Аудитория засыпала меня вопросами, на которые я постарался ответить исчерпывающим образом. Был в том числе и вопрос о том, что пьет мой партнер. Я сказал, что от некоторых, не обремененных дисциплинированностью водителей Гоша отличается тем, что за рулем он всегда трезв (тут он опять шумно вздохнул. Впрочем, возможно, мне это только показалось).

- Перед выездом,- продолжал я,- он получает порцию белого... Нет, нет, не вина, конечно, а просто молока. Правда, Гоша?

Он согласно кивнул головой, вызвав веселое оживление в зале.

По окончании встречи многие из ее участников попросили у меня автограф. Я расписывался в блокнотах, записных книжках, ученических тетрадках, просто на клочках бумаги, даже на рукавах и воротничках рубашек. Какой-то высокий седой мужчина, протянув мне блокнот, спросил по-русски, но с явно немецким акцентом:

- А где ваш дом в России, господин Кудрявцев, где квартиру имеете?

Услыхав ответ: "В Москве", человек этот, как мне показалось, с затаенной завистью очень грустно взглянул на меня повлажневшими вдруг глазами и, пряча в карман свой блокнот, сгорбившись, медленно удалился... И подумалось тогда: "Наверное, русский, из бывших".

Между прочим, должен заметить, что предсказание импрессарио об очень доброжелательном приеме нашего коллектива в Австрии полностью сбылось не только в Вене, но и в Линце. Причем мой питомец повсеместно пользовался особым расположением. В Линце мы с ним были гостями бургомистра, которому Гоша преподнес цветы, а в ответ получил книгу об Австрии.

-Господин бургомистр,- заверил я,- ежедневно буду читать ему по нескольку страниц.

Дружественный визит был нанесен нами и директору национального банка, человеку веселому и отважному. Получив от Гоши букет цветов, директор вдруг спросил меня:

- Вы вот верхом на нем катаетесь. А мне тоже можно так прокатиться?

- Если он не возражает. Ты что об этом скажешь?- обратился я к медведю.

Он ничего не возразил.

- Что ж, молчание - знак согласия.

Взяв Гошу за ошейник, я пригласил нашего любезного хозяина:

- Садитесь.

Директор уселся, и мы втроем сделали два круга по его просторному кабинету.

- Отлично, почти как в старинном кабриолете по венскому лесу. Спасибо тебе, Гоша. А за удовольствие с меня, дружище, причитается.- С этими словами он положил перед Гошей несколько серебряных монет. - Это тебе на мед. Но монеты, между прочим, юбилейные и для коллекционеров представляют определенный интерес.

В Линце Гоша дважды прокатился в автомобиле по городу, который ему явно понравился. Кроме того, он там, по просьбе спортивных руководителей, открыл на городском стадионе матч между местной командой и футболистами Бургенланда. Будучи совершенно объективным, он азартно забил по одному голу в ворота каждой команды, после чего ушел с поля и, усевшись рядом со мной на одной из зрительских скамей, внимательно наблюдал за всеми перипетиями матча, которым, насколько я могу судить, остался вполне доволен.

Обо всех проявлениях доброго внимания, оказанного в Австрии Гоше, о его исключительной популярности не расскажешь. Я получал адресованные ему письма, авторы которых сообщали, что им повезло - удалось раздобыть еще один билет. Во второй женской гимназии Вены учащиеся писали сочинение на тему: "Кто такой Гоша?". А какой восторг он вызвал, выступая перед больными специальной детской клиники для страдающих полиомиелитом! Бледные личики бедняжек так и светились радостью, когда Гоша старательно и весело показывал им свое умение. Фотографировался же он со множеством видных деятелей, в том числе с президентом страны Рудольфом Кирхшлегером.

Одним словом, мой напарник стал личностью весьма и весьма популярной в самых различных кругах Австрии - страны, в которую мы с ним попали впервые. Иногда мне даже казалось, что медведь стал на меня поглядывать как-то свысока. Да, наверное, так оно и было, он ведь куда выше меня ростом...

Теперь, когда вы, дорогие читатели, уже более или менее подробно знаете историю жизни моего партнера Гоши, представляется очень уместным познакомить вас с одним необычайным учебным заведением - с медвежьей академией. Да, да, именно так ее некогда именовали - Сморгоньская медвежья академия.

Вот что рассказал о ней однажды писатель из Минска Николай Алтухов.

"Поезда дальнего следования пролетали мимо станции Сморгонь, не сбавляя скорости. Белорусский городок, расположенный на полпути между Минском и Вильнюсом, не славится ни старинными храмами, ни громкими событиями, происходившими у его стен, ни прославленными высшими учебными заведениями. Провинциальный городок, каких много. А когда-то здесь была академия...

Раньше в лесах Белоруссии, Литвы и Польши водилось немало бурых медведей, встречаться с которыми местные жители не очень стремились. Зато в Сморгони жили люди, жаждавшие таких встреч. Это были медвежьи дрессировщики, знаменитые преподаватели Сморгоньской академии. Это название укоренилось не только в просторечии, но употреблялось и в официальных документах того времени.

На медведей устраивались облавы по всем правилам тогдашней охотничьей стратегии. Особенно ценились медвежата, шаловливые и резвые, природные цирковые акробаты и клоуны. Пленников привозили в Сморгонь и начинали учить несколько жестоким, но и остроумным способом. Если вспомнить, каким каторжным было учение в тогдашних бурсах, методология сморгоньских академиков перестает казаться такой уж варварской, а положение их косолапых школяров немногим отличается от мук бурсаков. Над ямой устанавливалась густая решетка, под которой раскладывался костер такой силы, чтобы кончики языков пламени достигали решетки. На нее загоняли медведя, и музыканты начинали играть определенную мелодию. Огонь припекал медвежьи конечности, и бедный мишка, спасаясь от пламени, поднимал то одну, то другую лапу. Такое "учение" проводилось изо дня в день. И каждый раз при этом играли плясовые мотивы. Через месяц-другой, заслышав знакомую мелодию, медведи начинали поднимать лапы, словно танцуя, хотя огня под ними не было - вырабатывался условный рефлекс. Медведя аттестовали как законченного танцора и отправляли на ярмарку, где ученого плясуна покупали скоморохи, любившие разные представления помещики, кочующие цыгане. Сморгоньская академия снабжала своими бурыми выпускниками рынки Белоруссии, Литвы, Польши, Украины.

Профессиональные цирки, возникшие позже, не удовлетворялись однообразием дрессировочных приемов сморгоньских "академиков", и постепенно прославленная академия пришла в упадок. О ней совсем позабыли бы, если б не народные танцы, в которых нет-нет, да и проглянет намек на потешные коленца, которые выделывали медведи-студенты из Сморгони".

Думается, что приведенное здесь отступление в далекое прошлое искусства дрессуры позволит читателям лучше узнать и правильно оценить сегодняшний день этого вида творчества, который, к счастью, ничего общего не имеет со сморгоньской академией и ее "методикой" обучения и воспитания лохматых артистов нашего цирка.

Иногда за рубежом приходится слышать высокомерное мнение, будто цирк только с большой натяжкой можно назвать искусством. Какое уж, дескать, это искусство - кувыркаться на трапеции, "забавляться" с животными и т. п. Для нас, цирковых, совершенно ясна вся вздорность подобных рассуждений.

И тут мне хотелось бы сослаться на мнение великого корифея отечественного искусства. Это ему, Анатолию "Леонидовичу Дурову, принадлежат слова: "Кто говорит, что театр - это искусство первого класса, а цирк - последнего, тот смотрит на искусство с чиновничьей точки зрения. Балаганного искусства нет и не может быть, есть балаганные артисты, а они встречаются и в театрах, и в цирках. Талант артиста благословляет, чудесно освещает то место, где он выступает; и часто в холодном полутемном цирке делается тепло, светло, когда на арене появляется талантливый артист".