В половине одиннадцатого Белаш говорил из номера с Преображенским. Значит, на последний самолет он никак не поспевал. Последний ТУ вылетает в 22.40. Погоди, погоди! А не является это вот тем подчеркнутым алиби?
Вошел в комнату вечно улыбающийся Леонидов и сказал:
— Твой поезд убывает без пяти двенадцать ночи. Билет в воинской кассе.
— Спасибо, старик. Слушай, а ты не интересовался составом последнего авиарейса?
Леонидов ухмыльнулся еще шире:
— Представь себе, интересовался. Пассажира по фамилии Белаш не значится.
— Хм, может быть, я ломлюсь в открытую дверь? У тебя телефон Центральной диспетчерской такси есть?
— Есть. А зачем?
— Я хочу узнать точно, когда он приехал от Преображенского. Там в журнале заказов регистрируется время подачи машины.
— Пожалуйста. — Леонидов придвинул к себе аппарат, набрал номер и бойким голосом сказал: — Алле, алле, диспетчерская служба такси? Девушка, с вами говорят из уголовного розыска города. Здравствуйте. Нам тут справочка одна понадобилась, вот я передаю товарищу трубку, вы его проинформируйте, пожалуйста.
Я услышал мягкий девичий голос с украинским выговором:
— Слушаю вас, товарищ…
— Я вас попрошу посмотреть журнал заказов за пятнадцатое октября…
— Подождите минутку.
Я слушал, как она ровно и спокойно дышала в трубку, шелестела страницами, где-то там у нее далеко спросил девичий голос: «Окся, ужинать пойдем?», и она ответила в сторону от микрофона: «Постой, сейчас отвечу, и пойдем», и еле слышно пробивался в провод чей-то чужой разговор, потом она сказала:
— Открыла за пятнадцатое.
— Заказ был сделан около двадцати часов по телефону А1-26-75.
— Сейчас посмотрим, — сказала девушка. И снова шелестели страницы, и снова я услышал голос: «Окся, ну ты скоро?», потом она сказала своим мягким, просто меховым голосом:
— От, нашла…
— Так читайте, — сказал я нетерпеливо.
— Заказ принят по телефону А1-26-75 в 20.36. Машина номер 66–52 выслана в 21.35. Уведомление о выходе машины по телефону сделано…
Я записывал на листе бумаги и вдруг увидел, что это обратная сторона протокола допроса Преображенского и прямо под моей запиской в анкетной части протокола четким каллиграфическим почерком Леонидова написано: «Дом, адрес — Литейный проспект, дом 18, кв. 45».
Диспетчер, удивленная моим молчанием, сказала в микрофон:
— Алло, алло!
Получилось у нее: «Халло, халло!»
— Да, — да! — крикнул я. — Девушка, а кто работал в этот день на машине 66–52?
— Коля Савушкин…
— …Следователь — это идеал человека, — сказал таксист Коля Савушкин, решительно отринув мои попытки что-либо возразить ему. — Как только встану на ноги — сразу пойду в юридический. Обожаю эту работу: приезжаешь на место происшествия, а вокруг мертвые трупы, толпа, оцепление и так далее. И ты начинаешь без сна и отдыха…
— Без сна и отдыха нельзя, — осторожно вставил я.
— Не играет значения, — отрубил Коля. — Когда мы с ребятами из дружины выходим в рейд, милиция спокойна…
— Так что насчет пятнадцатого числа? — перебил я.
Савушкин удивленно воззрился на меня, потом в прежнем темпе, хотя и в новом направлении, затараторил:
— Необыкновенно! В этот день неприятности у меня были нарасхват! Сначала спустил баллон, потом кончился бензин, потом у вокзала схлопотал от контролера предупреждение… Да. А уж потом эта история: у меня определенно было предчувствие, что так просто она не кончится…
— Вы о чем, Савушкин? Какое еще предчувствие? — с трудом вклинился я в поток извергающейся из него информации.
— Как о чем?! Мне же сказали в парке, что вы спрашивали насчет вызова на Литейный, 18. Так я сразу, тогда еще понял, что дело нечисто…
— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался я.
— Пассажир был очень подозрительный. То есть сначала-то нет, ничего, молодой и разговорчивый, я таких предпочитаю: есть с кем поговорить. Он меня еще, как сейчас помню, сигаретой угостил марки «Рига», с фильтром…
— А как он выглядел? — спросил я исключительно из контрольных соображений.
— Вот этого я не скажу, — сокрушенно бормотнул Савушкин. — Нет, врать не буду, особых примет не запомнил — он же мне только потом показался подозрительным! Так вот, закурили, разговорились — он еще посочувствовал нашему брату шоферам: по городу ездить все труднее, а что будет, когда «Жигули» запустят, — беда-а… Про себя рассказал, что сам музыкант, из Москвы, приехал по делам… У нас, конечно, клиенты разные бывают…
Сообразив, что Савушкин вновь бросится сейчас к обобщениям, я поспешил направить его в правильное русло:
— А что еще говорил наш пассажир?
Савушкин напрягся, собрал мучительные морщинки на невысоком лбу, даже неистребимые веснушки под его глазами потемнели.
— Говорил! — выдохнул он наконец облегченно. — Говорил. «Устал, — говорит, — я как собака, сейчас поднимусь в номер и завалюсь, — говорит, — без задних ног». Помню, я еще ему пожелал с этаким легким, ненавязчивым юмором: «Приятных, — говорю, — вам цветных и широкоэкранных сновидений». На том и разошлись.
Савушкин смотрел на меня честно и несколько независимо, с сознанием выполненного гражданского долга, чуть-чуть гордясь своим легким, ненавязчивым юмором.
— Все? — спросил я.
— Все, — гордо сказал Савушкин.
— Позвольте, а что же ваши предчувствия? — поинтересовался я, ощущая безнадежность своего вопроса и опасность новых словоизвержений, которые он мог вызвать.
— Предчувствия? — несколько ошарашенно переспросил Савушкин и вдруг, вскочив на ноги, изо всей силы хлопнул себя по лбу. — Тьфу ты, черт, склероз проклятый! Про самое главное забыл! Я ведь, как с ним расплатился, пошел в буфет гостиничный за «Авророй» — я только их курю. Возвращаюсь, поехал. Глядь, у светофора, я на правый поворот пошел, а прямо — «Волга», такси, с моим пассажиром двинулась. «Что, — думаю, — за наваждение? Человек только что «без задних ног» спать собирался и уже на другом такси едет, а меня зачем отпустил? Не понравился я ему, что ли? Нет, — думаю, — дело нечисто! Номер такси, — думаю, — надо запомнить на всякий случай…»
— Запомнили?!
Савушкин помялся немного, потом смущенно промямлил:
— М-м… частично… Я ведь потом об этом подумал, когда повернул уже…
Я разозлился всерьез и сказал желчно:
— Нет, Савушкин, не бывать вам следователем!
— Товарищ Тихонов, — взмолился неудачливый следопыт. — Я же хотел как лучше. И потом, найти-то эту машину нетрудно.
— Так уж нетрудно?.. — саркастически улыбнулся я.
— Конечно, нетрудно, — сказал Савушкин, на мгновение задумался и вдруг озаренно выпалил: — Всего-то сто машин!
— Это почему еще? — удивился я.
— Второй парк, третья колонна — это же нет вопроса…
— Как нет вопроса? — не понял я.
— Сейчас объясню: первая цифра на номере — это парк, вторая — колонна. Значит, тот номер так и начинался «23». Я это, наверное, невольно усек, по привычке, что ли… Вот только собственный номер машины забыл…
Я моментально прикинул возможности и, оттаяв, как говорится, душою, сказал примирительно:
— Ладно, попробуй на юридический…
— Вас, по-моему, зовут Оксана, — сказал я «обворожительным» телефонным голосом, услышав в трубке уже знакомое «халло». — Снова беспокоят из уголовного розыска…
— Даже знаю зачем, — засмеялась Оксана. — У меня уже Савушкин побывал. Так я вам ничего особенного сказать не могу — разве что вас заинтересует пропажа.
— Какая пропажа? — насторожился я.
— Та в смысле — находка, — пояснила девушка.
— Ничего не понимаю — пропажа, находка! Так пропажа или находка?
— Та в смысле — была у того пассажира — от «Европейской» до аэропорта — пропажа в машине у Сергея Иваныча Могилевского. Сам он сейчас в отпуске, а пропажу сдал в наше бюро находок.
— Не понял. Сергей Иваныч — это кто?
— Так шофер наш. Он в рапортичке при находке написал, что пассажир ехал от «Европейской» до аэропорта. В это самое время, что Савушкин говорит. Ну и забыл в машине вещь свою.