В новом веке древнее искусство заново открывается. В новом веке древнее искусство начинают охранять и собирать. Один из главных охранителей, собирателей, пропагандистов древней русской живописи, архитектуры, резьбы по камню и дереву, вышивок, тканья, украшений, керамики — молодой художник, молодой секретарь Общества поощрения художеств.

Он описывает памятники старины, разъясняет их значение, возмущается невежеством и равнодушием.

«Где бы ни подойти к делу старины, сейчас же попадешь на сведения о трещинах, разрушающих росписи, о провале сводов, о ненадежных фундаментах. Кроме того, еще и теперь внимательное ухо может в изобилии услыхать рассказы о фресках под штукатуркой, о вывозе кирпичей с памятника на постройку, о разрушении городища для нужд железной дороги… Грех, если родные, близкие всем наши памятники древности будут стоять заброшенными.

Не нужно, чтобы памятники стояли мертвыми, как музейные предметы. Нехорошо, если перед стариной в ее жизненном пути является то же чувство, как в музее… Дайте памятнику живой вид, возвратите ему то общее, в котором он красовался в былое время, — хоть до некоторой степени возвратите! Не застраивайте памятников доходными домами; не заслоняйте их казармами и сараями; не допускайте в них современные нам предметы — и многие с несравненно большей охотой будут рваться к памятнику, нежели в музей!..

Как это все старо, и как все это еще ново. Как совестно твердить об этом, и как все эти вопросы еще нуждаются в обсуждениях! В лихорадочной работе куется новый стиль, в поспешности мечемся за поисками нового. И родит эта гора — мышь».

Заседают ученые комиссии, вырабатываются уставы и правила, а в это время разрушается Трокайский замок, облеплен безобразными пристройками собор Юрьева-Польского, в Смоленске кладут заплаты на стены и тут же вынимают песок из старинных валов, стирают фрески. В Мерече, на Немане, стоял старый дом, помнивший короля Владислава и Петра Великого, — в 1893 году стоял, а через три года его перестроили до фундамента. Разобраны башни в Мерече и в Ковно, медленно разрушается старина Новгорода, сараюшки и заборы лепятся к старым зданиям. И сама земля меняется, скудеет — идут пески на селения возле Немана, вырубаются леса на русском севере… Художник говорит об этом с тревогой, как чеховский Астров.

Рерих — член многих комиссий по охране старины, неутомимо ведет заседания этих комиссий, делает доклады, составляет списки того, что следует охранять. И понимает, что дело не в самих комиссиях: «Как передать народу это стремление спасти памятники? Как внушить всем городским хозяйствам, что с разрушением памятников понижается культура? Кому нужны прекрасные правила? В какие шкафы лягут списки?»

«О памятниках старины теперь много пишется. Боюсь, даже не слишком ли много. Как бы жалобы на несчастья памятников не сделались обычными! Как бы, под звуки причитаний, памятники не успели развалиться… Здесь необходимы не коллегии, которые всегда безответственны, но личная ответственность. Необходимо проникнуть в души людей, для которых памятник есть хлам».

Художник просит, напоминает, разъясняет, умоляет:

«Добрые люди, не упустите дело доходное. Чем памятник сохраннее, чем он подлиннее — тем он ценнее. Привлеките к памятнику целые поезда любопытствующих. Бог да простит вас, извлекайте из памятников выгоду, продавайте их зрелища, сделайте доступ к ним оплаченным. Кормите пришедших во имя древности, поите их во имя старины, зазывайте небылицами красивыми, украшайте каждое место легендами… Торгуйте, продавайте и радуйтесь!.. Чем до сердца доходчивее, так и думайте; но старину сберегите!»

Сохранность старины — это и восстановление старины, волнующее Рериха — художника и историка.

В двадцатом веке складываются основы, принципы реставраторского дела. В это дело, сочетающее точность науки и вдохновение искусства, проникает самоуверенное невежество и сухое ремесленничество. Такое реставраторство Рерих называет «тихими погромами». «Погромы» постигают псковский Мирожский монастырь, ярославский храм Николы Мокрого, который вдруг начинают старательно покрывать масляной желтой краской, любимую новгородскую церковь Спаса-Нередицы.

«Показали снимок незнакомой церкви. — „Откуда это?“ — „Вот ваш любимый Спас в новом виде“.

Сделался некрасивым чудный Нередицкий Спас. Нынче летом его переделали. Нашли мертвую букву Византии, отбросили многое, тоже веками сложенное.

На пустом берегу звеном Новгорода и старого Городища стоял Спас одинокий. Позднейшая звонница, даже ненужный сарайчик пристройки, даже редкие ветлы волховские — все спаялось в живом силуэте. А теперь осталась Новгородская голова на чужих плечах».

Сохранение России — это охрана ее природы, ее памятников, лучших традиций уходящего патриархального быта. Сохранение России — это уважение к ее древним зданиям, к резьбе по карнизам и наличникам, к картинам, к первобытным писаницам. Это — память о предках, о первобытных охотниках и воинах, о доблестном князе Александре, который поразил шведского военачальника на реке Неве, за что и получил прозвание — Невский. Это уважение к народному искусству, предназначенному не избранным, но самим пастухам, пахарям, пряхам, — к вышивке, кружевам, орнаментам на одежде и мебели, на глиняной посуде и кожаной обуви.

Сохранение России — это создание музеев и обществ, раскопки и сбережение каждого старинного здания, и приобщение к этому самого народа, который должен знать свое прошлое и гордиться им. Рерих мечтает о возрождении, о создании такого искусства, которое будет нужно не избранной публике, посещающей сегодня театры и выставки, но всему народу. Искусство должно войти в быт, слиться с бытом. В этом художник близок Толстому. Словно сам художник написал: «Искусство не есть наслаждение, утешение или забава — искусство есть великое дело. Искусство есть орган жизни человечества, переводящий разумное сознание людей в чувство. В наше время общее религиозное сознание людей есть сознание братства людей и блага их во взаимном единении. Истинная наука должна указать различные образы приложения этого сознания к жизни. Искусство должно переводить это сознание в чувство».

Это искусство существовало, как думает Рерих, в прошлом России.

Это искусство должно, как уверен Рерих, воскреснуть в ее будущем.

В 1904 году в Обществе поощрения художеств выставляются работы Рериха, сделанные во время продолжительных и постоянных поездок по России, свершаемых «с художественно-археологической целью» в 1903–1904 годах.

Во множестве старинных городов художник открывает для себя Россию.

Раньше был открыт северо-запад: Нарва — древний Ругодив, где стоят друг против друга крепость шведская и крепость русская, кремль и замок, кирка и церковь. Выборг — с замком и парком — «Монрепо», петергофские и царскосельские дворцы… Впрочем, это — владения Бенуа и Остроумовой-Лебедевой. Россия Рериха — не Царское село, но пространства царскосельского уезда, «Извара», новгородские, псковские земли, валдайские дороги. Там — холмы, темные хвойные леса, прорезанные стволами берез, облачное небо, серые озера и синие реки, встающие над реками главы и оплечья белых храмов. Его северная, лесная, озерная, валунная Русь равна по размерам старинному удельному княжеству.

Со временем она размыкается и расширяется. Лучи путешествий все удлиняются. Они ведут в традиционный Крым, в Киев, в Чернигов — первоначальное гнездо Руси. Ведут в торговый Ярославль, раскинувшийся своими церквами и тенистыми бульварами над Волгой; в Кострому с ее обширными торговыми рядами, с желтой пожарной каланчой — высотным зданием времен городничих и сиротских домов. За Волгой белеет Ипатьевский монастырь — исход Романовых, трехсотлетнее правление которых идет к своему неизбежному концу.

Пароходы конкурирующих обществ «Самолет», «Кавказ и Меркурий» плывут по Волге — отделаны красным деревом каюты, обиты плюшем диваны, в ресторане подается осетрина, стерлядь, астраханская икра; в окнах салона ресторана уходят назад зеленые крутояры, села, белые храмы, над которыми плывут облака.

Дамы под кружевными зонтиками гуляют по палубе, дамы под кружевными зонтиками гуляют по бульварам, осматривая друг друга — у кого платье моднее, у кого брошь богаче. Степенные купцы прохаживаются с женами, прогуливают дочек на выданье.

Это — типы и сюжеты Кустодиева. Толпа и ее люди, контрасты бедности и богатства Рериха вовсе не привлекают. Он ставит этюдник не на бульваре, не на пристани, но возле старой церкви или уцелевшего дома XVII века. Пишет не бытовые сценки, но сами строения волжских городов. Причем только самые старинные — не присутственные места, а белокаменные храмы. Не ампирные особняки, а купола и паперти, не анфилады комнат с изразцовыми печками, а внутренние виды — интерьеры ярославских церквей Николы Мокрого, Ильи-пророка, Иоанна Предтечи в Толчкове.

В Костроме привлекает не уют провинции, но Воскресение-на-Дебре. В Угличе — «масса старинных церквей».

В реальном Нижнем Новгороде — толчея, разноголосье пристаней, босяки, грузчики в пестрядинных пропотевших рубахах, арбузный торг, квас, вобла, лотки с требухой или объявления: «В лавках В. Г. Гузеева получена свежая зернистая икра от 1 р. 60 к. и дороже. Большой выбор уральских свежих осетров от 17 коп. за фунт».

Художник обращен здесь только к древности новгородской, к кремлевской стене, то взмахивающей на откос, то спускающейся круто вниз.

В письме он описывает Тверь: «Скверный, неоткровенно провинциальный город. Какие типы по улицам бродят!»