— О, миссис Джим! — воскликнула она, а потом бросила через плечо:

— О, мисс Лилиан, это миссис Джим!

Затем, снова повернувшись, протянула Энн обе руки.

— О, моя дорогая! — проговорила она глубоким, полным искреннего радушия голосом. — Наконец-то вы дома!

Но проходите же, проходите!

Такси за спиной Энн развернулось и укатило прочь.

Девушка вошла в холл и увидела, как в дальнем конце навстречу ей спускается с лестницы Лилиан Фэнкорт.

Энн знала, кто перед ней. Потом она не раз удивлялась этому. Но в тот момент времени на размышления не было. Слишком стремительно развивались события.

Лилиан Фэнкорт приближалась, гостеприимно распахнув объятия. Всем своим видом она изображала радость — но именно изображала. Она приблизилась, сжала маленькими ручками плечи девушки, которая была намного ее выше, и поцеловала ее. Все это напоминало сцену из спектакля, а не из реальной жизни.

— Конечно я не знаю, что ты знаешь, а что нет…

Если мисс Лилиан Фэнкорт высказывала какое-либо соображение, то потом она повторяла его столько раз, что собеседник уже не мог это слышать. Вот и теперь она уже в сотый, наверное, раз склонилась к Энн, сжала ее ладонь и многозначительно произнесла:

— О, но мы не станем, не станем на этом останавливаться, правда?

Первые три раза Энн с готовностью отвечала:

— Правда.

Но потом она поняла, что от нее и не ждут ответа — у Лилиан такая манера разговаривать. Поэтому просто отмалчивалась.

Женщина, открывшая ей дверь — и обладающая совершенно невероятным именем Томасина Твислдон, — проводила Энн наверх и по длинному коридору провела в ее спальню. Как она и ожидала, окна выходили на задний двор, и то, что она угадала, доставило Энн великое удовольствие. За соседней дверью располагалась ванная, где, по словам Томасины, всегда была горячая вода.

Потом Энн обнаружила, что, сняв шляпку и пальто, разглядывает в зеркале свои волосы — не грязные ли Она поймала себя на том, что, подходя к зеркалу, даже не представляла, что именно в нем увидит. Все вокруг казалось таким чужим и странным. Будет ли таким же чужим и, ее отражение? Другая Энн, совсем незнакомая, будто мираж, глянет на нее из загадочной глубины?

Но она увидела саму себя — абсолютно настоящую и знакомую! Облегчение ее было столь велико, что лицо, на которое она смотрела, — с темно-синими глазами и приоткрытым ртом, обрамленное вьющимися каштановыми волосами, — вдруг помутнело и подернулось дымкой. Опершись руками о стену, Энн одолела подступившую дурноту.

Томасина между тем стояла у кровати, не отводя от девушки пристального взгляда и мысленно причитая: «Ох, бедняжка, ты и не знаешь, в какую беду угодила! И я ничем не могу тебе помочь, да и никто не может!»

Так прошло несколько секунд. Энн выпрямилась, повернулась и направилась в ванную. Вымывшись, она вместе с Томасиной спустилась вниз, в маленькую гостиную с левой стороны холла.

Лилиан Фэнкорт сидела и вязала. Едва Энн успела войти, как она затараторила:

— Ну что, очень устала? О, ну конечно, конечно устала!

Томасина принесет тебе поесть, а потом немедленно в постель! Да-да, я на этом настаиваю! Так, Томасина! Что ты можешь ей предложить? Ты ведь не хочешь, чтобы она решила, будто мы хотим заморить ее голодом. Так что скажешь?

— Пойду посмотрю, что приготовила кухарка, — отозвалась Томасина и исчезла.

Лилиан опустила вязание на колени.

— Эта Томасина! Могла бы быть повнимательней! — негодующе произнесла она. — А ведь служит у нас уже тридцать лет. Столь давняя преданность должна быть более заметной, правда? — Она подобрала вязанье. — Тебе нравится? Предполагалось, что это будет мой джемпер, но теперь не знаю, стану ли я его носить.

Между тем Томасина прошла через дверь в дальнем конце холла, по длинному коридору с голыми каменными стенами и наконец добралась до кухни. Это помещение превратилось в кухню шесть-семь десятков лет назад, когда прежнюю, ставшую слишком ветхой, уже нельзя было использовать. Кухарка была невысокой, в летах, женщиной со светлыми слегка вьющимися волосами, уложенными в пучок. Ее темно-серое платье почти сплошь — за исключением рукавов да краешка подола — закрывал обширный передник. Когда вошла Томасина, та сидела за столом и раскладывала пасьянс.

— Ну что, она приехала? — не отрывая глаз от карт спросила кухарка.

— Ага, приехала, Мэгги, — вяло откликнулась Томасина. — Мне нужно принести ей поесть.

Мэтти издала злорадное карканье.

— А что я тебе говорила, Томасина! В следующий раз будешь мне верить! Разве не сказала я еще вчера, что нам придется кормить ее отдельно? Теперь-то ты убедилась?

— Нет, я и тогда тебе не поверила, и теперь не поверю, — отрезала Томасина. — И хватит об этом, Мэтти. Да на нее смотреть страшно! Бедняжка, ей, по-моему, сейчас нужнее всего улечься в постель и не вставать не меньше недели.

Мэтти Оливье окинула ее быстрым пронзительным взглядом и усмехнулась.

— Ах, ты опять за свое? Все у тебя ангелы небесные, а потом диву даешься, как они с треском летят вниз! Ну ладно-ладно, я уже встаю!

Между тем на другом конце дома Энн почти физически ощущала, как судорожно, рывками бежит вперед время.

Лилиан Фэнкорт все говорила и говорила, и все как бы ни о чем. Казалось, конца этому не будет. Нить разговора Энн потеряла в момент бесконечных сокрушений о том, как ужасно, когда в твоем распоряжении всего две служанки. И это в доме, где их всегда было не меньше семи! Когда она сумела снова вникнуть в слова мисс Фэнкорт, та вспоминала о том, «как хороши были золотые довоенные времена».

— Но я всегда говорила: нельзя изменять своим привычкам только потому, что другие так делают. Вот мой отец ни в чем, даже в мелочах, не отступал от традиций, до самой смерти! Дожил он до девяноста пяти, а на охоту ходил каждый год, даже в свою последнюю зиму. Джим все повторял: "Оставьте его в покое пусть делает что хочет.

Да разве кто-нибудь посмел бы его останавливать! Уж точно не я, его бедная маленькая дочурка! — И она жеманно взглянула на Энн.

Джим… Разум Энн отторг это имя. Только не сейчас… не здесь… Только когда она поест и отдохнет.

Но Лилиан не унималась: Джим говорил то-то, и еще это, и еще всякое-разное!

Наконец распахнулась дверь и на пороге появилась Томасина с подносом в руках. И, к великому облегчению Энн, Лилиан прекратила цитировать Джима. И, резко подняв голову, спросила:

— А где Харриет?

— Ее пока нет, — был ответ.

Лилиан раздраженно воскликнула:

— О боже, папе бы это не понравилось! Очень даже не понравилось бы!

При этих словах в гостиную вошла Харриет.

Природа наградила ее таким внушительным ростом, что казалось, будто она смотрит на всех свысока. И даже на саму себя. Длинное тощее тело венчала слишком, пожалуй, маленькая голова. Ее темное облачение напоминало траурный наряд; шляпка была лихо сдвинута на затылок.

На левом локте болталась объемистая и весьма потертая сумка. Глядя куда-то мимо Энн, она резко выбросила вперед правую руку и напористо, но со странными паузами между словами проговорила:

— Сожалею, что не смогла тебя встретить. Давно ты здесь?