Сперва сферический экран был совершенно похож на зеркало, отбрасывая гротескно искаженные изображения молчаливых наблюдателей. Затем в его центре появилась крошечная яркая точка света, медленно выросшая до болезненной бело-голубой интенсивности. Он отбросила длинные паутины и усы ослепительного света, которые как бы пробуя в поисках выхода, плавали, переплетаясь вдоль внутренней поверхности экрана. Инстинктивно, Амальфи закрыл свои глаза и гениталии чисто рефлекторным жестом, известным всему человечеству уже более чем две тысячи лет. Когда он снова смог посмотреть, свет уже погас.

Спиндиззи смолкли и экран исчез. В освободившееся пространство рванулся воздух. Объект 4101 — _А_л_е_ф_н_у_л_ь_ исчез, на этот раз — навсегда, уничтоженный смертью единственного кристаллика соли.

— Наши предосторожности оказались недостаточны; моя вина, — произнес резким голос доктор Шлосс. — Мы все получили дозу, довольно значительно превышающую максимально допустимую дозу жесткого излучения; всем, немедленно, отправиться в госпиталь, для лечения. Так, взвод — следуй за мной!

Радиационная болезнь оказалась несильной; пересадка костного мозга привела систему формирования состава крови в норму прежде, чем были нанесены серьезные повреждения и тошнота достаточно хорошо контролировалась массивными дозами меклизина, рибофлавина и пиридоксина. Все из участников и зрителей эксперимента, имевших волосы — лишились их, включая и Ди и Эстелль, но все они заимели их снова в надлежащее время, исключая Джейка и Амальфи.

Но вот солнечный ожог второй степени не был столь несильным. Он задержал интерпретацию результатов почти на месяц, в то время как ученые, покрытые повязками, содержащими лечебные мази, сидели на своих постелях в госпитале и играли в плохой покер и в еще более худший бридж. И между играми, после их обсуждения, они бесконечно спорили и покрывали квадратные мили бумаги своими уравнениями и пятнами кремов. Уэб, у которого просто не хватило терпения, чтобы присутствовать при уничтожении кристаллика соли, ежедневно посещал Эстелль с букетиками цветов — одним лишь богам звезд было известно, откуда он выкопал столь античный обычай — и свежими карточными колодами для мужчин. Он уносил с собой покрытые уравнениями листы и скармливал их Отцам Города, которые неизменно заявляли:

— НИКАКИХ КОММЕНТАРИЕВ. ДАННЫЕ НЕДОСТАТОЧНЫ.

Это все уже и так знали.

Тем не менее, наконец-то Шлосс и Джейк, а так же и вся их команда были освобождены от ношения своих прилипающих пижам, чтобы разобраться с горами сырой информации, поджидавших их. Они работали долгие часы; Шлосс, в особенности, постоянно забывал о необходимости покушать, и ему постоянно приходилось напоминать, что проделывал кто-то из техников, что он уже пропустил завтрак, да и время обеда уже тоже прошло. Тем не менее, в защиту Шлосса, следовало признать, что его команда была самой голодной командой физиков в истории, и обычно пропускаемый ими завтрак, был всего-лишь формальностью, который они привыкли поглощать после того, как полностью съедали содержимое своих толстых пакетов, которые они брали с собой в лаборатории; и в доказательство чего, они все набрали от пяти до десяти фунтов веса, в то время как именно они более всего и жаловались на то что постоянно хотели кушать.

Месяц спустя освобождения из госпиталя, Шлосс, Джейк и Ретма созвали объединенную конференцию. На лицо Шлосса вернулась та нахмуренность, которая могла быть прочитана на нем в течении последних двенадцати часов эксперимента, и даже традиционно невозмутимый Онианин выглядел обеспокоенным. Сердце Амальфи так и подпрыгнуло у него в груди, когда он увидел выражения их лиц; казалось, они подтверждали все туманные, самые мрачные предчувствия его сна.

— У нас две части плохих новостей, и одна часть новостей, которая совершенно неясна, — произнес без всякий предисловий Шлосс. — Сам я не знаю, в каком порядке следует вам их представить; в этом мне помогут Ретма и доктор Боннер. И по их мнению, вы прежде всего должны узнать, что у нас имеется соперник.

— И что это значит? — спросил Амальфи. Сама идея, лишенная деталей, заставила его словно прижать уши; может быть именно поэтому, Боннер и Ретма хотели начать именно с этой вопроса.

— Наш снаряд засек четкое свидетельство присутствия другого тела в том же самом сложном физическом состоянии, — произнес Шлосс. — Никакой такой объект не может быть естественным для любой из вселенной; и этот был достаточно похож на наш, чтобы мы были уверены — он был запущен с нашей стороны.

— Еще один снаряд?

— Без сомнения — и примерно раза в два больше нашего. Кто-то еще в нашей вселенной обнаружил то, что обнаружили Ониане и теперь исследует эту проблему примерно тем же образом что и мы — за исключением того, что похоже у них имеется преимущество более раннего начала — в три года или пять лет.

Амальфи безмолвно сжал губы.

— Есть какая-нибудь возможность предположить, кто они?

— Нет. Мы можем лишь предположить, что они находятся где-то неподалеку, либо в нашей главной галактике, либо в Андромеде или в одной из ее галактик-спутников. Но мы не можем документально подтвердить это; это менее пяти процентной вероятности, если верить Отцам Города. И все прочие альтернативы _г_о_р_а_з_д_о_ ниже этих пяти процентов, но поскольку не имеется статистически выделяемого решения, мы не можем произвести выборку из них.

— Паутина Геркулеса, — произнес Амальфи. — Это не может быть ничто иное.

Шлосс беспомощно развел руками.

— Насколько мы знаем, с таким же успехом это может быть кто угодно, — сказал он. — Моя интуиция подсказывает мне то же самое, что и тебе — твоя, Джон. Но нет никакого надежного свидетельства.

— Хорошо. Как я понимаю, это были не вполне ясные новости. А какова же первая часть плохих новостей?

— Вы уже слышали это, — ответил Шлосс. — И именно вторая часть этих плохих новостей, которая неясна, делает первую часть плохой. Мы довольно долго спорили об этом, но по крайней мере, сейчас пришли хотя бы к экспериментальному соглашению. Мы считаем, что возможно — правда с весьма незначительной вероятностью — но все же возможно, пережить катастрофу.

Шлосс быстро выставил перед собой руку, еще до того, как на пораженных лицах сидевших перед ним людей, начала разгораться надежда.

— Пожалуйста, — сказал он, — по крайней мере, не преувеличивайте значение только что сказанного мной. Это всего-лишь возможность, хотя и очень туманная, да и то выживание о котором я говорил, не будет походить ни на что, подобное человеческой жизни, как мы себе ее представляем. После того, как мы все вам расскажем, вполне возможно, что вы предпочтете просто умереть. Я прямо могу вам сказать — это является моим предпочтением; так что это вовсе не такая уж белая надежда. Напротив, она напоминает мне черного джокера. Но — она все же существует. И именно это и делает новости о существующем сопернике плохими. И если мы решим попытаться адаптироваться к этой не полностью еще ясной форме выживания, то мы должны немедленно начать над этим работу. Все это возможно только лишь при единственных исключительной мимолетных условиях, которые будет выдерживаться какие-то микросекунды, в самых глубинах катастрофы. И если наши неизвестные соперники доберутся туда первыми — и помните, что у них уже имеется достаточное преимущество для начала — вместо нас они ухватят этот момент, и таким образом, нас вытеснят. Это будет настоящая гонка и к тому — убийственная; и кое-кто из вас может посчитать, что все это не стоит такой спешки.

— Вы не могли бы выражаться более специфично? — спросила Эстелль.

— Да, Эстелль, могу. Но все же на описание всего этого уйдет несколько часов. Сейчас же вам нужно знать только это: если мы изберем такой путь выхода, мы потеряем наши дома, наши миры, сами наши тела, мы потеряем наших детей, наших друзей, наших жен. Мы потеряем все когда-либо нам известные признаки общения, каждый из нас окажется в полном одиночестве, и в столь полном, которое совершенно вне пределов воображения любого человеческого существа в прошлом. И вполне вероятно, что это абсолютное одиночество каким-нибудь образом все же погубит нас — а если даже этого и не произойдет, мы сами вскоре обнаружим, что отчаянно желаем покончить с таким существованием. Мы все должны очень четко увериться, что хотим выжить именно таким образом, столь сильно — достаточно сильно, чтобы отправить самих себя в ад навечно — не тот ад, что предвещал нам Апостол Джорн, но гораздо худший. И мне кажется, данное решение не то, что могло бы быть принято сейчас и здесь.