Мины уже рвались дальше и немного правее, потому что немец бил не по какой-нибудь конкретной цели, а вообще по всей площади в шахматном порядке. Это была старая и давно известная тактика сеять панику в тылу, по всем путям и тропкам, ведущим к фронту, чтобы парализовать все коммуникации, посеять страх среди интендантов и тыловых команд, снабжавших фронт.

Невыносимо палило солнце, выжигая последнюю траву, и земля от этого становилась рыжей, даже сизой. На ней теперь кустился какой-то колючий чертополох, серый и мертвый, словно по полю уже прошли первые заморозки и пал ночной иней. Павло полз, тяжело посапывая, минуя тела убитых, лежащие по всему полю. Их сразил тот же неожиданный огонь, который захватил и Крайнюка, но, наверное, еще до того, как санвзвод Заброды перебрался в этот блиндаж. Трупы теперь не убирали, и они разлагались под палящим солнцем, отравляя и без того тяжелый от зноя и дыма воздух. Дым валил не только с фронта, но и из Севастополя, который вот уже много дней и ночей пылал, охваченный страшным огнем. Видимо, там тоже теперь не гасили пожаров.

«А как же Оксана? Что с ней теперь будет? - горько подумал Павло и до боли закусил пересохшие, потрескавшиеся губы. - Должно быть все хорошо… Ведь госпиталь с Максимовой дачи готовился эвакуироваться на Кавказ. А что сейчас там, на Максимовой даче? Наверное, какой-нибудь санпункт или, может, чья-то санрота? Они, наверное, знают, куда девался госпиталь, а с ним и моя Оксана. Должны знать. А если не знают, так в Комитете обороны Ольга знает. И что мне делать теперь с тобой, Оксана? Почему ты не уехала тогда, когда все люди уезжали? Тогда, когда я тебя сам просил? Не послушала. Упрямая… А теперь поздно».

Павло оглянулся и увидел над своим блиндажом блеск бинокля. Прокоп не сводил глаз с него. Молодец. И это словно подхлестнуло Заброду, он начал шире загребать землю, быстрее заработал обеими ногами, отбрасывая в сторону санитарную сумку, которая билась о голову и мешала быстро ползти. А тут еще карманы в брюках набиты пакетами первой помощи, бинтами и разными лекарствами. Надо бы переложить их в сумку… Думал это сделать и забыл в такой спешке.

Его толкала вперед фронтовая привычка врача, который хорошо знал и смело применял полевую хирургию. У него на глазах упал моряк, и он спешил к нему, не интересуясь, кем был этот моряк. Адмиралом или матросом. В любом случае надо оказать ему первую помощь. Это была профессиональная привычка, выработанная здесь, у стен Севастополя.

И только в яме, взглянув на неподвижного и безмолвного, истекавшего кровью Крайнюка, он подумал, что это не только матрос или адмирал, а нечто большее и значительное, если не сейчас, на фронте, то позднее, в мирные дни. И кинулся к нему.

- Рука, - еле слышно простонал Крайнюк и раскрыл большие, полные мольбы, как у ребенка, глаза. - Моя рука…

Павло выхватил ножницы и разрезал разорванный осколком мины левый рукав. В зияющей, густо кровоточащей ране он увидел перебитую кость и рваные пряди синеватого сухожилия. Все. Раздроблен локтевой сустав. Таких немедленно кладут на операционный стол. Ампутация. Только ампутация. Руки уже нет. Но где же он, этот операционный стол, в пылающей степи, где только пыль и грязь и зеленые мухи уже пьют кровь Крайнюка. Может, в блиндаже? Нет. Там с потолка сыплется песок. Гангрена. Начнется гангрена. Не должна бы. А столбняк? Надо укол…

Крайнюк притих, словно увял, и в то же время настороженно прислушивается, ждет приговора, который ему сейчас вынесет врач Заброда. Глаза горят, спрашивают: «Что с моей рукой?»

- Как же это вас так? - вместо ответа тихо спрашивает Заброда.

- Не знаю, - шевелит посиневшими губами Крайнюк. - Я даже не слыхал свиста. Только что-то стукнуло очень и бросило на землю. А потом вижу - полная ладонь крови… И сердце сразу зашлось…

- Сердце? У вас больное сердце? - чуть не вскочил Павло.

- Давно, - равнодушно кивнул головой Крайнюк.

- Почему же вы никому не сказали? Разве можно так? Стыдно! Культурный человек - и вдруг на тебе. Как сельская баба, в прятки играете…

- Не ругайтесь. Разве сейчас до сердца, когда такое везде, - тихо и как-то виновато выговорил Крайнюк, морщась от боли. - Ну, что с рукой? Будет жить или нет?

- Будет! - грубо бросил Заброда и стал бинтовать рану. - Обрежем немного - и хватит… Хорошо, что я не спускал с вас глаз, а то бы нашли здесь в поле пристанище. Просил же подождать. Где уж там! Давай гони, набирай темпы…

Потом сделал укол и, поднявшись на колени, замахал матросу Журбе пилоткой. Махал полукругом, словно крутил какое-то колесо или показывал, как нужно заводить ручкой грузовик. Журба еще какое-то время поблескивал окулярами бинокля, но потом, видимо поняв Заброду, спрыгнул на дно траншеи.

- Ну, поехали, голубчик, - сказал Заброда.

- Как?

- Верхом, - улыбнулся врач. - Так, как когда-то в детстве, только уж не во весь рост. Вы ляжете мне на спину, а я поползу. Так, как все санитары ползают. Может, когда-нибудь придется описывать их работу, так присматривайтесь. За это им ордена дают, если из боя раненых выносят с оружием. А врачам не дают. Не положено за это орденов… Вот такие-то дела, голубчик…

Он осторожно накатил на себя Крайнюка, обвил его здоровой рукой свою шею и пополз напрямик в ложбинку, где пролегала дорога, которая вела к последнему блиндажу санвзвода.

- Не трясет? - шутя спросил врач.

- Ох, родной вы мой! Да куда же вы меня?

- К адмиралу. Только к адмиралу, - пыхтел Павло.

В ложбине их ждала машина.

- Все забрали? - спросил Заброда.

- Все, - козырнул Журба.

- Ну, теперь мы в твоих руках, братуха. Довезешь? - спросил шофера Павло.

- Довезу. Дайте мне палубу, так я вас и на Кавказ довезу, - бросил шофер и, оглянувшись, спросил: - А куда же везти?

- В госпиталь. На Максимову дачу, - объяснил Заброда.

- Ампутация? - испуганно спросил Крайнюк.

- Нет.

Заброда посадил Крайнюка в кабину, рядом с шофером, а сам встал сбоку на крыло, поддерживая раненого через открытое окно.

В балке, скрытая холмами, машина беспрепятственно миновала зону обстрела и, проскочив между двумя крутыми горами, повернула перед Лабораторным шоссе влево, на Максимову дачу.

Здесь было пустынно и безлюдно.

В дверях госпиталя часовой с автоматом преградил путь:

- Нельзя.

- У меня раненый, - кивнул на машину Павло. - Необходима срочная операция!

- Госпиталь выехал. Там - мины, - доверительно шепнул часовой Павлу. - Опасно…

- А они могут подождать с полчаса, твои мины? - настаивал Павло.

- Не знаю.

Павло бросился к входу в подвал, но часовой и здесь остановил его.

- Эй, люди! - крикнул Павло, услышав в подвале знакомое ему жужжание. - Не выключайте автоклав! Кто там есть живой? Быстро сюда!

По каменным ступеням взбежал высокий, худой человек в рыжем от частой стерилизации халате. Павло узнал в нем врача Чапаевской дивизии капитана Момота. Тот тоже узнал Павла, и они пожали друг другу руки.

- Инструменты и стерильный материал, - бросил Павло. - У меня писатель Крайнюк.

- Крайнюк? - удивленно округлил красные от бессонницы глаза Момот.

- Он самый. Помогите. Приказ адмирала, - твердо сказал Заброда, чтобы Момот больше не расспрашивал.

- Сестра! Остановите там минеров, слышите! - крикнул Момот.

- Слышу! - отозвался из подземелья женский голос.

Они снесли Крайнюка вниз и положили на операционный стол.

И в этот момент из тьмы глубокого коридора торопливо выбежала Оксана, уже без халата, в голубом платье и тапочках на босу ногу. Тяжелая коса, по обыкновению, лежала короной над высоким лбом, небрежно прикрытая яркой шелковой косынкой.

- Ой, Павлик! - тихо вскрикнула она, словно испугавшись Павла, сразу вся затрепетав.

- Оксана! - бросился к ней Павло. - А ты чего здесь?

- Меня не взяли. Я тут остаюсь, - тихо, словно провинившись в чем-то, прошептала Оксана.

- Тогда я тебя возьму. Собирайся!