Точка зрения Эрскина на невменяемость, приведшая к оправданию Хэтфилда в 1800 году, не всегда была использована в последующих процессах. Однако это был видный прецедент, и именно на него опирались судьи, оправдывая М'Найтена. Правила против М'Найтена, с другой стороны, — беспрецедентный курьез в истории обычая, поскольку они были всего-навсего суждением, высказанным по поводу отвлеченного и вымышленного дела, не имея за собой дела настоящего. С технической точки зрения они не могут рассматриваться как законотворчество, поскольку нет процесса, который послужил бы им основанием. Но они остались в окаменевшем лесу закона — непоколебимы и нетленны. И таким образом на вопрос о том, виновен подсудимый или нет и, следовательно, будет ли он жить или умрет, сегодня ответ дают на основании мнения четырнадцати судей, объяснивших в 1843 году, почему М'Найтена, которого отпустили на свободу, отпускать было никак нельзя. Все время, пока существовал обычай, судьи основывались на прецеденте; но в течение столетия судьба громадного числа людей решалась исходя из антипрецедента, созданного фиктивным суждением, сформулированным специально для того, чтобы добиться иного заключения, нежели то, какое было высказано на настоящем процессе.
Важно вспомнить, что «правила М'Найтена» появились на свет в 1843 году, когда не было еще и такого слова, как «психиатрия», когда Дарвин еще не опубликовал «Происхождение видов», когда не могли и вообразить, что у человека есть биологическое прошлое, «животные» инстинкты и импульсы, которые, какое сожаление ни вызывали бы их проявления в салоне викторианской эпохи, не перестают от этого быть естественным наследием человека, и в то же время — до определенной степени объяснением и оправданием его поступков. Тем более не могли и представить себе, что детство, воспитание и общественная среда в значительной мере ответственны за формирование характера, в том числе и характера преступников. 1843 год — год, когда Королевская комиссия по вопросу о шахтах высказала мысль, что, может быть, не вполне хорошо, когда женщины и дети работают по четырнадцать часов в день под землей. И, однако же, даже в это время «правила М'Найтена» были анахронизмом, вызвавшим осуждение большей части медицинского корпуса и наиболее просвещенными представителями юридических профессий. В 1864 году союз медиков из больниц и приютов для умалишенных — а кто мог сравниться с ними в квалификации, когда речь шла о безумии? — приняли следующую резолюцию:
«По большей части законный критерий умственного здоровья преступника, относительно которого есть предположение, что он умалишенный, критерий, стремящийся рассматривать обвиняемого как ответственного за свои деяния на том основании, что он знает различие между добром и злом, подобный критерий несовместим с тем фактом, известным каждому из членов данного союза, что способность различать добро и зло часто наличествует у тех, которые, вне всякого сомнения, безумны, а также и тем, что она часто сочетается с опасными и неконтролируемыми маниями».
Но судьи воспротивились какой бы то ни было реформе.
Десять лет спустя крупнейший юридический авторитет своего времени, Стефен, попробовал улучшить «правила М'Найтена», но судьи отвергли любые изменения. Именно по этому случаю лорд Брэмуелл (изобретатель Обществ с ограниченной ответственностью) высказал знаменитую реплику, которую я приводил выше: правила «содержат такое определение безумия, что никто, или почти никто, не может быть в достаточной мере безумным, чтобы он смог соответствовать этому определению, которое, тем не менее, прекрасно и логично».
В 1922 году был создан Комитет под руководством судьи лорда Эткина для рассмотрения этого вопроса. Комитет выслушал мнения, высказанные Обществом британских медиков и Королевским обществом психологической медицины. Он принял их предложение, имеющее в виду улучшить правила таким образом, чтобы человек не мог рассматриваться как подлежащий уголовной ответственности, если, в силу умственного расстройства, он действовал под влиянием непреодолимого побуждения. Правительство, как обычно, отказалось последовать рекомендациям назначенного им комитета и переадресовало вопрос судьям. Десять из двенадцати судей, председательствующих в судах королевства, как обычно, проголосовали против реформы, и Палата лордов — и на сей раз как обычно — согласилась на том, что отвергла законопроект. Лорд Правосудия Хьюарт в ходе дебатов отозвался о предложенном изменении как о «странной теории неконтролируемого импульса, которая, если бы она была принята в качестве составной части нашей уголовной системы, в конце концов не оставила бы от нее камня на камне».
Еще четверть века спустя Королевская комиссия 1948 года предложила отменить «правила М'Найтена» и предоставить вопрос об уголовной ответственности решению присяжных. На худой конец она предложила, чтобы правила были распространены на случаи, когда обвиняемый признавался «неспособным помешать себе совершить поступок», который ему ставят в вину. На самом деле это было то исправление, которое предлагал за восемьдесят лет до того Стефен и за двадцатью пятью годами ранее — Комитет Эткина. Как обычно, судьи выступили против. Как обычно, правительство отказалось принять рекомендации назначенного им же Комитета. В ходе последних по времени парламентских дебатов, развернувшихся по этому вопросу, Генеральный Атторней просто заявил, что «крайне важно установить правила лучшие, нежели „правила М'Найтена"», и министр внутренних дел, экс-аболиционист Ллойд-Джордж старший, заявил в палате общин:
«Правительство очень внимательно изучило вопрос… Точка зрения, которую оно склонно принять, следующая: не было бы никакой пользы вносить смятение в нынешнее положение дел и лучше сохранить прежний порядок в делах».
Нынешнее положение дел можно охарактеризовать цитатой, извлеченной из отчета Королевской комиссии: «Если умственно неполноценное лицо обвиняется в предумышленном убийстве и если суд присяжных убежден в том, что оно совершило проступок, в котором обвиняется, у присяжных нет иного выхода, кроме как объявить его уличенным в совершении предумышленного убийства, а судья обязан вынести смертный приговор».
Один выдающийся психиатр говорил недавно по поводу некоторых аспектов закона о предумышленном убийстве:
«Нехорошо было бы соединять в столь ограниченном пространстве такое количество отвлеченных и расплывчатых понятий, двусмысленных слов, уязвимых изобретений… Даже самый концепт «уголовной ответственности» — фикция, которую невозможно поддержать с логической точки зрения… Если справедливость и торжествует, это происходит вовсе не в силу данных правил и законов, а благодаря здравому смыслу, с которым подходят к этим законам наши трибуналы. Когда лицо, обвиненное в предумышленном убийстве, оказывается как будто приличным человеком и представляется, что оно в большой степени было спровоцировано своей жертвой — о которой можно сказать только то, что она получила по заслугам, — когда, в то же время, менталитет этого лица отличается от нашего, заместитель прокурора ослабляет свой натиск, судьи дают понять, что они склонны к милосердию, а присяжные цепляются за малейший случай не выносить вердикт, автоматическим следствием которого был бы смертный приговор».
Другими словами, касательно убийства мы достигли того же положения, какое существовало в XIX веке в случаях с мелкими кражами. Когда у присяжных не оставалось иного выбора, кроме как объявить виновным беднягу, стащившего предмет, оцененный в сорок шиллингов, говорили, что он не стоит больше тридцати девяти, и таким образом издевались над впавшим в анахронизм законом. Теперь, перед лицом дилеммы того же порядка, беднягу объявляют виновным, но невменяемым, хотя бы он и не был таковым, поскольку это единственный способ спасти ему жизнь.
Иногда присяжным удается таким образом спасти человека, иногда нет. Это во многом зависит от их смелости и от их решимости не считаться с советами придерживаться строгости, исходящими от судьи. Когда судья человечен, он «расширяет» правило. Вот уже пятьдесят лет тому назад один из величайших авторитетов в данной области писал, что в подобных обстоятельствах «судья должен строго придерживаться указаний закона, затем «расширить» смысл употребляемых в законе слов, пока человек, непривычный к употреблению юридического языка, не будет ошеломлен тем, какие искажения и уклонения претерпевают бедные слова, и не задаст себе вопроса, а так ли необходимо использовать этим способом язык, чье наиболее очевидное преимущество заключается в том, что он выражает все то, что говорящий хочет в него вложить».