Тем временем дворовые уже поставили на столик справа от меня стаканчик янтарной жидкости, позвякивающей ледяными кубиками, а на глубокий золотистый поднос на левом столике положили длинную тонкую сигарету, уже раскуренную с помощью хитроумного ручного приспособления. Но прежде, чем взять стаканчик или сигарету, я вновь оценивающим взглядом смерил окружающих меня техасцев. Мексиканцами можно было заняться и попозже, к тому же выглядели они все одинаковыми, как однояйцовые близнецы-киборги, если не физически, так психически.

Техасцы, казалось, разделялись на две группы. Губернатор Ламар и мэр Берлсон меня умасливали. Шериф Чейз и вольный стрелок Хант, хотя они, когда губернатор представлял их мне, коротко кивнули и еще короче улыбнулись, настроены были недружелюбно. Почему — в обоих случаях — еще оставалось установить.

Но хотя бы роль Эльмо была мне теперь совершенно ясна: своего рода мелкий политический прихлебатель, который ради мелких милостей, пусть даже еды, питья и возможности побыть в обществе власть имущих, ищет способы угодить этим последним — например, привозит к ним попавшего не туда космовика, как мог бы привезти странствующего полоумного миллионера или хорошенькую певичку. Да, в Эльмо я разобрался, и мой вывод подтвердился, когда он быстро ухватил и стаканчик, и сигарету, да еще послал слугу за большим блюдом с закусками. К возникшему у меня дружескому чувству к нему примешалось снисходительное презрение.

И, наконец, профессор: сама техническая любознательность, что делало его наиболее легкой жертвой словесной атаки, к которой я намеревался приступить, чтобы по-настоящему их всех очаровать — по необходимости первый тактический прием любого путешественника в чужой стране.

— Сэр, — сказал я ему, — вопреки тому, что ваша фамилия имеет польское звучание, вы, простите мою прямолинейность, очевидно по происхождению немец! наследник тевтонского технического гения.

— Вот именно! — Он так энергично закивал, что я не сомневался: уж теперь-то он монокль выронит. — Только в Техасе, сэр, и на примыкающем к нему Юго-Западе мог баварец обрести духовную родину вдали от родины. Мой пра-пра-прадед прибыл сюда с первыми "фау-два".

— Во время Атомной войны? — спросил я учтиво.

— Нет. Во время второй мировой войны, а не третьей, — объяснил он. — И "фау-два" не имели ядерных боеголовок (мой предок горько об этом сожалел!), хотя были первыми истинными космическими кораблями.

— Скажите, джентльмены, — обратился я ко всем сразу, — каким образом Техас спасся от атомизации, которой, насколько я понимаю, подверглась вся остальная Северная Америка?

— Благодаря сверхпредвидению Линдона Первого и его ближайших преемников! — Просветить меня взялся мэр Берлсон. — Отдавая себе отчет, что здесь находится истинное сердце континента, они обнесли штат оборонительной стеной из баллистических ракет, и, положившись на местное умение проникать в земные недра, используя такое преимущество, как естественные пещеры, обеспечили его сетью антиядерных укрытий самого глубокого и прочного типа, создав Техасский Бункер, называемый также Хьюстон-Карлсбад-Пещерно-Денвер-Канзас-Сити-Литл-Рок-Пентаграмма… А может быть, Пентагон. Мера, продиктованная глубокой государственной мудростью, сеньор Ла Крус, и у нас есть причины быть им за нее вечно благодарными.

— И, когда, наконец, разразилась Атомная война, — подхватил профессор Фаннинович с почти злорадным волнением (ну, уж теперь-то монокль вылетит наверняка!), — Россия, Китай, Франция, Англия, Черная Африка, моя собственная разделенная и измученная историческая родина и все окружение Техасского Бункера были разбиты, изуродованы, разнесены вдребезги, здесь уютно выжил мужественный дух Ассирии, Македонии, Рима, Баварии и доблестных буров!

Тут тик все-таки совпал с заключительным взвизгом, и монокль выпал. Но к некоторому моему разочарованию Фаннинович ловко поймал его в левую ладонь и мгновенно водворил на прежнее место.

Тем временем я сделал первый из трех глотков, которыми ограничиваю употребление спиртных напитков — очень маленький глоток, так как жидкость оказалась крепкой — и дважды затянулся марихуановым дымом, которого прежде ни разу не пробовал. Вскоре меня охватило приятное убеждение в радости бытия, а все, что я видел и слышал вокруг, начало аранжироваться в симфонию, и даже позвякивание монет мэра Берлсона идеально вплелось в общий великолепный ритм. Сначала, признаюсь, было нечто зловещее в согласованных движениях и звуках, снимавших напряжение власть имущих: ТИК… звяк-звяк… пальцы почесывающие… пальцы выдавливающие… еле слышный щелчок большого и указательного пальцев… ТИК. Но вскоре и это все утонуло в общем блаженном хороводе.

— Сеньор Ла Крус, — заговорил мэр Берлсон, — я не сомневаюсь, что вы из космоса. Да и как же иначе, когда я вижу это прекрасное устройство, без которого земное тяготение оказалось бы вам не под силу. Однако "Крокетт" в вашем имени и ваш рост наводят на мысль, что вы по происхождению техасец, получивший гормон. Гормон же этот сверхсекретен, сэр. Низшие слои общества и остальной мир еще не настолько выросли, чтобы им можно было вверить корпулентность. Нам бы не хотелось думать, сэр, что длинноволосые Циркумлуны знают его тайну.

Я ответил словами мечтательными и поэтическими, но произнесенными безупречно в смысле дикции и, естественно, глубоким басом:

— Род мой, бесспорно, мог произойти из Техаса. Хотя точных доказательств нет, ибо мой дед вознесся в Мешок из Испанского Гарлема города Нью-Йорка. Тем не менее "Крокетт" в моем имени несет в себе намек, а линии наследственности сплетаются в таинственные извивы, столь же прихотливые, как изгибы вон тех облаков, что плывут наверху, чаруя наш взгляд. Но что до вашего опасения, мэр, то успокойтесь: в невесомости человеческий рост, свободный от оков тяготения, совершенно неограничен. Мой дед был худощав и высок, мой отец еще более худощав и высок, а я — еще более. Моя мать также порядочного роста, хотя ей благоугодно было стать жирнячкой.

Уже начинало смеркаться, однако все вокруг меня казалось удивительно, сверхнормально ясным и четким до малейшей детали.

Я сделал еще один малюсенький глоток. янтарной жидкости, но сигарету положил на поднос: даже такой дозы было более чем достаточно для моей утонченной физиологии. То же, впрочем, относилось к любым лекарственным средствам. Мои чувства достигли высшей гармонии — к чему же ее портить? Я испытывал удивительное физическое блаженство и покой. Левую титановую пятку я поставил на правый титановый предохранитель конца стопы, то есть для удобства скрестил ноги, взяв пример с кое-кого вокруг, и продолжал:

— И все же я чувствую себя здесь как у себя дома, то есть я техасец по духу, если не по происхождению. Вы более не мои радушные хозяева, но дорогие моему сердцу друзья. "Сеньор Ла Крус", конечно, очень мило, но мне будет приятнее, если вы предпочтете называть меня Крисом… Или Черепушей. Имя это мне присвоил мистер Эрп за мой скелетообразный вид.

— Чудненько, Черепуша, называй меня Атомом, — отозвался Берлсон.

Однако я заметил, что главнокомандующий, шериф и профессор чуть-чуть ощетинились — мое восприятие было в тот момент удивительно обостренным — и одарили губернатора довольно кислыми взглядами (молоко, впрочем, возможно, и не свернулось бы), сам же губернатор с угрюмой сосредоточенностью наблюдал, как слуга протирает его сверкающие сапоги белым носовым платком. Но я решил обворожить их вопреки им самим, и тут припомнил историю, которую любил рассказывать мой отец.

Я сделал третий глоток и твердой рукой поставил стаканчик.

— Джентльмены, — произнес я довольно резко, — кем бы я ни был, сию секунду я ощущаю себя техасцем и разделяю вашу экспансивную расслабленность, вашу всеобъемлющую мудрость, вашу терпимость, ваше простецкое, но колоссальное чувство Юмора. Разрешите рассказать вам одну историю?

Я с удовольствием отметил, что губернатор кивнул мне в ответ.