В сентябре 1916 года Тагор отбыл в Соединенные Штаты и 18 сентября прибыл в Сиэтл. В этот второй приезд в США Тагору предстояло выступить с лекциями по всей стране. Теперь он стал знаменитостью, и поездка сопровождалась широкой рекламой. "Практически везде, где он побывал во время своего визита, — писал Дж. Л. Диз, — его принимали и ублажали как мало кого из иностранных писателей. Представители местных властей, педагоги, люди искусства спорили друг с другом, чтобы оказать ему почести, а его лекции и выступления каждый раз собирали толпы восторженных поклонников, мечтавших приблизиться к великому человеку и, если удастся, поговорить с ним. В некоторых городах люди окружали его прямо на улице".

Но не обошлось без критических замечаний. Газеты писали о нем как о "поэте, который выглядит как настоящий поэт". Некоторые журналисты задавались вопросом: может ли поэт, который выглядит как настоящий поэт, быть на самом деле настоящим? Его обвиняли в том, что, обличая американский "материализм", он тем временем добывал деньги для своей школы. Его прямолинейные выступления против милитаризма и национализма вызвали яростные атаки американской прессы. "Детройт джорнэл" предостерегал читателей от "сахаринового яда, которым Тагор хочет развратить умы молодежи наших великих Соединенных Штатов". Напряженный график лекционного турне и бурный ритм американской жизни сказывались на здоровье Тагора, нарушали его душевное равновесие.

"Я теперь, как лев в цирке, утратил свою свободу, — писал он одной из своих знакомых. — Я живу в мире, где пространство и время сведены к минимуму. Но я все же стараюсь выглядеть повеселее и плясать под музыку ваших американских долларов". Хоть это и писалось в шутку, но самообвинение, что он пляшет под музыку долларов, не могло не ранить его чувствительную душу.

Он давал выход раздражению, обличая темные стороны американской жизни, — и слова его тут же подхватывались журналистами. Например, незадолго до отплытия из Сан-Франциско его спросили, что он увидел в Америке. "Бессилие и грубость", — отвечал поэт. Всевозрастающее недовольство Тагора усилилось безобразным инцидентом, подстроенным его соотечественниками во время пребывания поэта в Сан-Франциско. Некоторые горячие головы, националистически настроенные молодые индийцы, принадлежавшие к революционной группе, известной под названием "партия Гадар", восприняли его обличение национализма как предательство национальных ожиданий Индии. В предыдущем году Тагор получил от британского правительства титул баронета, и пылкие патриоты, соединив факты друг с другом, пришли к выводу, что индийский баронет — британский шпион, засланный в Соединенные Штаты, чтобы чернить собственную нацию. Прошел слух, что "партия Гадар" отдала тайный приказ о его убийстве.

Газета "Сан-Франциско Экземинер" писала 6 октября 1916 года: "Вчера полицией получены сведения о заговоре с целью убить сэра Рабиндраната Тагора, индийского поэта, лауреата Нобелевской премии. Были предприняты самые тщательные предосторожности, чтобы охранять его в отеле "Палас" и в театре "Колумбия", где он вечером выступил с лекцией". В этом же номере появилось письмо некоего Гобиндабихари Лала (впоследствии представшего перед судом по делу об индийско-германском заговоре и осужденного к тюремному заключению). Автор письма заявлял: "Сэр, хотите ли Вы знать, что сами индийцы думают о Тагоре? Они вовсе не считают, что он хоть сколько-нибудь представляет их идеи, их мнения в области политики, экономики и философии. Сердце Индии — в антибританском революционном движении, которое стремительно движет Индию навстречу будущему. Но мистер Тагор стоит в стороне от этого Движения, как стоял Гёте в стороне от войны немецкого Народа за независимость сто лет назад".

В интервью газете "Лос-Анджелес Экземинер" поэт сказал: "Что же касается до заговора с целью убить меня, я полностью верю в разум моих соотечественников и буду выполнять здесь свою миссию без помощи полиции. Я хочу особо воспользоваться этой возможностью, чтобы заявить, что я не верю в этот заговор, хотя мне и пришлось уступить полицейским чинам, разыгравшим фарс с охраной моей особы. Надеюсь, что я буду избавлен от этой охраны в оставшиеся дни моего пребывания в вашей стране".

Ирония этого эпизода достигла апогея, когда годом позже мистер Гоурлэй, занимавший тогда пост личного секретаря губернатора Бенгалии, рассказал Эндрюсу, что британская разведка сообщала о секретной связи Тагора с "партией Гадар". Вполне возможно, что британская пропаганда прилагала тайные усилия, чтобы настроить общественное мнение против Тагора. Известно, что Тагор хотел посвятить свою книгу "Национализм" президенту Вудро Вильсону, но не получил на это необходимого разрешения. Белый дом сообщил компании "Макмиллан", готовившей книгу к печати, что британский посол рекомендовал воздержаться от этого шага, ссылаясь на то, что Тагор якобы участвовал в антибританской деятельности в Индии.

Но в целом турне оказалось "удивительно успешным". Ч.Ф. Эндрюс свидетельствовал, что "Тагор во многом был доволен своей поездкой И считал ее удачной". Тем не менее беспокойство поэта все возрастало, и после эпизода в Сан-Франциско он решил немедленно вернуться домой. Контракт был расторгнув и в январе 1917 года Тагор отбыл на родину через Японию. Вернувшись в Индию в марте 1917 года, он увидел лицо уже не агрессивного национализма, а национализма жалкого, попираемого. Наиболее громко в защиту Индии прозвучал тогда голос храброй англичанки Энни Безаит,[84] выступившей за введение национального управления. По приказу мадрасской колониальной администрации её бросили в тюрьму. Тагор восхищался ею и выступал с публичным протестом против ее ареста. Так Рабиндранат вновь оказался на арене политической борьбы, грозный размах которой уже не ограничивался только Бенгалией. Теперь поэт стал слишком крупной фигурой, чтобы оставаться в стороне от бурь эпохи, он, как всегда, не мог молчать при виде страданий своего народа. На публичном митинге в Калькутте он завоевал сердца собравшихся только что сочиненной патриотической песней: "Твой трубный зов разнесся по всей земле, и герои со всех стран собрались вокруг твоего трона. День пришел. Но где же Индия? Она лежит в пыли и бесчестье, лишенная своего места. Избавь ее от стыда и дай ей место в Доме достойных, о вечно бодрствующий Господь!" В конце года, когда Индийский национальный конгресс собрался на ежегодный съезд в Калькутте, он прочел на открытии стихотворение под названием "Молитва Индии". Делегаты наградили его бурной овацией.

Политическая ситуация в стране все больше выходила из-под контроля властей. Горящая энтузиазмом бенгальская молодежь не могла найти легальных путей общественной борьбы и уходила в подпольную деятельность и терроризм. Британское правительство, уверенное теперь в победе, благодаря вступлению Соединенных Штатов в войну, жестоко расправлялось с оппозицией. Насилие хотели победить еще большим насилием, ненависть еще большей ненавистью.

Тагор самоотречение отдавался общественным делам, и каждое стоило серьезного эмоционального напряжения. К этому напряжению добавлялось и беспокойство, вызванное серьезным заболеванием его старшей и самой любимой дочери Белы, умершей в мае того же года. 28 февраля он писал Пирсону, находившемуся в то время в Китае: "Я снова приехал в Калькутту из Шантиникетона, потому что состояние Белы стало хуже. Смерть — оборотная сторона жизни, она едина с жизнью, и я не смотрю на нее с каким-то особым страхом. Но болезнь — это зло, и когда мы не знаем, как бороться с нею, сердце не может с этим примириться".

Победа в европейской войне утвердила англичан в сознании своей моральной непогрешимости и вере в незыблемость Британской империи. Охваченные гордостью власти ответили на волнения в Индии пресловутым Актом Роулетта, узаконившим чрезвычайные репрессивные меры, введенные правительством во время войны. В этот момент на арену общественной борьбы вступил Махатма Ганди, который объединил разрозненные протесты в организованное массовое движение гражданского неповиновения.[85]