое. Это была Лизендир, которая спала, глубоко дыша. Ощутив его движение, она тоже проснулась. Глаза ее были чистые и ясные. Она потянулась, улыбнулась. Хан заметил движение мышц под кожей. Они не говорили ни о чем. А разве можно выразить словами то, что произошло?

Так текло время, которому, казалось, не было конца. Они мало разговаривали, не рассказывали друг другу ничего, не выясняли. Они потеряли счет дням, не замечали их. Существовало только настоящее, прошлое исчезло, будущего не было. Они остались одни во всей вселенной…

Они испытывали высочайшее наслаждение, делая самые обыкновенные вещи: готовя пищу, убирая посуду. Погода была хорошая, и Лизендир все время ходила обнаженная. Хан восхищался ее крепко сбитым грациозным телом. Движения ее были мягки, экономны, пластичны. Она походила на женщин восточных рас, только лицо и волосы были другими, а кожа цвета слоновой кости, слегка оттененная розовым.

Она не была требовательной. Ведь и Хан, и она знали, что он не в силах удовлетворить ее. И Лизендир щадила его.

Вскоре им пришлось позаботиться о пище. Хан добыл немного золотого песка и сходил к окрестностям столицы. Там он продал его и закупил провизию. Однако ему не удалось выяснить ничего нового о Воинах.

Снова их жизнь потекла по прежнему руслу.

Постепенно они снова стали разговаривать. Сначала вспоминали короткие смешные случаи из прошлого, потом серьезно обсуждали проблемы, которые стояли перед ними сейчас.

Был теплый вечер. Легкий туман, окутывавший планету, позволил сохранить дневное тепло дольше, чем обычно. Они сидели возле ручья, прижавшись друг к другу, и разговаривали.

— Теперь мы с тобой любовники. Можешь называть меня ласково — Лизен или Изеди. Это доставляет мне удовольствие. Ты для меня — самое приятное, что было в моей жизни. Однако, скорее всего, корабль не придет, и все кончится так, как мы предполагали.

— Я хочу забыть об этом, Изеди.

Хану нравилось это имя, оно напоминало обо всем, что возникло между ними.

— Я тоже, милый. Но мое тело не может забыть. Я уже сейчас чувствую, что изменения начались. Пока маленькие, но изменения. Сколько времени еще осталось?

— Ничего не знаю, кроме того, что мне хотелось бы жить с тобой вечно.

Она, колеблясь, заговорила:

— Чем ближе будет период моей способности деторождения, тем меньше я буду хотеть тебя. Ты не способен заполнить во мне пустоту, сам знаешь. Но, слушай, мы можем обещать друг другу, что после того, как я выполню свое предназначение, вернусь к тебе и ты примешь меня. Что такое наша жизнь, если не постоянное ожидание счастья? Только идиот может думать, что жизнь — это выполнение долга.

Она глубоко вздохнула, посмотрела на него.

— Ты еще многого не знаешь, и я постепенно расскажу тебе, что для каждого из нас является символом. Мой символ — огонь, он ассоциируется с волей — и я всегда поступаю так, как хочу.

Он долго размышлял. Одно дело поклясться в любви сейчас, и совсем другое — пообещать любовь после сорока лет. Кто может знать, каково его будущее. А сейчас перед глазами Хана была стройная обнаженная женщина, которую он любил.