Дикон задрожал и закрыл лицо руками. Он был всего лишь мальчик, школяр, и то, что выпало на его долю, оказалось выше его сил.

– Мы поговорим с вами завтра, Дикон, – сказала Танзи, испытывая к нему жалость и сострадание.

Когда она вернулась домой, Роза не упустила возможности выместить на ней свой гнев: так случалось всегда, когда дела на постоялом дворе шли не очень хорошо.

– И где это тебя носило в такую пору? – шумела она. – И это в то время, как твой отец болен, а эти нахалы и хулиганы ломятся в дверь и швыряют в нее камни. Уверена, что любезничала с каким-нибудь подвыпившим деревенщиной на сеновале. Если мэр и городские власти ничего не предпримут, нас всех перережут в наших же постелях.

Хорошее настроение, в котором Роза пребывала, предвкушая успех, сменилось злобой и раздражением, которое предназначалось в первую очередь любимой дочери человека больного и не очень удачливого, за которого она по глупости вышла замуж.

– По крайней мере, при Ричарде мы хоть спали спокойно, – заметила Роза, немного успокоившись. – Ты не знаешь, что они с ним сделали?

Танзи стояла перед мачехой совершенно спокойная, озабоченная лишь тем, чтобы соблюсти хотя бы внешние приличия.

– Его убили, – ответила она глухо, вконец измученная мачехиной тирадой.

Роза начала постепенно раздеваться, готовясь лечь рядом со своим больным мужем, от которого ей теперь ни днем, ни ночью не было никакого прока.

– Конечно, его убили, умница ты наша. Это всем известно. Я спросила, что сделали с его телом?

Танзи не очень любила думать над тем, что она говорит.

– Тело забрали монахи, мне так сказали.

– Тебе сказали? Кто тебе сказал?

Его сын, и уж он-то знает наверняка, подумала Танзи, которая давно привыкла, разговаривая с Розой, вести как бы два диалога – один вслух, другой – про себя. Особенно, когда мачеха слишком на нее наседала. И на этот раз вслух она сказала весьма будничным тоном, но вполне правдиво.

– Кто-то, кто был здесь сегодня вечером.

– И развлекался с тобой на сеновале? – хихикнула Роза, стараясь заглушить разочарование вином.

Поднявшись к себе на чердак, Танзи скоро убедилась в том, что по крайней мере часть сказанного мачехой – правда. Возбужденные сторонники Тюдора разгуливали по улицам, мешая горожанам спать. Они горланили оскорбительные песни про покойного короля Ричарда, льва Норфолка и собаку Лоуэлла, не забывая вспоминать геральдические знаки сторонников короля. И, конечно, им было трудно найти лучший объект для выражения своих чувств, чем вывеска «Белого Кабана», которая раскачивалась под легким вечерним ветерком. Они швыряли в нее камни до тех пор, пока основательно не изуродовали. Те же камни, которые пролетали мимо вывески, ударялись прямо о фасад, и один, пробив окно в комнате Танзи, угодил ей в плечо, когда она уже лежала в постели. Натянув на голову одеяло, девушка тихо заплакала. Однако причиной слез была вовсе не физическая боль. Танзи плакала, думая о всех бедах последних дней: болезни отца, гибели короля Ричарда и злоключениях одинокого юноши, его сына.

– О том, что я его сын, он сказал мне перед сражением, в своем шатре. – Дикон говорил очень медленно, глядя невидящим взглядом на стенку сарая.

Танзи понимала, что его нельзя торопить. Казалось, что он с трудом пытается вспомнить то, что произошло с ним всего лишь сутки назад, потому что переживания, выпавшие на его долю, затмили те реальные события, которым суждено будет изменить всю его жизнь.

Он лежал на животе, опираясь на локти и держа в руке надкусанное яблоко. Утренний свет, пробиваясь через щели между досками, падал на его лицо.

Королевский сын, который завтракает яблоком и хлебом, лежа на сеновале почти под самой крышей, думала Танзи, прислонясь к стене и поджав под себя ноги.

– Вы были с королем одни?

– Да, никого не было. Кроме Джервеза. Мне кажется, что он все время подслушивал возле шатра. Был поздний вечер, и на столе стояла незажженная лампа. Такая же, как эта, над кучей старой упряжи.

Он рассматривал эту упряжь так внимательно, словно старался связать самые обыденные вещи с теми необыкновенными, нереальными событиями, которые произошли с ним в последние дни. Он быстро доел яблоко и швырнул огрызок через груду сена.

– Король сказал, что когда я родился, ему было почти столько же лет, сколько мне сейчас. Что как только он подрос настолько, что смог держать в руках оружие, он был вынужден воевать, чтобы его старший брат Эдуард мог править в Вестминстере. Он совсем ничего не знал о моей матери, но потом, когда кто-то из его друзей рассказал ему, что она умерла, оставив новорожденного сына, он пристроил меня к этой славной женщине в маленьком коттедже, о которой я уже говорил вам. И все считали его дураком и смеялись над ним.

– Значит, вы его старший сын, – сказала Танзи, широко раскрыв глаза.

– Его внебрачный сын, – поправил ее Дикон. – И единственный, как он мне сказал, если не считать юного Джона Глостера, которого он сделал губернатором Кале, потому что его мать принадлежит к аристократии. Конечно, это всего лишь титул, потому что Джон еще совсем ребенок. В Лондоне все говорили, что король любил только одну женщину – Анну Невилл, свою жену. Как жестоко, что их законный сын, принц Эдуард, должен был умереть!

Дикон перевернулся на спину и сел.

– Когда я думаю об этом, то понимаю, что король посылал за мной как раз после смерти своего наследника…

– Но поскольку вы оба – вы и Джон Глостер – внебрачные, не мог же он думать…

– О, нет, конечно, нет. Есть еще сын его сестры, граф Линкольн. И сын его старшего брата, Уорик, который всегда жил при Дворе. Вы ведь, наверное, знаете, что его мать была сестрой королевы Анны.

– Тогда почему…

– Наверное потому, что он был добрым и заботливым, как говорят о нем многие люди. Мне кажется, что король сам выбрал мне в наставники мистера Пастона, и вряд ли можно было найти кого-нибудь лучше. Вы помните, Танзи, как я говорил вам, что очень тяжело не иметь близких? Еще тяжелее найти отца и потерять его на следующий же день. И видеть, как его тело…

– Как вас зовут в школе? Я имею в виду, как ваша фамилия? – быстро спросила Танзи, чтобы отвлечь его от воспоминаний о тяжелом зрелище, которое произвело на него такое сильное впечатление.

– Брум. Ричард Брум.[8]

Танзи сморщила свой маленький носик.

– Не слишком привлекательная фамилия.

– Конечно. Но зато весьма полезная! Старшие мальчики в школе часто просили меня подмести нашу классную комнату.

– Брум – означает также и ракитник, – напомнила она Дикону.

– Да. – Неожиданно он наклонился вперед и взял ее руку. – Да, конечно. Теперь я понимаю. Ведь он даже дал мне свое имя. Брум – это английский вариант латинского «планта гениста». – На его лице отразилась гордость, гордость ребенка, который сам нашел дорогу домой. – Красивый кустарник с желтыми цветами. Говорят, он растет в Аквитании, и именно от его названия Плантагенеты и получили свое имя.

– Он растет на каждой английской просеке, – сказала Танзи, радуясь тому, что он нашел что-то хорошее в своей судьбе.

– Дик Брум. Ричард Плантагенет, – продолжал он, пробуя разные варианты своего имени на слух. – И через мгновение добавил, подумав:

– Счастье, что он не дал мне это имя! Сейчас небезопасно называться Плантагенетом!

Счастье, что все эти бандиты вчера ночью не знали, за кем они гнались, иначе они разнесли бы весь наш дом, подумала Танзи, и чтобы прояснить до конца историю Дикона, вслух она спросила:

– Итак, вы с мистером Джервезом благополучно добрались до армии короля?

– Да, задолго до заката. Стража пропустила нас в лагерь. Его оруженосец должен был распаковать королевские доспехи. Они лежали на столе и рядом стояла нетронутая еда. На поясе короля висел меч. Он был очень добр со мной, но у него совсем не было времени, а я слишком разволновался, когда он сказал мне самое важное, и потом не мог сосредоточиться.