— Ну-ка, Лапонька, помни о стыдливости, а о своих мыслях помалкивай, — предостерег ее Эльмо. — Не устраивай интеллектуальный стриптиз для меня и моего гостя. Женщина годится только для нормального стриптиза, будь она мекс или гринго.

— Вы желаете, господин, чтобы я тряслась как полоумная и бурчала сеньору Крусу "no sabe?"[9] Или, быть может, сбросила одежду?

— Эй, Лапонька, еще раз предупреждаю, если ты не уймешься…

Перепалка эта грозила стать неприятной, но тут я невольно прервал ее. Мы приближались к золотой — или позолоченной — статуе, изображавшей чрезвычайно мускулистого мужчину двадцати футов высотой в варварском одеянии. Из его шлема торчали очень длинные, прихотливо изогнутые рога. Правая рука замахивалась боевым топором, а левая держала наготове кольт.

— Кто это? — спросил я, тыкая в сторону статуи, закутанной в черное, ногой, потому что ехал ногами вперед, а руки у меня были заняты управлением. — Я не знал, что за время Интердикта Терра впала в полное варварство.

— Черепуша, да неужто ты не знаком с первооткрывателем Техаса и первым человеком пристойного роста на его земле? — отпарировал Эльмо добродушно-негодующим тоном. — Неужто ты хочешь сказать, что тебе неизвестны Лейф Эриксон, Поль Баньян, Большой Билл Томпсон, Джон Салливан, Уильям Рэндольф Херст, Авраам Линкольн и другие столь же великие техасцы?

— Неизвестны, — признался я, — хотя я слышал о Сэме Хьюстоне, Джиме Буи и моем тезке Дэви Крокетте.

— Ну, да, они тоже техасцы, хотя и помельче калибром, — согласился он. — Ребята Сан-Хасинто и Аламо. А старик Черный Ворон Сэм, хотя и принадлежал к нашим предшественникам, кое в чем представляется сомнительным — дружок индейцев и прихвостень янки, как поговаривают.

Я чуть было не спросил его, как насчет Юлия Цезаря и Иисуса Христа, но испугался: а вдруг и они техасцы?

Вместо этого, направляя транспортер в обход Лейфа Эриксона, я заметил:

— Кое-кто из названных вами мне известен, но я считал, что они были гражданами Соединенных Штатов и Канады.

Ла Кукарача вновь трусила впереди, хотя на прощание и одарила меня быстрой лукавой улыбкой. Эльмо наклонился ко мне с седла:

— Черепушка, как видно, твои небесные наставники знали лишь поверхностную версию земной истории, манную кашку, которую скармливают широкой публике. Поскольку нынче ты познакомишься с людьми весьма эрудированными и влиятельными, тебе полезно будет узнать хоть какие-то обрывки правды, amigo mio.[10] Республика Единственной Звезды никогда не входила в Соединенные Штаты. В одна тысяча восемьсот сорок пятом году она их возглавила, ибо видела, что их необходимо взбодрить ввиду иностранной агрессии и внутренних неурядиц. Предвидение это оказалось необычайно точным: следующие три года именно она отражала агрессивных мексиканцев, а скоро ей пришлось вести гражданскую войну — на двух фронтах сразу. Естественно, широкой публике, у которой не хватает ни мозгов, ни нутра, зато есть привычка от всего шарахаться, это было представлено аннексией. Но спикер Конгресса и сенаторы, хоть что-то весившие в Вашингтоне, всегда знали, что существует секретный договор и что согласно ему глава страны — Техас. С той поры президенты в Белом доме были только ширмой техасского истеблишмента — Франклин Делано Рузвельт, например, был марионеткой в руках нашего Джека Гарнера, очень и очень скромного вершителя всех дел. А чуть позже Линдон Великий вертел Джеком Кеннеди, хотя тот посмертно и был объявлен почетным гражданином Техаса и президентом такового, учитывая величие и ритуальную важность его кончины. С началом третьей мировой войны, после распыления Вашингтона, Нью-Йорка, Сан-Франциско и так далее, секретность утратила смысл, и Техас вступил в свои права не только де факто, но и де юре, включив в свои пределы для круглого счета как ледяную макушку, так и сухую и жаркую, заросшую джунглями задницу континента. К тому же по терапевтическим причинам нам требовалось очень много мексов.

Мои мысли потряхивало, как транспортер, — он теперь пересекал ремонтируемый изгиб улицы, увертываясь от мексиканцев, которые увертывались от него. Я сожалел, что у меня не было иных наставников в истории, кроме моего отца, который разделывался с завоеванием континента небрежной фразой: "Входят варвары с боевыми топорами", или исчерпывал падение цивилизации краткой ремаркой: "Уходят эпикурейцы, ломая руки и вопя. Идрис проносится по сцене нагая". Я знал многие подробности династической истории греков, римлян и англичан, а также был осведомлен о невротических штучках человека XX века, начиная от Ибсена и Бергмана и кончая "Зеленой комедией" и внутреннепространственной мультисценой. Но в нашем репертуаре не было более современных пьес, где действие развертывалось бы в Техасе, а потому отец проскочил этот край стремительно. Нет, конечно, перед моим отлетом он дал мне представление о Северо-западной территории и Йеллоунайфе очень подробное и точное — так мне во всяком случае казалось.

— Ну, я все сказал. Настала твоя очередь, Черепуша, — прервал мои размышления Эльмо. — Ты вроде бы упомянул про Йеллоунайфское Бюро регистрации заявок на открытие рудников? — Голос у него внезапно стал таким небрежным, а память оказалась такой прекрасной, что у меня волей-неволей зародились подозрения. Но вновь меня выручила скульптура, на этот раз абстрактная, предоставив мне возможность переменить тему. Над тротуаром на высоте метров двадцати висел золотистый прямоугольник, поперек нижней части которого было прикреплено нацеленное вниз подобие какого-то дальнобойного орудия, тоже золотистое. И прошло еще несколько секунд, прежде чем я разглядел узкий прозрачный пилон, поддерживающий эту часть абстрактного памятника.

Дальнобойное орудие было нацелено на вторую половину скульптуры — чрезвычайно сложную конструкцию из трубок, тросов, стержней, пружин и кубов — опять же золотистую, длиной примерно в мой транспортер, однако шире и объемнее. Этот фантастический ажурный отливающий золотом параллелепипед тоже поддерживался почти невидимой опорой, но всего лишь на полуметровой высоте.

— Это, — объяснил Эльмо, указывая пальцем, — окно книжного склада, через которое Освальд произвел роковые выстрелы, а это — шасси автомобиля, в котором Джек дал себя пристрелить, показав своим подвигом всем будущим президентам Техаса, как подобает мужественно уходить, когда прозвонит твой политический колокол.

— Кстати, Черепуша, — продолжал Эльмо, пригибаясь в седле и соответственно понижая голос, — то, о чем я сообщу тебе теперь, сверхзасекречено, но компания, которую мы навестим, ничего другого под своими черепными крышками не. хранит. Опасные воды, Черепуша, очень опасные, так что с моей стороны только честно снабдить тебя веслом или даже парочкой, чтобы ты мог лавировать. А может быть, и аквалангом. К тому же мы, техасцы, не слишком уважаем секретность, а предпочитаем, чтобы все было попроще, посвободнее, вроде поводьев, которыми мы управляем нашими гражданами второго класса. Как бы то ни было, а скажу я тебе вот что: наш нынешний президент Техаса чуточку мнется и не торопится последовать великому примеру Джека. Видишь ли, его не любят, но вместо того, чтобы выйти вперед и умереть, как достойно мужчине, он превратил Президентскую обитель в укрепленный форт. Более того, — поверь и возрыдай! — организовал отряд из преданных ему мексиканских дворовых! Организовал — и вооружил их! Чистейшей воды подлость по отношению к политической оппозиции. Он дошел до того, что выгнал взашей свою охрану из Вольных техасских стрелков. Дескать, у него нет гарантий, что они его не прикончат. Что, конечно, святая истина, да только не для упоминания вслух.

— Мы к нему едем?

— Нет, ты все перепутал, Черепуша, хотя его обитель и здесь, в Далласе, где вершатся все важные дела. Нет, мы направляемся на ранчо Коттона Буи Ламара, губернатора штата Техас, иными словами, губернатора штата-прародителя величайшей нации мира. И никаких сношений с гнусным вооружающим мексов тираном Лонгхорном Элиджей Остином, текущим главой указанной величайшей нации!

вернуться

9

Не понимаю (испан.)

вернуться

10

Друг мой (испан.)


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: