– Матушка, княжна, позвольте мне посмотреть, может, где какой табурет или стул отыщется?

– Да, иди, иди, – поспешно согласилась я.

Заниматься поисками пропавшей мебели в присутствии гостей казалось мне неподобающим занятием для хозяйки дома.

– Позвольте и мне сопроводить вашу служанку, – предложил Джим Веллингтон, в то время как Хелен смотрела вокруг широко раскрытыми глазами и лишь приговаривала: «О, my God,[2] о, my God!»

– Да-да, пожалуйста, – повторила я, все еще ошеломленная увиденной картиной.

Вернулись они обратно довольно быстро. Причем Аксинья осталась у двери, а Джим подошел ко мне и сказал почему-то вполголоса:

– Думаю, ваше сиятельство, вам это нужно увидеть.

И пошел, забыв даже пропустить меня вперед.

Я услышала, как Зимин проговорил, обращаясь к Хелен:

– С вашего позволения!

И тоже поспешил за нами.

– Подождите! – крикнула Хелен. – Мне страшно оставаться здесь одной!

И она припустила следом за нами.

Я думала, что меня уже трудно чем-нибудь удивить в моем родовом гнезде – однако, как выяснилось, я ошибалась!

Бывшая танцевальная зала, огромная комната, которая в большинстве своем пустовала – разве что кто-нибудь садился поиграть на фортепьяно, – теперь была просто забита мебелью, которую стащили сюда из многих других комнат. Столики, пуфики, диванчики, огромное трюмо – все было здесь.

Дальняя же часть комнаты оказалась выгорожена, отделена огромным, видимо, наспех сооруженным занавесом, для которого и использовали шпалеру из гостиной.

Чтобы подтвердить свою догадку, я отдернула занавес и точно: обнаружила здесь родительскую кровать под балдахином. Судя по смятому постельному белью на ней, кровать использовали по прямому назначению. Причем две подушки, хранящие еще следы голов, говорили о том, что некто на этой кровати спит не один.

Я вообще ничего не понимала. Если бы я наверняка не знала, что у нас нет родственников, то подумала бы, что кто-то из них, не дожидаясь моей смерти – ведь, кроме меня, прямых наследников не было, – поспешил вступить в наследство, потому поселился в нашей усадьбе, никого не ставя о том в известность. Просто занял его, и все.

– Что здесь происходит, кто бы мне объяснил, – прошептала я в задумчивости.

– Не беспокойтесь, ваше сиятельство, разберемся! – браво откликнулся Зимин, и мне опять легче стало от того, что в такой странной, да что там, невероятной ситуации я не одна.

Немного погодя мы услышали шаги и к нам вошел наш староста в сопровождении Марьи.

Герасим имел вид еще более плачевный, чем Марья. Раньше он всегда был одет в вещи добротные. Отец считал, что по тому, каков вид у слуг, можно судить об их хозяевах. Теперь же на старосте оказалась какая-то худая одежонка, явно с чужого плеча, вся в заплатах, да и та висела, как на колу, потому что потерял Герасим в весе фунтов 35–40 и стал напоминать ходячий скелет.

Едва увидев меня, он рухнул на колени и зарыдал:

– Простите, княжна, матушка, простите раба своего неразумного. Не сумел, не сберег, не смел противостоять супостату...

– Что ты, Герасим, немедленно поднимись! О каком супостате ты говоришь? Разве в нашем имении француз побывал? Мне говорили...

Я взглянула на Зимина, и он принялся поднимать слугу с пола.

– Куда там хранцузу! Тут свой вражина объявился, не приведи Господь.

– Ты хочешь сказать, что это некий Осип – мой крепостной?

– Ваш, матушка, именно так. Прачки Фионы сын. Бог сжалился, прибрал ее к себе, не видит она, во что ее детина превратился... Когда война началась, Осип собрал крестьян... ну, из ваших же крепостных. Нашел отставного солдата, и тот мужиков поучил маленько военному делу. Как стрелять, еще там чему, солдату нужному... И стал у этих мужиков командиром. У нас в лесах один офицер собрал русских солдат... тех, кого Бонопартий побил. Ну и наш Осип ему вроде на подмогу мужиков привел. Как звать-величать етого воина, не помню, но шибко он хранцузов пошшыпал!.. Осипу он как бы доверял – уж больно тот дерзок был, не щадил живота своего, ежели нужно было на хранцуза напасть. И крестьяне наши, им, стало быть, завербованные, тоже оказались удальцы... Осип-то поначалу прикинулся патривотом...

– Патриотом, – мягко поправила я.

– Мол, за Расею жизни не пожалеет, а сам стал пленных да мертвых обирать. Обозы перехватывать. Хоть и хранцузские, а не по-божески, надо бы отдавать добычу кому следовало, а он все сюда ташшил. В вашем-то винном погребе этого добра... видимо-невидимо!

Наверное, я прежде всего виновата в том, что произошло потом. Мы все так увлеклись рассказом Герасима, что не услышали приближающиеся шаги нескольких человек, вернее, не обратили на них внимания и не сразу разобрались, что за люди в дверях появились.

Я успела лишь заметить, как мужик в мохнатой шапке прицелился из ружья, грянул выстрел, и Герасим рухнул на пол, надо думать, уже мертвый.

– Вот ведь гнида какая, – презрительно поморщился мужик. – Их жалеешь, жизнь, можно сказать, даришь, а они вон как тебе платят, за добро-то!

– Вы, собственно, кто? – спросила я, от неожиданности называя простого крепостного на вы.

– Ай-яй-яй, княжна, – откровенно ухмыльнулся он, – надо знать своих людей... Глядите-ка, ребята!

Он обернулся к дверям, где за его спиной стояла кучка добротно одетых крестьян с оружием в руках и недружелюбно молчала.

Это было странно и даже дико, тем более что мой отец вовсе не считался жестоким крепостником, самодуром, он не сек собственноручно провинившихся крепостных, не драл с них три шкуры – словом, и он бы не менее меня удивился, увидев такой явный случай неповиновения...

Впрочем, додумать я не успела, потому что поручик Зимин метнулся к предводителю взбунтовавшихся крестьян с саблей наголо и, надо думать, зарубил бы его, если бы другой крепостной, стоявший за спиной Осипа, не подставил штык винтовки, по которому с размаху Зимин и рубанул.

Остальные тут же бросились на поручика и скрутили его. Причем повисли на нем сразу человека четыре. Наверняка это уже были люди повоевавшие, знали, как укротить такого вот медведя. Медведь медведем, а даже я обратила внимание на то, как быстро и бесшумно метнулся он к стоящему Осипу. Наверное, ему не хватило всего лишь пары мгновений, чтобы выполнить свое намерение лишить шайку разбойников их главы.

– Молодец, Федот, я твой должник, – дернул щекой этот самый Осип и скомандовал своим ватажникам: – Отпустите его, ребята. Только саблю от него приберите, а то ишь, какой прыткой, еще вдругоряд кинется! Смотри, ваше благородие, еще раз трепыхнешься – прикажу связать по рукам и ногам.

Зимина просто оттолкнули в сторону, и я сказала ему:

– Не надо рисковать своей жизнью, Владимир Андреевич! Их слишком много.

У Джима Веллингтона тоже отобрали саблю, хотя до сего времени я воспринимала ее лишь как деталь туалета мужчины, считая, что владелец вообще не вынимает ее из ножен.