Мои собеседники сокрушенно разводили руками — "русча бельмейм", — и мы расходились.

А тропа становилась все занятнее. Она то и дело прижималась к отвесным скалам и делалась похожей на памирские висячие тропы — овринги, таким количеством кольев и хвороста была она подперта. Глинистые обрывы скользили вниз градусов под семьдесят, и я думал: а каково тут в дождь или после дождя?

Вдоль тропы тянутся кусты барбариса в красной осенней листве, покрытые тяжелыми гроздьями фиолетово-розовых ягод, из которых должен получиться прекрасный кисловато-терпкий компот. Я остановился на привал сразу, как только мне пришла эта мысль. Очередной прохожий, старик огромного роста с грозно торчащими седыми усами, разделил со мной трапезу, вытащив из хурджуна лепешку с тмином.

Кусты барбариса, покрытые тяжелыми гроздьями ягод

Ташкурган открылся к вечеру — большой кишлак на плоскогорье высоко под долиной. Поднимались дымки из труб, мычали коровы, мальчишки гоняли мяч на спортплощадке. Один из них проводил меня к директору школы.

Утро. Меня будит приглушенный детский смех за дверью. Выглядываю из спальника. Над головой потолок из арчовых досок, лежащих на массивных балках. Коричневое дерево так гладко выстругано, что кажется полированным. С балки над окном маленькими зелеными осьминогами свисают ветки какого-то растения. В углу кадка с цветами, в другом — заваленный книгами и тетрадями стол. На полу и на стенах ковры, в больших нишах — стопки цветистых одеял. Рядом со мной, завернувшись в такое же одеяло, спит Сераджеддин — новый мой знакомый, директор ташкурганской школы.

Когда вечером я отыскал его и попросил разрешить переночевать в школе, Сераджеддин был искренне обижен. Неужели я мог подумать, что он не устроит гостя у себя в доме?!

Как скатерть-самобранка, возник дастархан, и чай, и плов, который нужно было поливать острым барбарисовым соком, и снова чай. И долгий разговор под потрескивание керосиновой лампы.

Сераджеддин прекрасно говорил по-русски — научился еще лет пятнадцать назад, в армии. После армии его судьбу решила встреча с экспедицией ленинградских ботаников, работавших в Байсунских горах; возникший интерес к растениям привел его на биологический факультет.

— И вот уже который год работаю директором школы. Кишлак большой, школьников четыреста человек, десятилетку построили. А ботанику люблю по-прежнему. Вот смотри: на балке цветок висит — это тляурты, по-русски "трава мечты". Если ее корневище повесить в доме и оно даст листья — значит, мечты твои сбудутся. Сколько раз я тляурты находил, и всегда зеленела…

— Амир-Темир говоришь? Я туда три дня назад ходил, знакомые из района приезжали, им показывал. В этот раз глубоко не ходил, а раньше бывал до самого конца, там маленькое озеро есть, только дойти до него трудно — лопатку надо брать. А жернов, о котором все говорят, не видел…

— Ташкурган — древний кишлак, ему уже восемьсот лет. Высоко над рекой, защищен хорошо — даже стены были, сейчас от них остатки видны. А название значит — "Каменная крепость".

Несколько дней я работал в окрестностях Ташкургана, собирал насекомых на плоскогорье и в долине Кзылдарьи, выходил на перевалы, побывал и на плато Алхана — "Тысяча ям", где в белых гипсах промыто множество карстовых воронок. А в одно солнечное утро Сераджеддин дал мне проводника, школьника Джуру, и мы пошли в Амир-Темир. Сперва вниз, к реке, а потом вверх и вверх по крутым тропам, так быстро, что я задыхался под своим рюкзаком. Вокруг желтая сухая трава и кусты шиповника с большими и сочными плодами. Грызу их на коротких привалах, но Джура не дает мне засидеться, хочет успеть обратно в школу. Он не подготовился к контрольной по русскому языку и рвется к учебникам. Мы тащимся вверх, пот заливает мне очки. Должен же кончиться когда-нибудь этот подъем! Вокруг растет жимолость с беловатыми, похожими на прозрачные фонарики ягодами, они выглядят очень соблазнительно, и я который раз попадаюсь на удочку, надеясь, что хоть этот вид жимолости окажется съедобным. Он был особенно несъедобен, и я еще долго исподтишка, чтобы не смеялся Джура, сплевывал густую горечь. Мы шли уже часа полтора, поднимаясь по осыпям и почти бегом спускаясь в ущелье. Я не смотрел по сторонам, мне давно уже было все равно — и ноги двигались сами собой, тело только следовало за ногами. Они вынесли меня на очередной поворот тропы — и будто вмерзли в камень.

Перед нами уходила в небо серая известняковая стена. Она не была отвесной — она нависала над ущельем как борт исполинского корабля. В ней был и иллюминатор — отверстие метрах в двадцати надо мной. Оттуда крутой дугой рушилась струя воды, играя радугой на солнце, дробясь на поросших ярко-зеленым мхом скалах. А дальше раскрывалась огромная каменная чаша с отвесными стенами, и на дне этой чаши шумела река. Стены были метров в двести над краем осыпи, и высота осыпей была тоже не меньше двухсот метров. Вдали виднелось еще одно ущелье — над ним на плоскогорье белел недавно выпавший снег.

И снова ноги, подгибаясь и качаясь, понесли меня и рюкзак. Что-то изменилось в небе, но что, я понял лишь тогда, когда по камням запрыгали горошины града. Джура показал вверх. "Амир-Темир!" В самом низу стены зияла гигантская арка, похожая на въезд в железнодорожное депо.

Я оглянулся: Джура уже убегал, натянув на голову свою куртку. "Куда ты? Отдохнем, костер разведем, ведь вымокнешь!" Но он только махнул рукой.

Я полез вверх. Огромная пасть становилась все больше, и когда я добрался до нее, то почувствовал себя мелкой букашкой. Под сводами неуютно гудел холодный ветер.

Желтый луч фонарика запрыгал по стенам. В глубину пещера не сужалась, только все больше становились глыбы, лежащие на моем пути; но скоро впереди забрезжил свет, и я вышел к другому входу, не менее огромному. Пока все сходилось с планом, полученным в Самарканде.

Когда-то, десятки, а то и сотни тысяч лет назад, крутой изгиб пещеры был вскрыт эрозией и она разделилась на два отрезка: один — сквозной, другой — уходящий вглубь, тот самый главный Амир-Темир, с жерновом и озером. Его пасть раскрывалась передо мной; вела туда уютная тропинка и даже несколько ступенек в камне, явно вытесанных людьми. Внутри было безветренно и сухо. На пыльном полу неглубокие ямы правильных прямоугольных очертаний — наверно, работа археологов; рядом лежали массивные черепки каких-то очень больших сосудов.

На улице хмурилось — низкие облака текли над плоскогорьем, неслись по ветру желтые и красные кленовые листья. В пещере было куда уютнее. Я начал располагаться: заготовил дрова, принес в полиэтиленовых пакетах с речки воду. Тылы обеспечены. Можно идти. Но сперва мне хотелось приглядеться к пещере снаружи и понять, могла ли быть правдой легенда о ней.

Четко заметны остатки двух стен. Одна ниже входа, другая в самом входе. Обе выложены из аккуратно подогнанных и даже обтесанных камней и укреплены балками из арчовых бревен. Вместе они представляли собой как бы две ступени, каждая метра по три высотой; между ними — лесенка из гладко обтесанных плит, теперь заплывшая глиной и щебнем, но все-таки ясно заметная. В пыли что-то блеснуло голубой искоркой. Я нагнулся. Черепок тончайшей — в два миллиметра, не больше — глиняной чашки, с обеих сторон покрытый нежной голубой глазурью. Виден был кусочек рисунка- стилизованной зеленой ветки. Такие чашки видел я в самаркандском музее, и датировались они временем Тимура. Кто знает, может быть, действительно из этой чашки пил Тимур?

…Он родился в Ходжа-Ильгаре, недалеко отсюда, и начал свою карьеру простым разбойником, предводителем шайки удальцов. Он не был похож на того властного, пресыщенного победами и кровью старика, которого мы знаем по скульптуре М. М. Герасимова. Он был молод, зол и жаден. И охромел он совсем не тогда, когда завоевывал царства. Просто пытался украсть отару баранов у соседей, а те оказались настороже и ранили его в ногу и руку. С той поры он и получил кличку Тимур-Хромец, Тимур-Ленг. Когда за ним шла погоня, он уходил в горы, путал следы, исчезал и отсиживался в никому неведомом горном гнезде, пещере, укрепленной, как крепость, и ржали упрятанные под землей лошади, и звенело оружие дозорных. И может быть, эта чашка с хрустом лопнула у него в руке, когда вбежал, запыхавшись, воин с дурной вестью — и нужно было снова мчаться в ночь, прорубая себе дорогу…

Все-таки интересно: что нашли тут археологи? Конечно, никаких сокровищ Тимура здесь не осталось, но может быть, что-то проясняющее легенду они нашли.

Пещерные сокровища… Наверно, уже многие тысячелетия пещеры кажутся неразрывно связанными с сокровищами. Помню, в Польше спелеологи показывали мне фотографии таинственных знаков, оставленных кладоискателями под землей. На одной четко была заметна дата- 1531. Одна из пещер в Татрах так и названа — Пещера Искателей Сокровищ. Не раз находили под землей и кости заблудившихся, которым не помогли ни церковные свечи, ни списанные у знающих людей заклинания…

И все-таки в таких дышащих древностью краях, как Кавказ или Средняя Азия, каждый спелеолог чуть-чуть — самую капельку! — надеется на то, что где-то, в какой-то пещере, ждет его сокровище. Времена изменились, и сокровище совсем не обязательно должно быть золотом и драгоценностями; сундук с рукописями гораздо более привлекателен.

Обычно легенды, говорящие о сокровище, скрытом в какой-то определенной пещере, лгут. В этом убедились альпинисты, два года штурмовавшие пещеру Мата-Таш около озера Ранг-Куль на Памире. По преданию, там были спрятаны несметные сокровища — чуть ли не самого Александра Македонского. Те, кто прятал их, поднимались по отвесной скале, примораживая к камню куски мяса. Подъем к этой пещере был невероятно труден; один из восходителей был ранен при штурме. И, когда, наконец, удалось добраться до входа, альпинисты увидели небольшой зал с покинутым гнездом грифа и разбросанными вокруг костями — остатками его добычи. И никаких следов человека, и ни одной, самой завалящей монетки.