Еще полсотни осторожных шагов, последние десять преодолевая мощное встречное сопротивление, и мы оказались на краю булькающего болотца, ломаной формы, метров десяти в поперечнике, от берегов которого в разные стороны расходились густые заросли мясистых лопухов. Над болотом висела хлипкая конструкция из пары параллельно изогнутых в горизонтальной плоскости швеллеров, над которыми болтался металлический трос, укрепленный на двух вертикальных стойках с нашего и противоположного берега. А прямо над тросом в воздухе кувыркались шарики карликовых «каруселей».

— Здесь осторожно, — Белыч показал на начало швеллерной дорожки, — обычно тут «жадинка» обретается, ей положено вязанку бросать. Сейчас она еще молодая, маленькая, можно просто перепрыгнуть. Как я.

С этими словами он легко вскочил на дорожку.

Петрович вынул из кармашка носовой платок, вытер им покрытый мерцающей испариной лоб, и подтолкнул меня к мостку, но стоящий на нем сталкер не оборачиваясь, бросил за спину:

— Подождите, пока я сойду с той стороны. Здесь очень неустойчиво. Будете идти — не поднимайтесь над тросом, «карусели» утащут. Не порвут, но в болото скинут.

Глядя на то, как он передвигался, я начал сомневаться в успехе нашего предприятия: все же Петрович был килограммов на сорок тяжелее, а швеллер и под Белычем гнулся, норовя сбросить его вниз.

Однако, обошлось. Петрович перебрался вслед за мной. Правда, был он белее свежего снега, но не думаю, что мы с Белычем сильно от него отличались. Корень спрыгнул с дорожки и перекрестился. Если раньше он был религиозным, то по завершении нашего похода наверняка станет истово верующим.

Светящийся полукруг сферы заметно приблизился и уже висел где-то почти над нами, чтоб его разглядеть, пришлось сильно задирать нос.

— Далеко еще? — отдышавшись, спросил Петрович.

Признаться честно, меня уже тоже заботил этот вопрос.

— Не, брат, чутку осталось, — Белыч тоже устал. Это было видно. — Метров тридцать. Почти дошли.

— Хорошо. Давай тогда закончим это дело быстрее.

— Не, — мотнул головой сталкер, — быстрее не получится. Видишь, земля дышит?

В метре от его сапог земля волновалась мелкой зыбью.

— Минут десять пошевелится, потом успокоится — перебежим. Так всегда бывает после моста. Фонари выключите, а то батарейки сядут. А они еще пригодятся.

Мы некоторое время молчали, прислушиваясь к шуму земляной ряби. В полной темноте, изредка освещаемой неверным светом ждущих аномалий, я начал считать минуты.

— Все, успокоилось, — неожиданно, заставив нас вздрогнуть, сказал Белыч, — у нас есть минута, пошли!

Он рванулся вперед, мы с Петровичем, боясь потерять его из вида, бросились за ним.

Не успели толком разогнаться, как наш проводник резко осадил и сначала я уткнулся в его спину, а потом Корень своим немалым весом свалил нас на землю.

— А, бля! — По сдавленному хрипу разобрать голос было невозможно.

— Твою в бога душу!

Мы для порядка немного побарахтались, потом руконогий клубок распался на отдельные фрагменты. Я ощупал себя, покрутил руками, пошевелил пальцами. Вроде бы все на месте и работает. Я встал. Пузырь возвышался надо мной совсем близко, казалось — руку протянешь и можно коснуться. Вид у него был такой, как будто огромный презерватив из тончайшего латекса наполнили мутной водой и куда-то внутрь воткнули маломощную лампочку. Несильное размытое свечение позволяло увидеть границы Пузыря, абсолютно не давая света во внешний мир. Бока его слабо колыхались, глаз едва мог уловить эту пульсацию. Форма аномалии была почти шарообразной, с немного срезанным низом, как если бы кто-то прикопал в землю мяч, оставив сверху три четверти его диаметра. Ширина этой прикопанной части составляла метров семь-восемь.

Петрович устроился на так и не пригодившейся вязанке, он внимательно изучил подошвы своих некогда блестящих туфель и устало вынес закономерный вердикт:

— Полторы тысячи евро в звезду!

Никто не поддержал его в свалившемся горе. Он порылся в своем рюкзаке и достал заношенные ботинки, снятые с одного из бандитов, сваливших вертолет. С кряхтеньем переобулся, взял в каждую руку по башмаку и размахнулся.

— Нет! — зашипел Белыч, — только не на поле! В Пузырь бросай.

Петрович на секунду задумался, потом согласно кивнул, повернулся и забросил туфли одну за другой внутрь мерцающей сферы. Ничего необычного, за исключением того, что они не упали на землю, не случилось. Просто предметы вдруг изчезли, сопровождаемые короткой слепящей вспышкой.

— Фокус-покус, — прокомментировал Белыч, укладываясь на теплой земле удобно насколько это было можно. — Макс, нос вытри, смотреть страшно.

Тыльной стороной ладони я провел под носом, размазывая по щеке уже подсыхающую кровь. Петрович сунул мне в руку влажный кусок бинта, которым я вытер и руку и лицо.

Площадка, на которой мы расположились, представляла собой узкую полосу теплой земли десяток метров шириной, окружавшей мутно-белесую сферу Пузыря.

— Ночь какая спокойная, — заметил Белыч, — облаков почти нет. Сухо.

— Сплюнь, — вяло посоветовал я, — нам здесь для полноты ощущений только ливня не хватает.

— Ага, — согласился со мной Петрович, — пока между вашими жарками шел, просохнуть успел. Еще одно купание в одежде и я начну беспричинно раздражаться.

Белыч хмыкнул, но советом воспользовался и еще постучал кулаком по лбу — на всякий случай.

— До утра можно спать? — спросил Петрович. — Никто здесь не появится?

— Не должны, — Белыч повернулся на другой бок. — Мутанты сюда не пройдут, а если еще кто-нибудь решит воспользоваться нашим переходом — мы и во сне услышим.

— Эх! Тяжела и неказиста жизнь бродяги-финансиста, — укладываясь, Корень перешел на рифмованный слог. — Белыч, разве здесь нет традиции рассказывать товарищам перед сном леденящие душу и сердце истории?

— То есть за две штуки баксов я должен еще и развлекать вас?

— Почему же — должен? Нет, не должен, конечно. Но если есть что рассказать — я бы послушал.

— Тебе сегодняшних приключений мало?

— Сегодня лично мне развлечений хватило. Но интересно же! Макс, скажи?

Белыч сел, пошарил рукой в рюкзаке, вынул термос и складной металлический стаканчик.

— Чай с бергамотом кто-нибудь будет?

— Максу налей, что-то он совсем носом клюет. Я после него попью.

Сталкер неторопливо налил чай сначала мне в стаканчик, потом себе в крышку от термоса. Петрович закурил одну из своих ментоловых сигарет. Я успел заметить, что в портсигаре их осталось штук пять — не больше.

— Ну, ладно, брат, слушай. — Белыч глотнул теплого чаю. — Была у меня однажды баба одна. Вообще-то, конечно, не одна она была. Я тогда с двумя еще крутил…

— Эй, сталкер, погоди! — засуетился Петрович, — Это точно про Зону история?

— Про Зону, про Зону, успокойся. Будешь перебивать — спать лягу. Мне продолжать?

— Ага, — Петрович затянулся, вынул стаканчик из моей руки, хлебнул, и вставил его обратно.

— Вот я и говорю — симпатичная баба была. Не сильно красивая, так, приятная. И как-то раз она мне говорит: дорогой, говорит-говорит, не надоело тебе в твоей пыльной редакции освещать будни аграриев и водку пить декалитрами? Я спрашиваю — чего не так, милая? А она мне — ты, говорит-говорит, зашибись какой мужик и все такое, но неужели эти статейки — все, на что ты способен? Я удивился немного, а она дальше говорит: написал бы книгу какую? Задумался я. И в самом деле, времени — вагон, делать особо нечего, чего бы не написать? — Он отхлебнул из крышки. — Сел я за компьютер и вывел название «Как загнивала рожь!»

— Про внука Павки Корчагина? — Петрович мечтательно улыбался. Дым от сигареты висел над ним плоским облаком.

— Если по возрасту, то скорее про правнука. Но нет, не про них. Здесь игра слов: у нашего главы районной администрации фамилия была — Рожь. И у главного архитектора фамилия такая же, и у финансиста. Как зайдешь в здание администрации — таблички на дверях: Рожь, Рожь, Рожь. Через одну дверь, редко через две — это когда туалеты между кабинетами. Вот у меня и должен был получиться такой политический детективчик на фоне заливных лугов, с коррупционно-мафиозным мотивом, и само собой с аморами под сенью тракторных отвалов.