В туристской группе люди были разные, друг с другом почти не знакомые. Студенты, учителя, рабочие — бывалые туристы, проводящие каждый свой отпуск с рюкзаком за спиной.

Закончив ознакомительные занятия по геоботанике, Дима повел свой отряд через тайгу к далеким Красным Горам. Осталось несколько человек, гордо называвших себя авиационным отрядом. Это трое спелеологов — Гольянов, Володя Голубев и я. Это Женя, студентка-ботаник из Петрозаводска, которая совершенно случайно заехала в Пинегу, узнала о нас и не меньше часа упрашивала Сабурова взять ее в экспедицию. Что она нам будет полезна, было ясно с самого начала — в ботаниках мы очень нуждались; но Дима для солидности долго ломался и куражился, прежде чем соизволил согласиться. Пока Жене поручили обязанности повара. Еще с нами остался турист Леня, сильный парень, умеющий работать с топором. И наконец, пес Гуляш, зкспедиционник по профессии. Вернувшись из тайги с одной группой туристов или геологов, он незамедлительно подыскивает другую и живет припеваючи на казенных харчах.

Раннее утро, пустынный пинежский аэродром. Сейчас здесь находится только один "борт" — маленький вертолет лесной охраны "МИ-1", вмещающий трех человек и килограммов пятьдесят груза. На сегодня он наш. На земле свалена куча рюкзаков, мешков и картонных коробок — все это нужно забросить на базу вместе с нами.

Первый рейс налегке, без багажа. Володя и Леня, взяв пилу и топоры, спрыгнут с зависшего вертолета на молодую поросль и за три часа "побреют" ее, подготовив посадочную площадку. Тогда полетят все остальные и багаж.

— Ничего с собой не брать, только ватники, — распоряжается пилот. — В случае чего, заброску провизии всегда организуем.

Запасливый Володя все-таки сует за пазуху полбуханки хлеба и банку тушенки. Полет до Красных Гор и обратно — час, не больше. Когда он прошел и машина не вернулась, мы начали беспокоиться. Медленно тянулся второй час, потом третий. Может быть, на контрольной вышке что-нибудь знают? Иду туда. В небольшой, заставленной приборами комнате тревожно частит морзянка.

— Вертолет? Не ждите его, ребята. Нет-нет, никакой аварии, выброска прошла успешно, только потом его завернули на Карпогоры.

— Почему завернули? Кто?

— Все машины сняты с заданий. Геолог потерялся, третий день ищут.

Вот это номер… Поиски пропавшего — дело святое, но они могут продлиться и пять дней, и больше, а наши ребята сидят у черта на куличках без еды и спальных мешков. Конечно, ничего с ними не случится, через три дня выйдет к ним Сабуров, но ведь провизии и у него в обрез. Если нам не вернут вертолет, предстоит голодный марш в Пинегу, а это значит — экспедиция срывается.

Мои мрачные мысли перебивает чей-то неунывающий басок из приемника.

"Я — "борт шестьсот восемь", нахожусь в двенадцатом квадрате. Людей нет, но подо мной сразу пять медведей. Может, они геологом закусывают?"

Часа через два мне удается связаться с командиром авиаотряда; он обещает вернуть вертолет завтра, но нашего заводного летающего жука мы не увидели еще три бесконечно долгих дня.

Вертолет возвращается в Пинегу

Это были невеселые дни. С утра до вечера я сидел на вышке, звонил начальству земному и небесному, объяснял, доказывал, убеждал. Все соглашались — да, безобразие, люди брошены в тайге, мы разберемся, примем меры, распорядимся, ждите. И мы ждали. А поиски шли где-то далеко, у границ автономной республики Коми. Десятки машин были сняты с работы, срывались графики работы нескольких экспедиций — и все из-за одного легкомысленного парня, рабочего геологической партии, который впервые оказался в тайге и отошел от лагеря пострелять рябчиков.

На четвертый день утром прибежал дежурный с вышки.

— Летят! Пакуйте вещи!

Запаковывать было нечего, все давно готово. Погрузка шла три минуты. Коробки — в багажник, рюкзаки — в кабину, рядом с Женей, держащей на коленях кастрюльку с супом и увесистый узел с бутербродами.

— От винта!

Лопасти раскручиваются, превращаясь в голубой сверкающий диск… Через час машина возвращается.

— Ну как? — бросаемся мы к пилоту.

— Порядок! Ели малину и смородину, закусывали печеными грибами, спали в зимовье, есть там такая маленькая избушка. Грузитесь скорее, время не ждет.

Этим рейсом летят Гольянов с Гуляшом; закутанный с головой в ватник пес нервно поскуливает. Через час наступает моя очередь. Кабина забита до отказа. Под ногами рюкзаки и мешки с сухарями. Пилот садится на свое место, раскручиваются лопасти, и отбегает, пригнувшись, механик. Аэродром медленно поворачивается вокруг нас и уходит вниз, и вместе с ним уходит напряжение этих трех суток. Теперь-то уж все в порядке, летим…

Сквозь тонкое оргстекло смотрю вниз, на рыжие пятна болот, перемежающихся густой щеткой елей и берез. Влево отступает от нас широкая Пинега; из-за неровных, холмистых лиственничных лесов появляется узкая и извилистая речка, текущая в белых обрывах. Здесь она называется Соткой; ниже, где берега ее делаются низкими и плоскими, она меняет имя, становится Кулоем и течет через горькую и мрачную равнину к океану.

Изгибы Сотки

Вдали белеют строения Красногорского монастыря, самая высокая точка здешних мест. Где-то дальше — Голубино, Вешкома, Березник и удивительные в своей непривычности береговые пещеры. Интересно, найдем ли мы что-нибудь на Сотке?

Под вертолетом проплывает обрыв с зеленой лентой ручья, вырывающегося прямо из скалы. Я приглядываюсь к нему с любопытством, но ничто не подсказало мне, что именно здесь мы откроем подземную сказку Пинежья.

Занятия у входа в Голубинскую пещеру

Впереди крутая излучина в кирпичного цвета обрывах — это и есть Красные Горы… Вертолет переваливается через верхушки елей и скользит с горы вниз, к маленькой избушке, примостившейся на длинном и узком мысу. Навстречу бегут ребята.

Прошло четыре дня. Последние инструктажи групп — наземной и водной. Покачиваются на воде три легких плота из сухостоя с грузом, увязанным в полиэтилен. Еще раз уточняем точки встреч.

Плот готов к путешествию

Отчаливает от берега первый плот, на нем Демченко и Люда. За ним уходит второй — с Гольяновым и доктором нашей экспедиции Лизой, студенткой мединститута. Мы с Голубевым остаемся одни. Удивительно тихо на опустевшем берегу. Оставляем в избушке соль, сахар, спички, сухари. Кладем на печку дрова, подпираем палкой дверь. Таежный обычай соблюден.

Вода журчит между бревен плота, и нам немножко грустно, как всегда, когда покидаешь обжитое, привычное уже место. Володя поднимает над плотом адмиральский флаг — на нем традиционная летучая мышь, но в силу местных условий она в болотных сапогах. Я попрочнее привязываю лежащую сверху путевую карту, планшет аэросъемки. Все в порядке, можно трогаться. Удар шеста — и плавание начинается.

Быстрое течение несет нас мимо высоченных обрывов с наклонившимися сверху елями, через черные омуты, где плоты кружатся около изъеденных водой гипсовых скал. Впереди перекат, издали слышно, как звенит галька, по которой катится прозрачная вода. Выплываем из-за поворота и видим грустную картину — оба передних плота прочно сидят на мели. Демченко и Люда яростно работают шестами, пытаясь сдвинуть свой "крейсер", развернувшийся поперек течения. Эдик с Лизой раскачивают свой плот, но безуспешно. Через минуту и мы с размаху влетаем на хрустящую гальку. Я шагаю за борт; холодная вода плотно обжимает сапог. Плот немного приподнимается. Работая шестом, как рычагом, по сантиметру передвигаю тяжелые бревна. Минут через десять со звонким плюхом наш корабль переваливается на глубину. Эту процедуру потом приходится проделывать на каждом перекате; не скоро научились мы находить самую сильную струю, которая прокладывает себе путь поглубже.

Первый перекат пройден. Снова высоко над нами покачиваются ели, и можно сидеть, лениво подправляя шестом медленное движение плота.

Обрывы, сложенные из огромных каменных блоков, светились в косых лучах солнца так, что больно глазам. Гипс не был белым, он играл розовыми и голубыми, зеленоватыми и желтыми тонами — и все, что мы видели вокруг, совершенно не совпадало с тем, что слышали и читали об Архангельской области, крае болотистых равнин. Мы плыли через горную страну, и висящие над нами стены были особенно огромны по сравнению с неширокой, извилистой Соткой.

Утро. Потолок палатки весь в красно-золотом узоре от опавшей листвы, и кажется, что наш кочевой дом освещен солнцем. Но на дворе туман, как и вчера и пять дней назад; непогода рассеивается только к вечеру. Зато нет ни комаров, ни мошек — их согнал ранний осенний холод; только в глубине леса они еще донимают наших друзей из геоботанической группы.

Северная орхидея — башмачок Венеры

На скорую руку перекусываем, и снова плоты грохочут по перекатам, царапая дно. Где же пещеры? Что они должны здесь быть, мы убеждены. Нигде не встречалось нам такое многообразие форм карстового рельефа, как на Пинеге. Карст имеет здесь даже местные названия — "ворги", "мурги" и "шелопы". Ворги — это большие овраги-ущелья. Мургами называются карстовые воронки, их здесь видимо-невидимо, они покрывают наш аэропланшет как оспины. Но колоритнее всего шелопы, или мелкий шелопняк, как говорят пинежане. Представьте себе поверхность, рассеченную трещинами и провалами до метра-двух шириной и примерно такой же большой глубины; провалы расположены неправильной сеткой, так что идти напрямик через шелопняк почти невозможно, нужно постоянно спускаться и вылезать. Если учесть, что он находится в глухом лесу, завален буреломом и зарос мхом, по которому скользит нога, то, пожалуй, более непроходимую местность трудно себе и вообразить. Недаром здесь такое обилие медведей, любителей уютных укрытий, и множество рябчиков; кстати, старинный герб Пинеги — пара рябчиков.