Я налил себе чаю, слушая его исповедь.

— Мало того, что нашкодил, так еще и признаться боится! Тебя стали искать. Знаешь, на эти поиски затратили ровно столько же, сколько ты был должен, — Корень усмехнулся. — Потом ты объявился, ну а дальше — сам знаешь. И… больше всего я боялся, что ты где-нибудь втихаря совершишь непоправимую глупость — вены вскроешь, удавишься. Этого я на самом деле боялся. А когда ты нашелся — я даже обрадовался. Значит, подумал я, не совсем ты бестолковый и кой на что годишься. Я решил устроить последнюю проверку, и если б ты справился, я бы ввел тебя в Правление своего банка.

Голова шла кругом от его откровений. Вот и думай теперь, что что-то понимаешь в людях.

— С чего вдруг такая щедрость? — вопрос сам сорвался с моего языка, скорее уже по привычке, чем по необходимости.

— Щедрость… — задумчиво протянул Корень. — Нет, Макс, не щедрость. Справедливость. Деньги, которые я вложил в банк — они ведь не только мои. Там и деньги Сергея. И еще одного человека. Но их уже нет. Обоих. А наследник у нас троих один — ты. У меня-то своих нет пока. Но согласись, было бы совсем несправедливо отдавать такое наследство молодому придурку, который ни на что не способен? Лучше уж фонду защитников болотных крокодилов — те хоть зверушек кормить будут.

— А что сейчас изменилось?

Петрович посмотрел на часы, перевернулся на спину, сел. Отбросил щелчком выкуренную до фильтра сигарету и ответил:

— Ты изменился. Я тоже. Немного. И еще я вижу, что мы оба или любой из нас можем не вернуться назад. Поэтому лучше, чтобы ты знал, как наши с тобой непростые отношения выглядят с моей стороны. Еще раз прости. Я на самом деле плохо себе представлял, что здесь происходит. После Афгана, Чечни все остальное казалось сущей ерундой. К тому же, я немного знал Плюху с Кротом, и уж если эти ушлёпки могли здесь жить годами, то чего стоит нормальному человеку пробыть здесь недельку? Но, сейчас вижу, что тут реально опасно.

— А раньше нельзя было этого рассказать?

— А ты бы понял? — Петрович очень внимательно посмотрел на меня своими черными выпученными глазами.

Я пожал плечами, не зная, что ответить.

— Эй, мужики, посмотрите, чего я нашел! — Довольный Белыч высунулся из окна. В руке его на ремне висела гроздь контейнеров для артефактов. Видимо, не порожних. — Держите, я еще немного пошарю.

Он бросил мне увесистую связку в подставленные руки и скрылся за рядом обгоревших сидений.

Корень все так же сидел, откинувшись спиной на ржавый борт автобуса. Я сел рядом. После его последних слов я уже начал сомневаться в своем здравом рассудке. Петрович, которого я вел к Зайцеву на заклание, вдруг оказался мне едва ли не отцом родным. С запредельным количеством тараканов в башке, но по-своему заботливым и внимательным.

И что мне теперь делать? Кому и чем я обязан больше? Зайцеву с его застарелой местью, спасшему меня от верной смерти, или Корнееву, с его дурацкой системой закалки характера, пытавшемуся весьма странным способом устроить мое будущее?

Да и моё ли? Я старался об этом не вспоминать, но жизнь Макса Берга после прохода через Пузырь все меньше казалась мне моей. Я знал её до мельчайших подробностей, но не чувствовал, что прожил её сам. Разве так бывает? Со мной случилось это неуместное перерождение. И как с ним быть — я еще не придумал. Разберусь, наверное, когда-нибудь.

Так что же делать? Если Зайцев возьмет Петровича с моей помощью, а исповедь Корня окажется правдой — я же всю жизнь буду терзаться! Хотя, его слова не отменяют слов Зайцева об участии Корня в смерти Сергея Берга, но я уже почти был уверен, что и здесь не все так просто, как мне казалось раньше. С другой стороны, если я его отпущу, а его слова окажутся лишь словами — я нарушу обещание, данное Зайцеву ради конченого пройдохи? Как там Корень его называл? Борис? У этого персонажа моей личной драмы больше не будет шанса встретить Петровича, а это значит, что смерть Берга-старшего, страшная судьба Бориса Зайцева, мучения самого Макса останутся безнаказанными? Вот она дилемма — «казнить нельзя помиловать». В самом чистом виде. Где я должен поставить запятую?

А не столкнуть ли их лбами? В очной ставке? Пусть тогда и расскажут каждый свою правду. Может статься, из двух версий сложится что-то удобоваримое? А я послушаю. И уже тогда решу, чья истина весомее и верней, и где должна стоять запятая.

Такой вариант развития событий представился мне приемлемым. Значит, по шагам: во-первых — найти способ сообщить Зайцеву о появлении Корня в Зоне, во-вторых — проследить, чтобы они все-таки встретились, в-третьих — обязательно присутствовать при разговоре, чего первоначальный план вовсе не гарантировал, в-четвертых — добиться от каждого полного изложения нашей общей запутанной истории, и в-пятых — решить, кто чего достоин. Хороший план, только осталась неучтенной еще одна вещь — сокровище Корня. С ним-то что делать? Да и есть ли оно? На месте разберусь. В любом случае, что бы еще не наговорил Петрович, идти придется до конца, иначе я так и останусь пацаном, с которым взрослые дядьки играют в игры без внятных правил.

— Чего задумался, Макс? Вспомнил чего? — Корень наконец-то обратил на меня внимание.

— Отдыхаю перед дальней дорогой. И да — вспомнил. Ты мне никогда не рассказывал, как погиб мой отец.

— Ну, Сергей не был героем. Он был хозяйственником от бога, многие недалекие люди таких не любят. — Петрович прихлебнул остывший чай. — Не бывалый прапорщик из анекдотов, на самом деле хороший бухгалтер, финансист и коммерсант. Мой банк — это его идея. А как погиб? Подорвался на мине, когда шли в колонне. Ничего не осталось, даже хоронить было нечего. Сначала его даже в «безвести пропавшие» записали, потом уже разобрались, как дело было.

Что ж хорошая версия! Простая. И удобная. Не принимается. Подождем, что скажет Борис Зайцев.

Никогда не смотрел мыльных опер. Терпеть их не могу: «ах, Хуанито! — Ах, Изаура! — Скажи, что любишь меня! — Я без тебя умру!». Тьфу, гадость! Всенепременная амнезия у главного героя, либо у его черноглазой пассии, в финале обязательно оказывается, что все друг другу родственники, все гады наказаны — как максимум убиты, как минимум — тюрьма с долгим сроком и разорение, любовь и справедливость торжествуют! И развесистые гирлянды соплей, соплей, соплей, густо смазанных луковыми слезами! А как без этого? Убожество.

Теперь вот Петрович взял и перевернул сюжет о жестокой, но справедливой мести зарвавшемуся мерзавцу в невнятную мелодраматичную сказку. Все атрибуты налицо: я, пылающий справедливым гневом, отягощенный серьезными подозрениями на провалы в памяти, изгнанник-отшельник Зайцев, открывший мне правду, гнусный негодяй Петрович — сериальный дон Педро, пославший меня на смерть и оказавшийся на самом деле родней родного папы. Чего не хватает? Душевных терзаний? Отказать! Не буду пока терзаться. Прекрасноокой Марианны-Изауры-Хуаны? Да и бог с ней, пускай ждет своего Родриго, перетопчемся пока. А в остальном все в соответствии классическим канонам…

— Все, — раздался из чрева автобуса громкий голос Белыча, — нет больше ничего полезного.

Спустя минуту он вылез к нам через окно, перепачканный копотью, с оторванным куском рукава на локте:

— Чего печальные такие? Смотрите, как я неудачно пиджачок распорол. Контейнеры посмотрели?

Я отвернулся от его дешевого оптимизма, а Петрович недоуменно пожал плечами:

— А что мы там можем увидеть? Мы ж в этом деле салаги еще.

— Ага! — радостно осклабился сталкер. — Тогда я посмотрю?

— Можешь себе забрать. Покажи только сначала — любопытно все же.

— Всенепременно. Что там за хабар бог послал? — он начал откручивать крышки, и поочередно высыпать содержимое тубусов на землю. — Так, «Ломоть мяса», еще один, «Кровь камня», «Душа», еще один «Ломоть», «Кристальная колючка», «Слезка» и «Джин».

Он деловито потер ладони. Достал ПДА, что-то там потыкал пальцем и удовлетворенно заключил:

— Еще тысячи на четыре. Господа, с вами становится приятно иметь дела. Еще одна такая нычка и дядя Белыч уедет из Зоны на приличной машине!