Фрэнк повторил «дырка» несколько раз, чем до слез насмешил девушек. Хостессы за соседними столиками начали с завистью оборачиваться на нас. Фрэнк невозмутимо, с серьезным, как у актера-трагика, лицом еще несколько раз старательно, с сильным акцентом повторил: «дырка, дырка…»

«…люблю тебя; любовь; малышка; мне жутко нравится; минет; муж; петтинг; пока; привет; сейчас кончу; мне жутко нравится, сейчас кончу; мне жутко нравится, так что я сейчас кончу…» — Фрэнк внимательно следил за реакцией Рэйки и Лиэ. Из тех слов, которые вызывали у девушек смех, он строил фразы, повторяя каждую по нескольку раз.

Хостессы, ожидавшие клиентов на диванчике возле входа, повскакали с мест — им тоже хотелось посмотреть на представление, которое устроил Фрэнк. Лиэ и Рэйка от смеха уже чуть не падали со стульев. Мужик с микрофоном и его дружок перестали петь и тоже начали смеяться. Даже два устрашающего вида официанта развеселились и то и дело посматривали в нашу сторону. Давно я так не смеялся. У меня слезы выступили на глаза.

Единственный, кто ни разу не засмеялся, был Фрэнк:

«…трахать, трахать; ублюдок; урод; хочешь меня; хочу; целка; чмо; хочу чмо; хочу трахать чмо…»

Все вокруг покатывались со смеху, и только Фрэнк, сохраняя абсолютное спокойствие, продолжал свое представление. Чем больше мы смеялись, тем серьезней становилось его лицо. Он говорил все громче и громче. У Лиэ и у Рэйки выступил пот на крыльях носа, на висках, в ложбинках между грудей. Из глаз текли слезы. Обе они смеялись, захлебываясь кашлем.

Двое провинциалов давно прекратили петь, но музыка все еще играла, впрочем, почти неслышная из-за истеричного смеха, заполнившего все пространство. Фрэнк, похоже, железно решил следовать основному эстрадному принципу — комедиант никогда не смеется. Так прошел час.

В дверях показались новые клиенты — целых две компании. Селяне вернулись к своему караоке. Лиэ, подружку Рэйки, заказали новоприбывшие посетители. Она пожала Фрэнку руку и, сказав: «Я давно так не смеялась», ушла за другой столик.

— Ты просто суперзвезда. Мне страшно понравилось! — сказала Рэйка и отправилась в туалет умыться. Я тоже был весь в поту, майка намокла и прилипла к телу. Отвратительное чувство. Но как не вспотеть, если так смеяться в усердно отапливаемом — чтобы полуголые девушки не простудились — помещении. Я попросил счет у знакомого официанта.

— Веселый какой иностранец, — по-доброму сказал официант.

Не стоит думать, что в Кабуки-тё все люди угрюмые, просто у них у всех темное прошлое и безрадостное настоящее… Я почти уверен, что здешнему персоналу редко когда удается так от души посмеяться. «Интересно, всем ли было весело?» — подумал я, и в этот момент Фрэнк, доставая из кармана кошелек, спросил:

— Кенжи, а что именно нравится японцам в «Найки Таун»?

Фрэнк даже не вспотел.

«И чего это он вдруг снова заговорил о „Найки Таун“?» — удивился я про себя, но вслух сказал:

— Японцам нравится все, что считается модным в Америке.

— А я вот не знал ничего о «Найки Таун». Я даже не знал, что он есть.

— Тебе интересно, что я думаю по этому поводу? — спросил я. — Я думаю, что только в Японии все хором могут восхищаться какой-нибудь фигней…

Официант принес счет. Фрэнк достал из кошелька две десятитысячные купюры. На одной из них было липкое черное пятно, сантиметра два-три диаметром. Мне это жутко не понравилось. Больше всего эта налипшая грязь напоминала засохшую кровь.

— Фрэнк, я давно так не смеялся.

— Девушкам вроде тоже было весело…

— Ты часто такое вытворяешь?

— Какое «такое»?

— Ну смешишь всех. Шутишь.

— Ну я вообще-то не шутил… Это был урок японского, я же в самом начале сказал. Честно говоря, я даже не понял, как так получилось, что все вдруг развеселились. И до сих пор не понимаю.

Мы вышли из линжери-клуба и теперь брели по маленькой улочке, прямо за театром «Кома». Было чуть позже половины одиннадцатого. Фрэнк молчал и не высказывал никаких пожеланий на тему, куда пойти. Я подумал, что после такой истерики и жары лучше немного прогуляться пешком, успокоиться и потом уже решать, что делать дальше.

С того момента, как мы вышли из клуба на улицу, я без конца думал об одной неприятной вещи. О десятитысячной купюре, запачканной кровью. Хотя если бы меня спросили, я бы не мог толком сказать, отчего это меня так беспокоит.

На этой маленькой улочке позади театра «Кома», если идти от здания районной администрации к станции «Синдзюку», есть одно очень странное место — будто из фильмов конца шестидесятых годов двадцатого столетия. Вдоль улицы тянутся кафе, бары и маджонг-хаусы[8].

— В любом случае, Фрэнк, у тебя вышло классное представление. Может, ты в детстве в драматический кружок ходил?

— Нет, — ответил он. — Правда, у нас дома часто собирались гости, и две мои старшие сестры очень любили устраивать всякие смешные представления. Они иногда, ради смеха, изображали популярных в то время комиков… Ничего особенного…

Мы с Фрэнком как раз добрели до того места. Вокруг теснились маленькие бары и кафе, почти не заметные за увитыми плющом оградками. Откуда-то доносилась классическая музыка. Вывески здесь были большей частью оформлены в манере ретро. Фрэнк, будто ощутив дыхание прошлого, вдруг замедлил шаги и начал осматриваться по сторонам. В этом месте улица становилась очень узкой. Стоя под неоновой вывеской бара, Фрэнк внимательно вглядывался в эту тихую улочку, сохранившую атмосферу конца шестидесятых. Наконец он сказал:

— Здесь совсем нет зазывал.

Сюда даже не долетают их голоса. Потому что тот, кто сюда приходит, точно знает, куда он идет. А тот, кто рассчитывает найти женщин подешевле и без последствий, тот, кто, опираясь на плечо пьяного, как и он сам, спутника, все ищет, куда бы еще зайти, — такие люди сюда не приходят.

У дверей ближнего кафе стояли большие кувшины с цветами. Белые цветы в грубоватых, неглазурованных кувшинах… Они подрагивали на декабрьском ветру, который был наполнен запахом Кабуки-тё: запахом алкоголя, пота и помойки. На лепестки падали розовые и желтые отблески театральной иллюминации.

— В этом месте до сих пор сохранились старые дома.

— Ага. Такое место в любом городе есть… — Фрэнк не спеша двинулся вдоль улицы. — В Нью-Йорке это Таймс-сквер. Раньше там не было такого количества публичных домов, только приличные заведения. Разные пивные…

Он сказал это очень искренне, почти с грустью. И я подумал, что, может быть, он и вправду из Нью-Йорка. Ведь если немного подумать, то кто сказал, что каждый житель Нью-Йорка обязательно должен знать про «Найки Таун».

— Кстати, раз уж я вспомнил. Около станции «Синдзюку» я видел высотный дом, на котором написано «Таймс-сквер». Это что, прикол какой-то?

— Никакой не прикол. Это название торгового центра.

— Так ведь на Таймс-сквер был Тайм-билдинг, башня с часами. Потому и назвали площадь Таймс-сквер! А в вашем торговом центре разве есть такая башня?!

— При чем здесь это? Просто японцам нравится это название, и все.

— И неужели никто не пытается прекратить это позорище? Журналисты, интеллектуалы… Ну хорошо, вы проиграли войну, но это ж когда было?! Совсем необязательно до сих пор слизывать все с Америки!

После этой фразы я поинтересовался у Фрэнка, куда он теперь хочет пойти.

— Все, теперь хочу на голеньких девочек посмотреть, чтобы без нижнего белья. Пошли в «глазок», — ответил мне Фрэнк.

Для того чтобы попасть в «глазок», нам нужно было сделать небольшой крюк и свернуть на другую улицу. Иначе придешь в район кабаре, лав-отелей, чайниз-клубов и пивных. «Глазков» там не было и нет.

Мы свернули, не доходя до квартала лав-отелей, и пошли по направлению к станции «Сэйбу-Синдзюку». Почти сразу после поворота мы увидели непонятно откуда взявшийся здесь офис проката машин. «И кто же это, интересно, в таком месте берет у них автомобили?» — подумал я. Да и освободить площадку под паркинг для машин на такой узкой улице и при такой плотной застройке практически невозможно.