- Ты вот говоришь - свиданье... - сказал он ласково, - ну, что ж, свиданье можно. Я тебе и дам его, пожалуй, в этом плохого нету. Но не это главное...

Халевин молчал. Ему было все равно.

- Но это не главное, - повторил Державин, - главное в том, что пора вылезать из ямы. Пора.

Он придвинул свой стул к табуретке узника и сел с ним рядом.

- Вот недавно ко мне приходила твоя жена, плакала: "Отпустите моего мужа на волю, он ни в чем не виноват. Его, мол, другие запутали". Что же, говорю, я и отпущу. Допрос вот сниму, запишу все по порядку и отпущу...

Следователь возбужденно взмахнул руками, и лицо его вспыхнуло.

- И отпущу, ей-богу, отпущу, - почти закричал он, - напишу бумагу, поставлю печать и отпущу. Иди на все четыре стороны, к жене. Она-то, чай, и думать о себе позабыла. Другого завела, - говорил он, всматриваясь в лицо Халевина.

Ага! - кольнуло сердечко.

Он жирно, добродушно засмеялся и замахал руками.

- Нет, нет, не позабыла. Почитай, каждый день ко мне приходит, плачет. Отпусти да отпусти. А я ей: "Что я могу вам, сударыня, сделать, коли он сам себе первейший враг и губитель. Против рожна ведь не попрешь".

Халевин все молчал.

Тогда следователь вдруг отпустил его плечо и резко встал со стула.

- Однако довольно заниматься дурачеством, - сказал он внушительно. Надо, сударь, дело делать, мы не ребята. Сейчас же вам формально обещаю: ежели вы во всем сознаетесь и откроете мне по истине, что вы с вашей злодейской сволочью против премудрой матери нашей замышляли, и какие люди в сих адских замыслах участие принимали, а также обнаружите их воровские прожекты на будущее, то я вас, согласно манифесту от 29 октября 1773 года, отпущу совсем, понятно? А прежде всего будьте столь ласковы и объясните мне откровенно, кто за человек сей Арапов и куда он подался.

Это имя как бы обожгло его язык, и он повторил еще раз:

- Арапов, Арапов. Его дурачество - злодейский премьер-майор Арапов.

- Я о нем доподлинно ничего не знаю, - искренне сказал Халевин. Известно мне, что он вроде как крепостной полкового переводчика с татарского, а что все прочего касаемо...

Он увидел, как перекосилось лицо следователя, и оборвал себя на полуфразе.

- Лжете, сударь, - сказал следователь увесисто и спокойно. - Вам, да не известно! Вам все, сударь, известно. Все, до мелочи. Зачем вы мне лжете?

Он прошелся по комнате.

- Бывший бургомистр Халевин, - сказал он трубным голосом, - зачем вы мне лжете? Ведь нам и так все известно. Все решительно. Зачем же вы запираетесь, а?

Он взял со стола исписанный лист бумаги и помахал им перед носом арестованного.

- Вы хотите, чтобы я сам выявил ваши злодейские намерения. Ну, что ж, крикнул он, - пожалуй. Слушайте.

И он стал читать громко, выявляя оттенок каждого слова.

"Бургомистр Иван Халевин

Сперва запирался, но был уличен, что у него было сонмище с протопопом и прочих старших градских о вышереченной встрече; он велел нарядить двух человек от купечества с подводами, дабы ехать к атаману и сказать, что граждане без сопровождения склоняются и что готовы его встретить; он, по известиям, что атаман близко едет, и посылал в церковь, чтобы протопоп с крестами выходил скорее; он велел покупать хлеб и калачи для встречи; он сборную денежную казну атаману предъявил; он велел высылать граждан на бой против г. премьер-майора Муфеля; он велел списывать с манифеста злодейскую копию. Он должен почесться начальником и виновником зла того, как первый человек в граде".

- Вот. - Он скомкал бумагу и бросил ее на стол. - Видите, сударь, ваша гибель неизбежна, и ежели вы мне посмеете вперед запираться, то вы погибли, ибо чем вы можете перед законом оправдаться? Вы - бургомистр, человек не подлого состояния, следовательно, ваши поступки должны сообразоваться с действительностью. Я знаю, вы скажете, что думали на злодея, что он действительно есть император. Вздор, сударь. Вздор, вздор и вздор. Император Петр III умер и лежит в гробу. Вы сами сие знаете отлично. Не мне вам рассказывать. Да если бы и вышло так, что император спасся в тот день, Державин тонко улыбнулся, - то откуда он взялся через одиннадцать лет после своей смерти? Где был до этого, ась? Но ежели бы и был жив, то разве он пришел бы к казакам требовать себе помощи? Нет разве на свете государей, друзей его и сродников, кто бы за него заступился, кроме беглых людей казаков?

У него есть отечество Голштиния и свойственник великий государь прусский, которого вы ужас и силу, как человек военный, бывши против него на войне, довольно знаете. Бросьте, сударь, как человек разумный, вы сами над сим смеетесь.

Он подошел к столу и рывком схватился за звонок.

- Там, в соседней комнате, - сказал он вошедшему солдату, - сидит женщина. Пусть зайдет через час.

Солдат вышел. Следователь поглядел на арестованного.

- Ну, сударь, - сказал он значительно, - все теперь зависит от вас. Жена ваша ждет вас внизу. Решайте.

Халевин поднял голову, и в его глазах заискрилось веселое безумие.

- Хорошо, ваше благородие, - сказал он глухо. - Я все расскажу. Пишите.

И он стал рассказывать, как была взята Самара.

Глава третья

ОСАДА

I

Ночью Ивана Халевина разбудил стук в окно.

Нащупывая ногами туфли, он вскочил с постели.

Снаружи барабанили по раме, барабанили неустанно и с такой свирепой силой, что на столе дрожало желтое пламя ночника, а за стеклянной перегородкой шкафа подпрыгивали и тонко верещали фарфоровые чашки. Под подушкой у Халевина лежал заряженный пистолет. Он достал его, взвел курок и, держа в вытянутой руке, подошел к окну... Стук на минуту прекратился, и в короткий промежуток тишины ясно прозвучали два голоса.

Опустив руку с пистолетом, Халевин стоял, притаив дыхание, и слушал.

- Да что, вы передохли там, что ли? - крикнул бас, и в ту же минуту ставня задрожала, гулко ударяясь о стекло, - в комнату брызнула замазка и стеклянные искры.

- Кто там? - крикнул Халевин, отскакивая от рамы. - Куда вы стучите? Опились, что ли? Ему ответили два голоса сразу:

- Иван Афанасьевич, отворите дверь, все наши хлопцы разбежались, стучим, стучим, никак достучаться не можем.

- Это я, я! - услышал Халевин второй голос. - Я, капитан Балахонцев! Беда, Иван Афанасьевич! Злодеи-то под самым городом.

Халевин осторожно положил пистолет на стол и отпер ставни.

Чадный огонь факелов ударил ему в глаза, и он на минуту закрыл их.

Странная картина представилась ему.

На улице, почти перед самым окном, стояла телега, покрытая серым холстом, доверху нагруженная каким-то скарбом и дважды - вдоль и поперек перетянутая веревками. Около нее трудились какие-то ящики, разрозненные части орудий и с десяток ружей, сложенных на земле. Несколько поодале от этой странной клади, не то охраняя ее, не то ожидая каких-то приказаний, стояла, тихо переговариваясь, небольшая кучка людей. При сером свете наступающего утра Халевину показалось, что он может различить неясное сверканье мундиров и синий отблеск штыков.

Это была часть регулярной пехоты.

Капитан Балахонцев, в полушубке, в тяжелой меховой шапке, стоял около окна, и его протянутая рука заметно дрожала.

Мутный свет факелов вновь приблизился, запрыгал по желтому снегу, и при свете его Халевин увидел спутника Балахонцева. Это был казначей полка Иван Семенович Пунин - краснобай, картежник и лихой рубака. Время от времени он зябко передергивал плечами, и тогда рот его кривился в гримасу. Очевидно, кроме всего прочего толстяку было изрядно холодно, и он только сдерживался, чтобы не залязгать зубами. Впрочем, не было видно, чтобы он трусил.

Дураком и трусом был один Балахонцев.

- Отворите дверь, - крикнул Пунин, - надо переговорить.

Когда, шаря руками в темноте и натыкаясь на мебель, Халевин вышел в коридор, его поразило безлюдье дома.

Дом стоял огромный, пустой и гулкий. Только в людской на диване, как-то по-особому подвернув под себя ноги, спал смертельно усталый за день, а может быть и пьяный, приказчик.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: