Анатолий СМИРНОВ
ПРЕДОЩУЩЕНЬЯ
Стихотворения
Анатолий СМИРНОВ
ПРЕДОЩУЩЕНЬЯ
Стихотворения
Ярославль 2012
УДК 82-1
ББК 84 /2 Рос=Рус/ 6-44
C50
C 50 Анатолий Смирнов. Предощущенья: Стихотворения —Ярославль: Издательский дом «Печать», 2011 -92 стр.
ISBN 978-5-9902377-9-5
От автора: в стихотворениях этой книги много бытовых реалий, которые следует отнести скорее к журналистике, чем к поэзии. Но глубинные изменения, происходившие в российском обществе в последние десятилетия прошлого века и начале нынешнего,
во многом и видны через эти реалии. В целом же основной темой книги, как и в предыдущих моих сборниках —"Осенний человек"/1996 г./ и "Скверы"/2010 г./ — является тема бытия простого человека в непростых условиях русской действительности.
ISBN 978-5-9902377-9-5
© Смирнов А.П., 2011
©Издательский дом «Печать», 2011
Но слышу, слышу лисий хвост
след заметающего времени.
* * *
Защемило в груди от печали
по грядущим таинственным дням,
как в далёком и юном начале,
где я жил ощущеньем огня.
Полыхало за дверцею в печке,
полыхало и выло, как зверь;
а косматая ночь на крылечке
когтем ветра царапала дверь,
и небесные чёрные силы
в снег вжимали продутый барак
так, что злей и угрюмей могилы
был к окну присосавшийся мрак.
Но гудело и ухало в сердце
пламя чувств, не имевших имён,
и казалось: открой только дверцу —
будет сердцем весь мир озарён...
А теперь впрок имён мне хватает,
чтобы чувства уложить в постель
и не пламя в груди полыхает,
а загробного мира метель;
за окошком смущённые тени
убегают во мглу фонарей...
Так откуда же это щемленье
о непрожитой жизни моей?
3
ВРЕМЯ БАРХАТНЫХ ЗНАМЁН
РЫБИНСК
Мотор скворчит, как жир на сковородке;
водитель хмуро курит "кэмел" свой;
стоят деревья в выцветших пилотках
вдоль улиц, словно лагерный конвой.
За ним мелькают зданья, светофоры,
а впереди асфальт уходит в синь...
Как невелик, однако, этот город
из окон перелётного такси!
Он больше мне в щербатых тротуарах,
во встречных взглядах серо-синих глаз —
во всём, что я случайно и недаром
в амбарах скряги-памяти запас.
Вот вытащишь какую-нибудь рухлядь —
плетённый стул, луну, осколок дня —
и чувства дрожевое тесто пухнет,
шипит и просит формы и огня.
ИНВАЛИД
У базарных ворот, при дороге,
ниже всех проходящих людей
он торчал, абсолютно безногий,
над убогой каталкой своей —
на подшипниках грубые доски —
и темнее асфальта ладонь,
4
а в губах — перламутра полоски,
из Берлина губная гармонь.
Бородатый, хмельной, полужуткий,
лбом со шрамом к асфальту клонясь,
выдувал он о сопках манжурских
на дрожащей гармонике вальс...
Рядом бодро галдели старухи,
предлагали укроп и лучок,
но отец, пошептав мне на ухо,
в руку толстый совал пятачок.
Подходил я к изнанке берета,
раскрывал вдруг вспотевший кулак
и на горстку потёртых монеток
опускал осторожно пятак,
и к отцу отбегал, что в сторонке
поджидал со стыдом на лице;
а у бабки в шкафу — похоронка,
что пришла до меня, об отце...
Пробивные хрущёвские годы
снова храмы громили окрест
и оттаявший запах свободы
замерзал, как предутренний лес;
прорастало российское пьянство
в подворотне, в скверу, в гараже...
Но и бледный росток христианства
прорастал в моей бедной душе!
1960-ые
О, дух годов шестидесятых,
ты — вкус китовой колбасы
и репродукторов раскаты
о птицах звёздной полосы!
5
Ворвался в дом наш телевизор
и мир расширился для глаз,
любой кумир стал грозно близко:
Стрельцов, Альметов — вижу вас!
Росли дома, росли заводы
вокруг и в тундровой дали,
и очереди за водкой
во дни получек всё росли.
В тени дворов на лавках тесных
и вдоль канав, где трав приют,
ругал безмозглость власти честно
подвыпивший рабочий люд;
и в гранях стопок толстопузых
над хлебом, килькой и лучком
уже зиял всего Союза
сверхтектонический разлом.
УРОК
Тротуары дощатые, угольный шлак
на дорогах и запах барака,—
здесь недавно хмурел "Волгострой — Волголаг";
в нашем детстве есть тень от ГУЛАГа...
То ли правду сказать, то ли ложью покрыть
наказуемый друга проступок?
В восемь лет этот выбор не просто свершить,
если Славка молчит очень глупо,
а в разбитом окне, словно ворон, сосед
клювом водит в предчувствьи поживы;
он к тому же ещё и в три звёздочки мент,
6
а у Славки папаша паршивый:
гвоздь его воспитанья — армейский ремень...
Но мне лгать ещё не приходилось:
наползает на щёки пунцовая тень,
Славку жалко... И вдруг, словно милость,
из барака напротив старуха идёт
и менту:"Что ты мучишь детишек?
Сорванцы с Техучастка бежали и вот
всё каменьями да в воробьишек".
Закрывает сосед чёрный клюв за окном;
погрозив Славке пальцем, старуха
убредает в барак свой, стуча посошком;
мы бежим за сарайки, где глухо.
Славка грязные слёзы стирает со щёк,
бьют под майкой костяшками рёбра...
Встретил Славку недавно, он помнит урок:
правду всю говори только добрым.
НАТАШКА
В дни детства всё мне было в радость:
и свист скворца, и шарк шагов,
и лёд черёмухи над садом
под грозным блеском облаков...
Я был наивен, как букашка,
и беззаботен, как цветок,
но одноклассницу Наташку
поцеловал, любя, в висок
и застеснялся,— кто ж не знает
всю глупость мальчиков благих...
Теперь она внучат качает,
понятно, вовсе не моих.
7
Но улыбается при встрече
всей глубиной зелёных глаз
и вспоминаю я тот вечер:
Весну. Скамейку. Третий класс.
ПОХОРОНЫ 1960-ых
Память детства верней, чем любые венчальные кольца;
обручённые с детством, мы с ним проживаем судьбу...
Умирал человек, даже если последний пропойца,
обмывали его, одевали, покоя в гробу.
Если нет своего, то соседи несли пиджачишко,