Когда раздался звонок в дверь, я бился со своим проклятущим ротатором. На сей раз дело было не в пальце, хотя обычно ломался именно он — выпадал, отрывался или выкидывал еще какой-нибудь выкрутас. На сей раз дело было в чернилах. Вы, конечно, поняли меня правильно: говоря, что дело было не в пальце, я имел в виду деталь машины, а не палец, которым этот дурак за дверью нажимал на кнопку звонка. (Вообще должен сказать, что люди, стоящие под дверью, всегда дураки, да и все мы, если задуматься, сошли с ума — каждый по-своему, ведь правда?) Короче говоря, станок не желал печатать. Я накручивал рукоятку, как одержимый, а из прорези знай себе лезли чистые листы — лезут и лезут, и конца им не видно. Впрочем, судя по тому, сколько пользы принесли мои усилия на поприще печатника, мне и вовсе не было нужды выпускать брошюры. С таким же успехом я мог бы распространять чистую бумагу.

Но не будем отвлекаться. Я думаю, мне всегда мешала эта моя дурацкая привычка растекаться мыслью по древу, отклоняться от темы и неумение сосредоточиться на главном, из-за чего я, как выразился Кристофер Фрай, «за мимолетное мгновенье все связи с вечностью терял». Мгновение? А может, минуту? Как там было? Ну, да вы поняли, что я имею в виду. В общем, дверной звонок заливался, и надо было узнать, кто пришел.

Со смешанным чувством досады и облегчения я бросил слесарное дело и, громко топая ногами, отправился в прихожую. У меня не было никаких дурных предчувствий: людей, которые могли бы заглянуть ко мне, можно пересчитать по пальцам. Это либо какой-нибудь член организации, либо судебный исполнитель с повесткой, либо заимодавец с векселем, либо агент ФБР (или еще какого-либо правительственного ведомства), либо легавый.

Но этот пришелец не был похож ни на кого из вышеперечисленных людей. Никакой он не член организации: нас нынче всего семнадцать, и я очень хорошо знаю своих друзей-заговорщиков. Не судебный исполнитель и не сутяга с векселями: представители этих профессий всегда похожи на хорьков, а мой посетитель явно не мог похвастать таким сходством. Он не был ни стройным и поджарым, как положено фэбээровцу, ни дородным и рыхлым, как подобает легавому. А значит, он — нечто доселе мне неведомое.

Я уделил ему ровно столько внимания, сколько заслуживает нечто доселе неведомое, и увидел, что мой гость — мужчина средних лет, среднего роста, плотного телосложения, упитанный, но в неплохой форме. Кроме того, уже лет пятьдесят порог этой квартиры не переступал человек, который был бы так прилично одет. Даже, я бы сказал, до неприличия прилично: его широкополое пальто с бархатным воротником явно было сшито на заказ. Черные туфли блестели, как мокрый асфальт, и носы их были такими же острыми, как политический памфлет, который я пытался напечатать. Белый шелковый шарф прикрывал воротничок и галстук гостя, и я на миг подумал, что воротничок этот, должно быть, скроен в форме ангельских крылышек. В левой руке, на безымянном пальце которой поблескивал гранями большущий рубин, гость держал пару черных замшевых перчаток.

Все это щегольское великолепие эпохи короля Эдуарда венчала физиономия, которая была вполне под стать наряду: круглая, откормленная, она лоснилась от загара и дышала здоровьем. Аккуратная, неброская, узенькая черная козлиная бородка обрамляла неяркие губы, растянутые в насмешливой ухмылке, которая обнажала прекрасные белые зубы. Исключительно породистый орлиный нос, изогнутые черные брови, тоже черные, бездонные латинские глаза, лучащиеся умом и лукавством, которые даже тогда, в первое мгновение, показались мне дьявольскими (во всяком случае, я помню, что они вроде бы показались мне именно такими. Или должны были показаться, это уж точно).

Пришелец обратился ко мне и произнес зычным, хорошо поставленным голосом радиодиктора:

— Мистер Рэксфорд? Мистер Юджин Рэксфорд?

— Он самый, — буркнул я.

— О! Вы, собственной персоной! — Радостное удивление оживило его черты.

— Я, собственной персоной, — подтвердил я.

Возня с ротатором действовала на нервы, и я немного злился.

— Позвольте… — заискивающе проговорил пришелец, нимало не обескураженный моим тоном, и вручил мне маленькую белую картонку. Я взял ее, тотчас заляпав чернилами (проклятый ротатор не желал марать бумагу, зато меня пачкал весьма охотно).

Но не будем отвлекаться. На картонке было начертано: «Мортимер Юстэли. Диковины. Импорт и экспорт. По предварительной договоренности».

Я спросил:

— По какой договоренности? Чьей? С кем?

— Прошу прощения?

Я показал ему картонку, надпись на которой еще кое-как проступала из-под слоя свежих чернил.

— Тут сказано: «по предварительной договоренности», — сообщил я. — По чьей договоренности?

Глубокая задумчивость мгновенно уступила место зычному смеху, исполненному, судя по всему, искреннего веселья.

— О, понимаю! Это вроде как «по договоренности с поставщиками того-то и сего-то ко двору его величества такого-то и сякого-то и ее светлости как-бишь-звать-твоего-дядюшку»? Нет, в данном случае эта надпись имеет совсем другое значение. Я вам не горшок с повидлом.

В каком-то смысле слова он был самым настоящим горшком с повидлом: эта слащавость, этот бархатный воротник, эти остроносые туфли. Но я прикусил язык и ничего не сказал.

— Надпись означает, — не теряя времени, продолжал Юстэли, — что я встречаюсь со своими покупателями по предварительной договоренности. Все очень просто.

— А… — я снова взглянул на карточку. — Но тут нет ни адреса, ни телефона. Как же люди договариваются с вами?

— Милый юноша, — обратился он ко мне, несколько уклонившись от истины, — не могу же я давать вам объяснения, стоя в подъезде.

— Ой, извините. Заходите. У меня беспорядок, уж не обессудьте. — Я малость стушевался, витиевато раскланялся с ним и отступил, пропуская гостя в дом.

Он оглядел мою гостиную с застывшей вежливой улыбкой, которой та вполне заслуживала, но воздержался от каких-либо замечаний. Вместо этого пришелец, едва я закрыл дверь, сразу же возобновил прерванный разговор (мне бы так уметь).

— Покупатели, — сказал он, — никогда не назначают мне время. Все дело в том, что… — Тут он вдруг настороженно заозирался, словно его встревожила какая-то внезапно пришедшая в голову мысль. — Не опасно ли вести беседу в этих стенах?

— Конечно, нет, — ответил я. — С чего бы вдруг?

— У вас в квартире нет… клопов?

— Ну, вообще-то раз в месяц приезжают с санэпидемстанции, но в таком квартале, как наш, вряд ли можно надеяться…

— Нет, нет! Я имею в виду микрофоны. Подслушивающие устройства.

— Ах, вот вы о чем! Да, конечно, этого добра хватает. Главным образом в штепсельных розетках и еще в нескольких местах. Но эти штуки больше не работают.

— Вы уверены? Вы отключили все до единого?

— Ну, скажем, большинство. Крысы сгрызли проводку. Тот микрофон, что был в бачке над унитазом, сожрала ржавчина. Думаю, на заводе сдуру сделали его не из того материала. А тот, что был в холодильнике, я облил молоком. Вот тут, по краям кушетки, стояли два светильника, но ФБР подменило их, поставив такие же с виду, только с микрофонами внутри. Их унесли взломщики, когда забрались ко мне, и вот уже года полтора меня вообще не прослушивают. Только телефон, разумеется. А что?

— Мои слова предназначены только для ваших ушей, — он подался ко мне. — Это доверительно. Секрет. Тайна. На моей карточке нет адреса и номера телефона, Потому что никаких покупателей не существует. Все это — лишь фасад, крыша!

— Что «все это»?