Она ответила с тревогой в голосе:

— Нет. Ничего.

— Вам не кажется странным, что он не написал?

— Быть может, это он из осторожности. Видимо, Фред удивлен, что обо всем этом ничего не пишут в газетах. Он, наверное, думает, что за мной следят. Я сейчас как раз собиралась сходить на почту.

В углу валялся старый чемодан.

— Это его вещи?

— И его, и мои. У нас обоих не больно-то густо.

Потом, многозначительно посмотрев на него, заметила:

— Вам хочется устроить обыск? Ну что ж. Я понимаю. Вам это нужно сделать. Здесь есть кое-какие инструменты. Они у него в двух экземплярах. Еще два старых костюма, несколько платьев, немного белья.

Продолжая говорить, она выкладывала на стол содержимое чемодана, открывала ящики комода.

— Я подумала и поняла то, что вы вчера говорили.

Кто-то здесь, конечно, наврал, иначе быть не может.

Либо эти люди, мать и сын, либо Альфред или я. У вас нет никаких оснований верить нам больше, чем им.

— Есть у Альфреда родственники в деревне?

— Да у него вообще нет родственников. Он знал только мать, но она умерла уже двадцать лет назад.

— Вы с ним никогда не уезжали из Парижа?

— Никогда дальше Корбея.

В Корбее он скрываться не мог. Слишком это близко от Парижа. Мегрэ уже начинал думать, что и в Бельгию он не уехал.

— Не называл ли он вам какие-нибудь места, где хотел бы побывать?

— Он частенько говорил, что хочет навсегда поселиться в деревне, но не уточнял где. Это было его давнишней мечтой.

— Вы родились в деревне?

— Да. В поселке Сен-Мартен-де-Пре, близ Невера.

Она вытащила из ящика почтовую открытку с изображением деревенской церкви. Напротив церкви виднелся прудок, куда скот ходил на водопой.

— Вы ему это показывали?

Она поняла. Такие женщины, как Эрнестина, понимают сразу.

— Я бы очень удивилась, если бы он поехал туда.

Звонил он мне действительно из кафе возле Северного вокзала.

— Откуда вы знаете?

— Вчера вечером я отыскала этот бар. Это на улице Мобеж, рядом с магазином чемоданов. Называется он «Восточный бар». Хозяин вспомнил Фреда, потому что в этот день он был его первым клиентом.

Хозяин только успел включить кофеварку, как вошел Альфред. Кстати, не желаете ли чашечку кофе?

Ему не хотелось отказываться, но он только что выпил белого вина.

Мегрэ с трудом нашел такси и велел шоферу ехать в «Восточный бар».

— Да, помним такого, низенький, худощавый человек с печальным лицом и красными, словно заплаканными, глазами, — сказали ему.

Нет сомнения, Альфред Жюсьом, у которого часто краснели веки.

— Он долго говорил по телефону, потом выпил две чашечки кофе без сахару и направился в сторону вокзала, все время оглядываясь, словно боялся, что за ним следят. Он что-нибудь натворил?

Только в десять часов Мегрэ наконец поднялся по лестнице уголовной полиции. Проходя по коридору, он не посмотрел, как обычно, сквозь стеклянную перегородку в зал ожидания, направился прямо в комнату инспекторов, где почти никого не оказалось.

— Жанвье еще не приходил?

— Приходил около восьми и снова ушел. Он оставил на вашем столе записку.

В записке значилось:

«Женщину зовут Мария Ван Аэртс. Ей 51 год. Родилась она в Снееке, в Голландии. Я поехал в Нейи, в семейный пансион на улице Лоншан, где она проживала. Такси пока обнаружить не удалось. Вокзалом занимается Ваше».

В дверь просунулась голова Жозефа, рассыльного.

— Я не видел, как вы вошли, месье Мегрэ. А вас уже полчаса ожидает какая-то дама.

Он протянул комиссару бланк, на котором старая мадам Серр мелким остроконечным почерком проставила свое имя.

— Можно ей войти?

Мегрэ снова надел пиджак, который только что снял, затем встал, открыл окно, набил трубку и снова сел.

— Да, пусть войдет!

Мегрэ подумал, как она будет выглядеть вне стен своего дома, но, к его удивлению, вид у старой женщины оказался вполне благообразным. Она была не в черном, как накануне, а в платье из ткани с темным рисунком на белом фоне. Шляпка на ней совсем не казалась смешной, и держалась старая дама вполне непринужденно.

— Вы, наверное, ожидали увидеть меня здесь, не так ли, месье комиссар?

Он не ожидал ее и уклонился от ответа.

— Садитесь, мадам!

— Спасибо.

— Дым вам не помешает?

— Мой сын не выпускает изо рта сигары. Вчера я была так смущена тем, как он вас принял. Я знаками пыталась дать вам понять, чтобы вы не настаивали.

Ведь я его знаю.

Она казалась спокойной, говорила не спеша и иногда улыбалась комиссару так, как будто они должны были понимать друг друга.

— Мне кажется, я его плохо воспитала. Видите ли, у меня он один, а когда умер мой муж, сыну едва исполнилось семнадцать. Я его избаловала. Гийом был единственным мужчиной в доме. Если у вас есть дети, то вы…

Мегрэ смотрел на нее, пытаясь представить себе это, но не смог.

— Вы родились в Париже?

— Да, в доме, где вы были вчера.

Удивительное совпадение, что в этой истории были замешаны двое людей, родившихся в Париже. Обычно люди, с которыми ему приходилось иметь дело, были в большей или в меньшей степени связаны с провинцией.

— А ваш муж?

— Его отец еще до рождения сына уже имел адвокатскую контору на улице Токвиль в семнадцатом округе.

Так, значит, уже трое! И все-таки атмосфера дома на улице Ла-Ферм была совершенно провинциальной.

— Мы с сыном почти всегда жили вдвоем, и от этого, как мне кажется, он немного одичал.

— Но ведь он был женат в первый раз еще до этого брака?

— Да, но его жена прожила недолго.

— Через сколько лет после замужества она умерла?

Старая женщина открыла рот. Мегрэ понял, что внезапная мысль заставила ее заколебаться. Ему даже показалось, что на щеках у нее выступил легкий румянец.

— Через два года, — наконец произнесла она, — странно, не так ли? Меня это только сейчас поразило. Ведь с Марией он тоже прожил два года.

— Кто была его первая жена?

— Женщина из прекрасной семьи, Жанна Девуазен, с которой мы как-то познакомились в Дьеппе. В ту пору мы ездили туда отдыхать каждое лето.

— Она была моложе вашего сына?

— Постойте! Ему было тридцать два года… А ей примерно столько же. Она была вдова.

— Детей у нее не было?

— Нет. По-моему, у нее не было и родственников, кроме сестры, которая жила в Индокитае.

— От чего она умерла?

— От сердечного приступа. У нее было слабое сердце, и она большую часть времени проводила у врачей.

Она снова улыбнулась:

— Да, ведь я еще не сказала, почему я к вам явилась. Вчера, когда сын отправился совершать свою обычную прогулку, я чуть было вам не позвонила, но потом подумала, что правильнее будет нанести вам визит. Я хочу извиниться за тот прием, который Гийом оказал вам, и заверить вас, что его плохое настроение никак не связано с вашим приходом. Просто у него вспыльчивый характер.

— Я это заметил.

— При одной мысли, что вы могли его заподозрить в чем-то неблаговидном… Это у него с детства…

— Он мне солгал?

— Простите?

Лицо старой дамы выражало искреннее удивление.

— С чего вы взяли, что он солгал? Я не понимаю.

Ведь вы, собственно говоря, не задавали вопросов. Я специально пришла к вам сегодня, чтобы на них ответить, если бы вы захотели мне их задать. Скрывать нам нечего. Мне и в голову не приходит, что вас могло к нам привести. Здесь, видимо, какое-нибудь недоразумение или козни кого-нибудь из соседей.

— Когда было разбито окно?

— Я вам уже говорила, а может быть, говорил мой сын. У меня уже все перемешалось в памяти. На прошлой неделе во время грозы. Я была на втором этаже и не успела закрыть все окна, как вдруг услышала звон разбитого стекла.

— Это было днем?

— Примерно около шести часов вечера.

— Значит, к тому времени ваша прислуга Эжени уже ушла?

— Она уходит в пять. Кажется, я вам это тоже говорила. Я не сказала сыну, что иду к вам. Я подумала, что вы, может быть, захотите осмотреть дом, а это лучше всего сделать в его отсутствие.