— Никогда не слышал о таком яде.

— Естественно, ведь это не обычное лекарство. В медицинских целях его никогда не применяют перорально — только в виде подкожных инъекций в очень маленьких дозах, как мощное успокоительное при маниакальном состоянии, менингитах или белой горячке. Не более двух сотых грана.

Он уставился на кончик сигареты.

— Тогда как…

— Каким образом кто-то в доме получил доступ к яду? Понимаете, — вздохнул доктор, — у меня имеется пять или шесть гран.

Мне казалось удивительным, что это тот самый робкий и рассеянный человечек, который недавно приходил в библиотеку поговорить с судьей Куэйлом. Внешне он не изменился, но мышиные глазки за толстыми стеклами очков в роговой оправе смотрели на меня насмешливо. Наморщив лоб, отчего светлые, коротко остриженные волосы двинулись взад-вперед, доктор Туиллс весело улыбнулся:

— Разумеется, я невиновен, мистер Марл. В противном случае стал бы я так быстро оживлять его? Я только имел в виду, что яд принадлежал мне. Когда я работал в больнице Бельвю, то часто пользовался им в психиатрическом отделении. Конечно, его может раздобыть только врач. Насколько я знаю, ни один аптекарь им не торгует.

— И ваш запас…

— Исчез. Я обнаружил это только сегодня вечером. Произошло то, чего я опасался. — Он тяжко вздохнул.

— Почему?

Доктор Туиллс сделал нетерпеливый жест. В его голосе послышалось почти детское раздражение.

— Бросьте, мистер Марл! Вы не хуже меня понимаете, что это означает, верно?

— Итак, — промолвил я, — будем смотреть в лицо фактам. Это выглядит как попытка убийства.

— Да. Но, слава богу, пока можно обойтись без полиции. Не вижу причины, по которой мы не могли бы сами во всем разобраться. Кто-то проник сюда — не знаю когда, так как я уже несколько дней не заглядывал в этот шкаф…

— Кабинет никогда не запирают?

— Нет. — Он добавил с внезапной горечью: — Ведь в доме нет детей. И я не практикую — это просто лаборатория. Как я сказал, кто-то проник сюда и взял пузырек, содержащий шесть гран смертельного яда. Вдобавок по дому циркулируют два других яда.

— Два других?

— Да. Я подозреваю, что произошло со старой леди, и лечу ее соответственно, ничего не говоря остальным, иначе они бы перепугались до смерти. Когда я взгляну на содержимое подноса, то буду знать точно. Кто-то в течение нескольких дней давал ей мышьяк. Я заподозрил это сегодня вечером, когда обнаружил пропажу гиосцина. Как вам известно, отравление мышьяком не бросается в глаза, если у вас нет оснований его подозревать.

— А третий яд?

Доктор Туиллс погасил окурок, попросил другую сигарету и зажег ее.

— Это я не хочу обсуждать, — ответил он, нервно хмурясь на ширму. — Кто-то имеет планы в отношении старой леди и… но я сначала должен убедиться. Ради бога, давайте обойдемся без скандала!

Он встал и начал ходить по комнате, размахивая руками.

— Не знаю. Возможно, я чересчур впечатлительный. Понимаете, я не могу ужиться с этой компанией! По непонятной причине они внушают мне страх. С другими людьми я могу общаться нормально. Дайте мне интересную медицинскую проблему, которой я мог бы заняться, не чувствуя, что за мной все время наблюдают, и я спокойно ею занимаюсь, расслабившись и глубоко дыша. Но они смотрят на меня, словно говоря: «Какой от тебя толк?» Я не умею играть в гольф и в бридж, чему очень рад, не танцую, не умею вести светские беседы, да и одежда висит на мне мешком… Вы знакомы с Клариссой? — внезапно осведомился он.

— Да, — кивнул я. — Она красавица.

— Еще какая, — с горечью отозвался Туиллс. — Вы не возражаете, что я сбрасываю груз с души? Я говорю вам все это, потому что надеюсь на вашу скромность и потому что вы в состоянии делать все то, что хотелось бы мне. Я учился в Вене и хочу вернуться туда, чтобы продолжить работу. Я хочу пить по утрам кофе с булочками, смотреть на герб Габсбургов на крыше собора, нюхать герань на подоконнике. Хочу весь день работать в лаборатории, а вечером пить пиво и слушать вальсы в саду, прежде чем вернуться домой и работать дальше… — Он прекратил шагать. — Ладно. Надо заняться подносом.

— Но разве вы не можете вернуться в Вену? — спросил я. — Клариссе там бы понравилось. А поскольку вы… не нуждаетесь в деньгах…

Туиллс медленно покачал головой. В его взгляде вновь мелькнула странная усмешка.

— Похоже, я немного забылся. Простите. Поговорим позже. Я собираюсь уложить судью здесь, на кушетке, — сам я часто сплю в кабинете, и тут есть одеяла. Сообщите новости остальным. Сейчас он практически вне опасности… Да, сиделка прибудет с минуты на минуту. Пришлите ее сюда, ладно?

— Погодите, — остановил его я. — У меня есть пара вопросов. Если вы не возражаете…

— Не возражаю. Спрашивайте.

— По-вашему, кто-то в этом доме хочет… избавиться от судьи и его жены?

Туиллс задумался.

— Пока что я этого не утверждаю. Отвечу вам позже. У меня есть кое-какие идеи…

— Тогда другой вопрос. Кто-нибудь знал, что судья пригласил меня сюда сегодня вечером? Ни Мэри, ни Мэтт вроде бы не знают, хотя, если бы судья звонил по телефону, они были бы в курсе дела.

— Едва ли. Думаете… у него была какая-то определенная цель?

— Не уверен… Судья всегда оставался вечерами в библиотеке?

— Да. — Туиллс выглядел озадаченным. — Каждый вечер, с половины седьмого до десяти, он работал там регулярно, как часы.

— И выпивал при этом?

— Да, но не слишком много. Стакан-другой. Ему это не вредило.

— И всегда бренди?

— Бренди или виски — больше ничего. Кстати, где эти стаканы?

Я сказал, что они заперты в шкафу. Меня все еще интересовало, каким образом яд добавили в бренди. Конечно, если у судьи Куэйла вошло в привычку выпивать стакан каждый вечер, то это упрощало задачу преступника. С другой стороны, я помнил его мрачный комментарий по поводу несломанной печати на бутылке: «С этим они, по крайней мере, ничего не могут сделать!» Значит, он подозревал яд? Или всего лишь имел в виду, что никто не может попробовать бренди без его ведома? Но если судья приготовил коллекционную бутылку вместо обычной, для особого случая встречи со мной, то убийца никак не мог этого предвидеть, даже если обитатели дома знали о приходе гостя (что казалось невероятным). Пыль на бутылке указывала, что ее извлекли из погреба в тот же день — возможно, даже сегодня вечером…

Когда я вышел в холл, в дверь позвонили. Толстая, деловитая на вид женщина в пальто поверх крахмального одеяния сообщила, что она сиделка из больницы и что ее зовут мисс Херрис. Я послал ее к доктору, а потом наверх к Мэри и Мэтту. Теперь они могли оставить больную, так как сиделка собиралась их сменить, и я отвел их вниз, в библиотеку.

Объясняя, что произошел несчастный случай и что их отец вне опасности, я наблюдал за их лицами. Как только я упомянул, что Туиллс присматривает за судьей в своем кабинете, Мэри пулей вылетела из комнаты. Я слышал, как она кричит: «Уолтер! Уолтер!» — и как негромко хлопнула дверь кабинета Туиллса.

Мэтт остался в библиотеке. Я пытался определить, что таится под его самоуверенным обликом вечного студента. Он стоял у стола, медленно проводя рукой по лацкану пиджака; яркий свет падал на одну сторону его румяного бесстрастного лица. Мэтт по-прежнему носил костюмы от Розенберга и ботинки от Франка. Он всего лишь стал немного выше и толще того Мэтта, которого я знал ранее, подобно тому как здания его колледжа в псевдотюдоровском стиле были увеличенной версией псевдотюдоровских зданий его подготовительной школы. Розовые скулы торчали над воротничком. Голубые глаза, лишенные бровей, приобрели хитроватое выражение. Губы были плотно сжаты.

— До сих пор ты был не слишком откровенен, Джефф, — заметил он наконец.

— Лучше было помалкивать, — отозвался я, — пока опасность не миновала.

— О, я не беспокоюсь. — Рука продолжала поглаживать лацкан. — Я не имею к этому никакого отношения… Только чего ради ты строишь из себя ищейку?