Часто говорится о старине, в особенности о старине народной, как о пережитке, естественно умирающем от ядовитых сторон неправильно понятой культуры. Но не насмерть еще переехала старину железная дорога, не так еще далеко ушли мы и не нам судить: долго ли еще может жить старина, песни, костюмы и пляски? Не об этом нам думать, а прежде всего надо создать здоровую почву для жизни старины, чтобы в шагах цивилизации не уподобиться некоторым недавним „просветителям“ диких стран с их тысячелетнею культурой».

Художник призывает хранить старину в жизни. Художник хранит эту старину в своих этюдах костела на Вилии, Иверского монастыря на Валдае, псковского кремля — десятки этюдов вырастают в огромную сюиту, прославляющую Древнюю Русь и ее великое искусство «городского строения».

Художник выбирает в каждом городе то строение, которое будет писать, и видит только строение, отделяя его от повседневной жизни, идущей на улице и во дворе. Располагается художник вблизи от здания, сплошным темным контуром выделяет его очертания, подчеркивая слитность их с землей, с пространством, и одновременно выделяя, отделяя их каменное пространство от воздуха.

Художник внимателен к ритму постройки, к чередованию проемов галереи, крепких колонн-бочонков, к порталам, напоминающим порталы романских храмов, к крыльцам с провисающими гирьками, которые делят арку пополам, тянут ее к земле и одновременно снимают тяжесть. Художник всегда занят объемом здания, его соотношением с плоскостью земли; он передает тяжесть камня, усилие вознесения куполов, которым предшествуют стены, оплечье, барабан — все каменное, увесистое как бы пустившее корни в землю.

Рерих подробен в карандашных рисунках; в этюдах маслом он обобщает детали, строит здание на полотне, как строили его сами каменщики. Деталь, часть здания — паперть, портал, окно — обязательно воспринимается в соотношении с другими, невидимыми частями. Именно здание как единое целое, как некий самостоятельный завершенный организм, живет на этих полотнах своей жизнью — оно построено людьми, но сами люди не изображены возле своих жилищ и храмов (вспомним, как усиленно заселял старые московские улицы Аполлинарий Васнецов, по-своему живописующий старину). Люди могут только смотреть вместе с художником на здания, возведенные предками. И художник словно говорит каждым этюдом, каждой зарисовкой: это построено людьми, и вы, люди, храните возведенное предками. Не знающий прошлого не может думать о будущем.

В том же, 1904 году в числе многих других картин русских художников 83 этюда Рериха были отправлены на выставку в Соединенные Штаты, за океан. Все они не вернулись в Россию.

Обстоятельства задержки-пропажи картин подробно изложил Сергей Маковский, объехавший в 1906 году Америку. В письме к Рериху от 21 августа 1906 года он сначала воздает хвалы Новому Свету: «Америка превосходит все ожидания. Новый мир. Новые люди. Новая культура. Наши обычные европейские идеи об „американизме“ — ложны. Мы привыкли видеть в Америке какое-то грозящее продолжение Европы. Неправда. Европа стареет, идет к концу. Америка нарождается. Культура, которой гордится Европа, — симптом конца. Варварство Америки — начало… Ее эстетика — эстетика новой жизни».

После этого гимнического начала следует очень трезвое изложение дел.

Оказывается, по законам штата Нью-Йорк ввезенные для выставки и продажи картины подлежали пошлине, которая должна была взиматься или сразу при ввозе, по оценке таможни, или после продажи картин. Импресарио выставки, некий Э. М. Гринбальт (или Гринвальд), предпочел второй вариант. Но цены, назначенные им, были слишком высоки, картины не продавались. Первого декабря 1904 года выставка закрылась, не принеся доходов. Тогда был устроен аукцион, на котором несколько работ были проданы по небольшим ценам. В дело вмешались таможенники, заинтересованные в более выгодной продаже. Началось дело между таможней и устроителем выставки. Русское консульство пробовало вмешаться, но импресарио был официальным доверенным лицом художников, консульство же не имело никаких полномочий на ведение дел. Пока письма шли через Атлантику, таможенники арестовали картины и сложили их в огромных складах нью-йоркской таможни. Импресарио же, раздобыв деньги под залог картин, удрал — кажется, в Париж, кажется, с фальшивым паспортом. Чтобы выручить картины, нужна была доверенность от всех художников и несколько тысяч долларов для выплаты долга таможне за упаковку и хранение картин. Маковский надеялся, что, может быть, найдется богатый американец русского происхождения, который возьмет все на себя, уплатит долг, отправит картины в Россию. Но, видимо, богач-филантроп так и не объявился. Картины были распроданы на аукционе в Сен-Луи. Известно, что музей Окленда купил сорок этюдов Рериха, остальные разошлись по частным владельцам.

«Сход старцев» остался в музее Сан-Франциско. Святые ворота, башня Веселуха, Борис и Глеб-на-Кидекше, Спас-на-Сенях, Псковской погост — уж как переводили названия — неведомо, но этюды эти украсили гостиные Нью-Йорка, Бостона, Сан-Франциско. Они принесли в Новый Свет отблеск искусства Древней Руси — огромного искусства, значение которого и в самой России только-только поняли. Идет ведь самое начало двадцатого века…

Открывая великое искусство прошлого, Николай Рерих думает о будущем России.

Предвестьем этого прекрасного будущего видится ему усадьба под Смоленском. Называется усадьба — «Талашкино», фамилия хозяев — Тенишевы.

Вячеслав Николаевич молчалив, очень богат, хороший виолончелист-любитель. В обществе больше знают его супругу Марию Клавдиевну, по первому мужу — просто Николаеву, по второму мужу — княгиню Тенишеву.

Репин в 1891 году писал о веселых прогулках катером по взморью: «В одно из этих катаний к нам приехала великолепная дама — Мария Клавдиевна Николаева. Она оказалась дивной певицей и страстной любительницей живописи. Живет в Париже и погружена в интересы тамошнего артистического мира. Ко мне она обратилась с заказом своего портрета. Я пообещал ей исполнить этот заказ будущей осенью в Париже (два вечера у нее в Европейской гостинице). Сегодня она уезжает в смоленское имение, а оттуда за границу. Дуэт ее с виолончелью Тенишева забыть невозможно…»

Репин пишет княгиню многократно: то в черном, то в белом, то с палитрой в руке, то в декольтированном бальном туалете — красивую, уверенную, многих чарующую. «Это что за барынька?» — мимоходом спросил Лев Николаевич Толстой, остановившись перед ее портретом. Но уничижительное слово к Тенишевой никак не подходило.

Княгиня богата — но мало ли в мире людей, употребляющих состояние на то, чтобы стать еще богаче? Тенишева кончила художественную школу, пишет маслом, занимается живописью по эмали. Главное же ее призвание — быть меценаткой, собирательницей, покровительницей художников. Собирает она картины, акварели, старинные художественные изделия. Участвует в организациях выставок, в создании музеев, постоянно дает субсидии то на петербургскую художественную студию, то на смоленскую рисовальную школу, то на поездку за границу какого-то художника.

Она субсидировала создание журнала «Мир искусства», принимала в нем горячее участие, пока журнал не стал высказывать мнения, противоречащие ее взглядам, пока не вывели из себя ядовитые карикатуры Щербова — то он изображал Тенишеву бабой, торгующей у «декадентского старосты» какое-то зеленое полотно, то совсем уж обидно — коровой, которую умело доит тот же Дягилев (а Репин на коленях подносит корове блюдо с лавровым венком).

Все же, разойдясь с «мирискусниками», Тенишева продолжает помогать художникам, хлопотать об устройствах выставок. Собирательство захватывает ее на всю жизнь — собирательство картин, вышивок, икон, церковной утвари, старинных книг, деревенской посуды — всего особенного, отмеченного печатью умения, истового ремесла. Она не задумывается поехать не только во Францию, но в Болгарию и Черногорию, чтобы собрать там образцы славянского орнамента, народных ремесел.

В парижском музее декоративного искусства экспонируются в 1907 году «Objets d’art russes anciens» (предметы искусства русской старины) из коллекции «la princesse Marie Tenichev». Иконы, кресты, паникадила, сосуды, ожерелья, полотенца, кружева, шали, душегрейки, sarafane (в каталоге пояснение — «robe de femme», то есть женское платье).

Лувр предоставляет залы для выставки из коллекции Тенишевой. Она то дает интервью в Париже, то объезжает смоленские села, и во всех поездках всегда сопровождает Тенишеву бывшая хозяйка «Талашкина» Екатерина Константиновна Святополк-Четвертинская. Ее тоже пишет Репин — строгую женщину с запавшими большими глазами. Она разделяет все хлопоты Тенишевой, поддерживает все ее начинания. А доброжелательство далеко не всегда сопровождает Марию Клавдиевну.

Баснословную сумму предлагали в Париже за ее коллекции — она вернула все в Смоленск. Но благодарности Смоленской думы не дождалась; великолепный музей русской старины, так привлекательно вставший на тихой улице Смоленска, Тенишева передала Московскому археологическому институту. Истинная благодарность Смоленска сопровождает Тенишеву сейчас, когда город встал из руин второй мировой войны, зажег вечный огонь на огромных братских могилах, восстановил свой кремль над нешироким Днепром, бережно сохранил картинную галерею в краснокирпичном тереме, который по справедливости должен был бы носить имя Марии Тенишевой, как московский терем носит имя Третьякова. А в семнадцати километрах от Смоленска расположено еще и «Талашкино».