— Ага, Черепуша, — сказал Эльмо, перехватив мой взгляд, — наших лошадок мы тоже кормим гормоном. После техасцев в мире нет Божьих тварей благороднее. А теперь нажми-ка на пусковую кнопку у твоего локтя. Рычаг управления рядом с ней.

Я нажал, и наша маленькая кавалькада двинулась в путь с быстротой, пожалуй, чрезмерной для новичка вроде меня. Эльмо пустил своего коня шагом, но шаг этот был очень размашистым. Прямо за ним трусила на ослике Ла Кукарача — теперь я понял, чем объяснялись диспропорции в стенной росписи центрифуги. Моя возлюбленная ехала по-дамски, то и дело одаривая меня через плечо милыми улыбками. Процессию завершали три мексиканца, поспешая рысцой с моими саквояжами. Ну, эту диспропорцию я мог исправить.

— Сеньор Эльмо, — крикнул я, — прикажите вашим слугам положить мой багаж в транспортер и забраться в него самим. Он не будет перегружен — даже со всем металлом масса моя невелика.

— Забудь, Черепуша! — прогудел он в ответ. — Мексам не положено ездить рядом с человеком техасского роста, пусть тощим и несуразным на вид. Лично я немало постранствовал на своем веку и терпим к неприличиям, но у далласцев слюни высохнут от негодования.

— Мне саквояжи нужны как подушки, — объяснил я. — Чтобы с удобством обозревать даласское слюноотделение и прочее, а также видеть путь впереди.

— Тогда ладно. А про второе забудь. Разуй зенки, приятель. И увидишь куда более, чем подрыгивание техасского кадыка. Эй, мексы, подоприте хребет моего гостя его саквояжами!

Я намеревался настоять на своем, но все три мексиканца, укладывая саквояжи мягкой грудой мне под голову, посматривали на меня так опасливо и столь явно жаждали занять свое место в арьергарде, что я решил покуда отложить лекцию о человеческом равенстве.

Признаюсь, смотреть вокруг было на что, хотя почти все представлялось мне фантастическим кошмаром. Точно стереомонтаж, когда каждая камера поставлена на свою скорость, причем практически весь материал дается в одной плоскости — Терра ведь плоска, как лепешка. Начать со зданий, которые словно кубические спутники беспорядочно теснились, поднимаясь в многокомнатную длину… нет, в высоту… короче говоря, торчком, своим металлом и стеклом напоминая мне Циркумлуну. Периодически здания рассекались коридорами… то есть улицами. Далее, техасцы, — одни верхом, другие в медленно двигающихся экипажах, третьи прогуливающиеся пешком. Более молодые выглядели более высокими, чем более старые, и я заподозрил, что гормон обладает кумулятивным действием.

Двигаясь втрое быстрее, вокруг сновали бесчисленные мексиканцы, все согбенные до одного стандартного роста. Примерно шестьдесят процентов были в металлических ошейниках с антеннами, и эти с бешеным усердием занимались всяческими строительными работами. Здесь здания разбирались, там собирались, устанавливались гигантские опоры, рылись гигантские ямы. Мне даже показалось сперва, что ошейниковые рабочие способны ходить вверх и вниз по стенам — зрелище привычное для обитателя космоса. Однако затем я разглядел, что тех, кто сновал по вертикальным плоскостям, поддерживают тонкие канаты, по которым они быстро взбирались и спускались.

Может показаться удивительным, как это я умудрился так много видеть, управляя незнакомым экипажем в непривычном поле тяготения. Но для того, кто всю жизнь двигался в трех измерениях, движение в двух измерениях — детская игра. Вскоре я уже управлял транспортером с такой небрежной уверенностью, что смог освободить руку, чтобы привести в порядок забарахливший коленный моторчик, на что мне понадобились лишь считанные секунды. В сильном же обалдении я был, когда возился с ним в центрифуге!

Вскоре я заметил, что привлекаю общий интерес. Лица ко мне техасцы не поворачивали, зато скашивали на меня глаза и замедляли шаг. Безошейниковые мексиканцы откровенно пялились на меня, но, наоборот, ускоряли шаг и старались обойти нашу процессию подальше. Ошейниковые же двигались мимо без единого взгляда в мою сторону — эдакие миниатюрные тракторы, к счастью не подминающие под себя людей.

Быстрота всех согбенных меня поражала. Отец подробно описал мне мексиканцев. Мое воспитание и образование строилось на строго внушенных принципах расового и национального поведения, поскольку в театре они чрезвычайно важны. Отец заверял меня, что все мексиканцы низкорослы, носят серапе и широкополые шляпы, ходят босыми и проводят свои дни, привалившись к глинобитным стенам, покуривая коноплю и предаваясь сну с короткими перерывами для стрельбы из револьверов.

Но эти мексиканцы были совсем другими, если не считать низкого роста и босоногости.

И вообще типы среди них были самые разные. Вдруг ко мне подковыляли крохотные мексиканские карапузы, очаровательные, как черные котята, и осыпали меня цветами, видимо, приняв за покойника, направляющегося на погост. Во всяком случае, когда я приподнял и повернул голову, чтобы получше их разглядеть, они бросились врассыпную.

Ла Кукарача придержала своего ослика и теперь трусила возле меня. Заметив мой интерес к ошейниковым мексиканцам, она презрительно объяснила:

— Киборги. Estupidos — дурачки. Ошейники передают им распоряжения и счастье. Прямо в жилы и нервы. Десятники управляют ими дистанционно. Если управляют! — Последнюю фразу она добавила потому, что две вереницы киборгов столкнулись и суматошно забегали, стараясь разобраться, кому куда идти. Ну, точь-в-точь муравьи, которых я однажды наблюдал в ящике между травинками.

— И они так всегда? — спросил я с ужасом.

— Нет, нет, — успокоила она меня. — Только в рабочее время. Остальные десять часов они существуют как люди в ту меру глинобитного духа, которую еще сохраняют. Главным образом едят, совокупляются и спят. Мои соотечественники!

Тут я вспомнил о своих недоумениях и спросил:

— Сеньорита К., почему ваши соотечественники смотрят на меня со страхом, который в чем-то и сильнее просто страха и слабее его? Объясните мне это, пожалуйста, mi amada bonita.[7]

Она нахмурилась, быстро покачала пальцем и прошептала предостерегающе:

— Никаких нежностей до восхода луны, как я сразу тебе приказала, высокий ты недотепа! — Тем же шепотом она невозмутимо продолжала: — Сеньор Ла Крус, мои земляки — это дети. Они живут сказочками — сладкими, как сахар, и жуткими, как кровавая кость. Одна из последних повествует о Духе Смерти, высотой до небес, который когда-нибудь пройдет по Техасу. Видом он будет, как гигантский скелет — его обычно так и называют: "Эль Эскелето". Он будет швырять в свои огромные костяные челюсти и щелкать, как орешки, человеческие черепа — из тростникового сахара, говорят одни, полные мозгов, утверждают другие. Мои земляки стекутся к нему. Он даже не взглянет на них — ведь ни звезды, ни облака не смотрят вниз на простых смертных, — но поведет их к свободе.

Меня так увлекла эта яркая история, что я чуть не вздрогнул, когда звучный голос осведомился:

— Лапонька пичкает тебя слезливой жвачкой о киборгах? — Эльмо тоже придержал коня, пока не оказался рядом со мной по другую сторону транспортера. — Смотри, не верь ни единому слову, которое срывается с ее миленьких лживых губок. Черепуша, друг мой закадычный, киборги куда счастливее даже техасцев. Получают радости каждый день, как кока-колу. Кроме того, я уже объяснял, они — необходимая составная часть нашей свободы и вольности.

— Сама я думаю, что костлявые ступни призрака их растопчут, если только при виде его они не разбегутся, как побитые псы, — продолжала Ла Кукарача так, словно никто ее не перебивал. — Киборги — земляки они мои или нет — estupidos из всех estupidos.[8]

— Саркастичная сучка, а? — заметил Эльмо. — Лапонька, у тебя вместо сердца кубик. Какое счастье, что твоя холодная кровь не леденит твою кожу и не попадает ни в твои грудки, ни в твои пяточки, ни в местечко между ними.

— Моя фигура, хотя и маленькая, сложена более пропорционально, высокочтимый патрон, — ответила она дерзко. — И мой лобок имеет честь находиться точно между моей макушкой и подошвами.