- Предпочтительно обсидиановые клинки.

- Ты должен снять рубашку, - сказала Магдалена, небрежно покручивая пояс халата. - Это мне бы понравилось.

- Я не разденусь, пока вы не скажете, что собираетесь со мной делать.

- Я не скажу, что собираюсь делать, пока ты не снимешь рубашку. И если ты не снимешь ее, ты не получишь рождественский подарок.

- Подарок, как вы сказали, о получении которого я буду сожалеть.

- Да.

- Не божественное ли чудо, когда двум садистам наедине в комнате удается договориться, правда? - спросил он.

- Меньше теологических рассуждений, больше стриптиза.

- Может, я и вовсе не хочу этот рождественский подарок.

- Бамби, я знаю какой ты не скромный. Я видела тебя голым.

- Тогда ситуация была другой. Я пытался доказать свою точку зрения.

- И ты определенно ее доказал.

Магдалена рассмеялась самым низким, гортанным смехом, тем, которым она убеждала богатых мужчин залезать в их кошельки. Прошлым летом ее любовник Алессандро взял ее, девочек и Маркуса провести ленивый денек на солнце на своей яхте. Антония, Бьянка и Катерина ночью накануне сговорились, решив, как можно больше дразнить и мучить Маркуса во время поездки. Симпатичного девятнадцатилетнего иезуита? Новую зверушку Магдалены? Как можно устоять? Как только они бросили якорь в нескольких километрах от берега в глубоких синих водах Тирренского моря, три девушки расставили свои шезлонги и, сняв верхнюю часть бикини, начали дразнить его – «Марко, нанеси масло мне на спину... Марко, намажь мне грудь маслом... Марко, расскажи нам все об Иисусе...»

Они все смотрели на него, ожидая, осмелится ли он отказать или сделает это. Все они были, по меньшей мере, лет на пять его старше, все трое красивые, с садистскими наклонностями и очень хорошо натренированные проститутки. И ее девочки были более чем уверены, что своими обнаженными грудями и беспрестанным флиртом шокируют его. В ответ на их просьбы, он просто ответил «секундочку», затем разделся до последней нитки, аккуратно сложил одежду и затем нырнул с борта яхты в воду. Пять минут спустя, мокрый и обнаженный, он забрался по лестнице, обмотал полотенце вокруг бедер и покорно нанес масло для загара на спину каждой неожиданно подавленной работницы Магдалены. Ее девушки были наполовину обнажены. Он был полностью голым и при этом пристыдил их бесстыдство. Больше он не был «Марко» или «зверушкой Магды». После того дня он стал «Синьор».

- Я жду, - сказала Магдалена. - Ты все еще в рубашке.

- Вы хотя бы намекнуть можете, зачем мне снимать рубашку? - спросил он. - Видел, что вы можете делать с клеймом. Не хочу объяснять фаллической формы ожог третьей степени школьной медсестре.

- У меня нет намерения клеймить тебя. Не сегодня.

- Это связано с кровопусканием?

- Все связано с кровопусканием, если в этом участвуем мы с тобой.

Он все еще не предпринимал никаких шагов, чтобы раздеться. Вздохнув, Магдалена покинула комфорт своей большой кровати и подошла к нему.

- Вот. Я помогу.

Сначала она сняла его жакет и повесила его на угол своей ширмы. Потом расстегнула верхнюю пуговицу его рубашки и ждала, что он что-то скажет. Он молчал.

- Не в твоем стиле стесняться, - сказала она. - Ты знаешь, что у тебя потрясающее тело, хотя на мой вкус немного худоват.

- Моя сдержанность не проявляет ни трусости, ни скромности. Сегодня я чувствую себя уязвимым, и я бы предпочел, чтобы вы не пользовались моим нынешним состоянием.

Магдалена рассмеялась ему в лицо. Громко.

- Вы не верите мне? - спросил он.

- Нет.

Он скрестил руки за спиной. - Я бы тоже не стал.

Магдалена расстегнула остальные пуговицы на его рубашке.

- Ты, правда, чувствуешь себя уязвимым или снова играешь со мной? - спросила она. У них с Маркусом еще не было беседы, где один из них не пытался играть с мозгами другого. Она дошла до того, что сказала ему, что умирает от рака, чтобы увидеть его реакцию. Он зашел так далеко, что признался ей в любви и пообещал, что оставит иезуитов ради нее. Она почти поверила ему, и, когда он признался, рассмеялась чуть ли не до слез. Если он говорит, что чувствует уязвимость, это возможно по двум причинам: он правда ощущал себя уязвимым, или он хотел поиграть с ее мозгом. Первое возможно, но маловероятно. Скорее всего, второе.

- Пока вы продолжаете меня раздевать, понятно, что мой ответ на этот вопрос неактуален.

- Не важно. Я просто забочусь о своем желании увидеть тебя без рубашки больше, чем о твоем желании остаться в рубашке.

Он тяжело выдохнул, когда Магда вытащила из пояса рубашку. Она отпустила полы рубашки и взяла по очереди его руки и расстегнула манжеты.

Но она не сняла рубашку, пока нет. Она прижала ладони к его груди.

- У тебя колотится сердце. Я заставляю тебя нервничать, - улыбаясь, сказала она.

- Вы заставляете меня очень сильно нервничать.

- Ты нервничаешь или возбужден?

- Вы сами можете сказать, возбужден ли я.

Она посмотрела вниз. Жаль.

- Тогда нервничаешь. Переживаешь, что я причиню тебе боль?

- Был бы лицемером, если бы не боялся. Катерине я часто причиняю боль.

- Катерина мазохистка. А ты не мазохист.

- Но я ведь здесь, верно?

- Дерзкий. - Она провела ладонями от его ключиц до талии и обратно вверх. Она не задерживалась на каком-то конкретном месте. Она просто хотела познакомиться с его телом, с его кожей. В тот день на яхте она только наблюдала за ним обнаженным, наблюдала, как он ходит у борта яхты. Она не трогала. Теперь она хотела прикоснуться.

- Думаю, во мне должны быть некие мазохистские наклонности, чтобы присоединиться к иезуитам.

- Почему? - спросила она и стянула рубашку с его плеч, по рукам. У него была теплая кожа, гладкая, какая только может быть у двадцатилетнего парня.

- Я чувствовал призвание. Не могу этого объяснить.

- Хотел бы ты не чувствовать этого призвания? - спросила она, вытянув перед ним рубашку, а затем резко бросила ее на пол.

- Не часто, но иногда.

- Расскажи мне когда.

Она провела ладонями вверх и вниз по его рукам. У него были чудесные руки - прекрасные твердые бицепсы, четко очерченные даже в спокойном состоянии. Очаровательные вены от кистей до локтей. Она видела, как пульсирует пульс на правом запястье. Желание укусить эту трепещущую вену едва не поглотило ее.

- Когда я сижу в классе и меня заставляет учить то, что уже знаю, священник, который, скорее всего, не узнал бы Иисуса, подойди тот к нему и ударь по лицу деревянной палкой с гравировкой «Привет, я твой Господь и Спаситель» на трех языках.

- Когда еще? - спросила она, обойдя его и не отрывая руки от его тела ни на секунду. Она стояла позади и ласкала его спину кончиками пальцев. Его плоть ощетинилась под ее прикосновениями, но он не отодвинулся.

- Когда я вспоминаю, что у меня есть младшая сестра, которую едва знаю, - ответил он. - Я бы хотел присутствовать в ее жизни, но она в Нью-Йорке, а я здесь. Ее мать прислала мне рождественскую открытку, и Клэр написала на ней свое имя фиолетовым карандашом.

Магдалена различила улыбку в его голосе, удивление тому, как быстро растут дети, печаль от того, что Клэр растет так далеко от него.

- Безупречный... - выдохнула она и пощекотала его спину кончиками пальцев, начиная от верхушки его плеч, нежно опускаясь вниз к бедрам. – Ни рубцов. Ни синяков. Ни единой веснушки. Твоя плоть чистый холст.

- Соблазнительно, верно?

- Если бы ты позволил мне, я порола бы твою спину до тех пор, пока она бы не разошлась до сухожилий, до костей. - Магда возбудилась лишь от одной мысли об этом.

- Вы кого-нибудь пороли так жестко?

- Да, - ответила она.

Он присвистнул, потрясенный.

- Завидуешь? - спросила она.

- Я завидую вашему садизму, - ответил он. - И вашим добровольным жертвам.

- Он был моим рабом, и он умирал. Он попросил меня воплотить все свои мазохистские фантазии, прежде чем станет слишком болен и слаб, чтобы насладиться ими. Я ускорила его смерть, но придала смысл его жизни. Это его слова.