- Извне?

- Хуже. Изнутри.

- Когда?

- Прошлой ночью.

- А защита?

- А что защита? У нас есть как минимум два человека, для которых что есть защита, что нет защиты.

- Один - ты. Кто второй? - спросил Голубков.

Он уже знал; что услышит.

Это и услышал:

- Лейтенант Ермаков.

Глава VI

Первый раз в Центральной клинической больнице генеральный директор ЗАО "Феникс" Михаил Матвеевич Ермаков был лет десять назад, когда его тестя свалил инсульт, от которого он так и не оправился. Позже еще раз навещал занемогшего шефа, представителя президента в "Госвооружении" генерала армии Г. Но как-то никогда и не думал, что может оказаться здесь в качестве пациента.

В свои пятьдесят два года к врачам Ермаков не обращался ни разу, разве что к стоматологу. Сказывалась здоровая природная закваска родителей, ярославских крестьян, подавшихся в Москву в голодные 30-е годы. Мать, правда, надорвалась на патронном заводе в войну, умерла рано, в шестьдесят лет. А дед Матвей, как называли отца в семье, и на семьдесят восьмом году жизни еще вовсю скрипел, курил, пил водку, матерщинничал и был вообще хоть куда, своей энергией вселяя в сына надежду и на его собственное долголетие.

Палата, куда Ермакова привезли после операции, была просторная, светлая, с приемной для охраны и посетителей, с дорогим ковром на полу и мягкими креслами. Апартаменты, конечно, не президентские, но не меньше чем министерские. Проснувшись наутро, Ермаков отметил это чисто машинально и с полным равнодушием, хотя на такие мелочи всегда обращал внимание. Опытному глазу мелочи могут рассказать очень многое. Но теперь было не до них. Слишком неожиданным и ошеломляюще быстрым оказалось то, что с ним произошло. Будто только что открыл дверцу "вольво", выходя из уютного, пахнущего новой кожей салона машины, и вот он уже здесь, в этой палате, с ноющей раной в ягодице.

Все случилось как бы одномоментно: жгучий пинок, швырнувший его на мокрый бетон крыльца, кнопка домофона, до которой он тянулся, тянулся и не мог дотянуться, истошный крик жены: "Убили! Голубчика моего убили!"

Сирена "скорой".

Свет операционной.

Это была одномоментность автомобильной аварии, когда реакции водителя не хватает ни на что: ни на то, чтобы вмешаться в события, ни даже на то, чтобы понять, что происходит.

Ермаков лежал на правом боку, щекой к подушке, на высокой больничной кровати и ощущал себя раздавленным, вышибленным из колеи, униженным. Унизительным было все: казенная пижама, из рукавов которой торчали его большие волосатые руки, короста небритости на щеках, казавшийся трупным запах постельного белья, а главное - неловкость позы и вынужденная неподвижность.

Возле кровати сидел следователь, майор ФСБ, бесцветный, как все фээсбэшники, с папкой на коленях, заполнял бланк допроса потерпевшего. Ермаков не расположен был вести разговоры со следователем, ему нужно было очень многое обдумать, быстро понять, что произошло и что все это значит. Но отказаться от показаний не было очевидных причин. Поэтому он терпеливо отвечал на вопросы, повторил, что не имеет ни малейшего представления, кто мог быть заинтересован в его смерти. Он ожидал, что последуют расспросы о служебных делах, но вместо этого фээсбэшник попросил пояснить, знаком ли он с гражданкой такой-то и в каких отношениях находится с гражданкой такой-то.

Ермаков нахмурился.

- Ты к чему это ведешь, майор? - довольно резко спросил он.

Тот объяснил: есть заявление, он обязан отработать все версии.

- Какое заявление?

Следователь бесцветным голосом зачитал ему протокол допроса жены. Ермаков взорвался:

- Вот ее и допрашивай! Ее, понял? Она тебе все объяснит!.. Извини, майор. Приходи в другой раз. Сейчас не могу с тобой разговаривать. Рана болит, - для приличия соврал он и даже пошутил, как бы еще раз извиняясь за свою вспышку. - Сам понимаешь, не каждый день в жопу стреляют. Тебе стреляли?

- Нет, - ответил следователь, убирая бумаги в папку. - В спину стреляли. А в жопу - нет, ни разу.

Следователь ушел. На широких скулах Ермакова заходили желваки.

"Сука. Ну сука! Господи, да за что же мне это?!"

Заглянула медсестра, сказала, что звонят из бюро пропусков: пришел сын.

- Пропустите, - разрешил Ермаков.

* * *

В жизни каждого человека был по крайней мере один поступок, которым он гордится. И другой, воспоминания о котором заставляют корчиться от стыда. Для генерал-лейтенанта Ермакова это был один и тот же поступок: женитьба на дочери начальника Главного политуправления Балтийского флота контр-адмирала Приходько.

Он впервые увидел ее на третьем году службы в окружном Доме офицеров на балу "Проводы белых ночей". Он и понятия не имел, кто она такая. Она стояла в окружении молоденьких морских лейтенантов: худущая, смуглая, с длинными черными волосами, в шелковой красной хламиде, в браслетах и перстнях, изощренно уродливая и надменная, как Клеопатра. Мореманы вились вокруг нее, как кобельки вокруг сучки во время течки. Он вклинился в их стаю дворовым волкодавом, раскидал всех, на кого рыкнул, на кого ощерился, склеил Клеопатру на раз, увез в комнату, которую снимал на Васильевском острове, и всю белую ночь властвовал над своей добычей, потрясенный ее ненасытностью и изощренным бесстыдством.

Он и сам не понимал, зачем это сделал. Она была совершенно не в его вкусе. Но был кураж молодости, требующая выхода мужская сила. Ночь растянулась на месяц. Он по-прежнему о ней ничего не знал. Она не разрешала себя провожать, уезжала на такси, а вечером, когда он возвращался из части, уже ждала его, царственно бесстыжая и влекущая, как змея. День для него перемешался с ночью. Сослуживцы посмеивались, приставали с расспросами. Он отшучивался, а сам с ужасом и восторгом понимал, что пропал, что после этой бляди все женщины будут казаться ему пресными, как перловка в гарнизонной столовой.

История получила необычное продолжение. В один из дней Ермакова вызвали на КПП. Там его ждала черная "Чайка" и капитан второго ранга с выучкой порученца. "Чайка" причалила к одному из домов в районе Марсова поля, кавторанг молча проводил Ермакова в квартиру в бельэтаже и оставил одного в огромной, богато обставленной гостиной. Через минуту в гостиную вошел человек в черном флотском мундире - квадратный, бородатый, свирепый, как вепрь, и всесильный, как секретарь ЦК. Это был контр-адмирал Приходько. Ермаков вытянулся по стойке "смирно". Контр-адмирал внимательно и не слишком дружелюбно осмотрел его, кивнул:

- Садись, капитан. Вот ты, значит, какой. - Он повернулся в сторону открытой двери. - Эй, на камбузе! Выпить нам!

И тут произошло то, от чего Ермаков оторопел. В гостиной появилась его Клеопатра. В скромном платьице, невинная, как школьница. Она поставила на стол поднос с бутылкой коньяка и двумя хрустальными лафитниками. Спросила, потупя взор:

- Что-нибудь еще, папа?

- Ступай, позову. Вот сучка, а? - растроганно сказал контр-адмирал, когда дочь удалилась. Он налил по полной, кивнул: - Будь здоров, капитан!.. Что ж, давай потолкуем. Как говаривали в старину, я хотел бы знать, насколько серьезны твои намерения, а насколько они безнравственны, я и так знаю. Я навел о тебе справки. Парень ты вроде основательный. И такой, что сможешь держать ее в кулаке. А ей это и нужно. Скажешь "нет" - неволить не буду. Минута на решение. Время пошло.

- Да, - не раздумывая, сказал Ермаков. Контр-адмирал захохотал.

- Ценю! Сразу видно: быстро соображаешь. Галина, ко мне! Этот вот молодой майор просит у меня твоей руки, - пророкотал он, когда дочь вновь появилась в гостиной. - Что скажешь?

- Полковник, - сказала Клеопатра. Контр-адмирал снова захохотал:

- Ну сучка! Будет тебе и полковник. И генерал будет, это теперь только от него зависит. Но и ты - смотри у меня! Ясно?