Гул вскрывающейся реки, треск ледохода одинаково слышен в доме 9 и в доме 25, где учит уроки «майский жук».

Учит языки живые и мертвые: Демосфена приходится переводить с древнегреческого не на русский, а на немецкий, потому что преподавание у Мая ведется преимущественно на этом языке. День здесь начинается молитвой православной и лютеранской, дружно уживаются два вероисповедания, два вероучителя — пастор Юргенс и импозантный дьякон ближней церкви Академии художеств Постников. Карл Иванович нюхает табак и сморкается в огромный платок — желтым горохом по красному полю; в день рождения директора Агнесса Альбертовна поит гимназистов шоколадам. «Сперва любить, потом учить» — девиз Мая и его учебного заведения.

Гимназист Рерих пишет по-немецки поздравительные стихи родителям, учит «Лесного царя» — не переложение Жуковского, но подлинник Гёте. Приносит домой еженедельный табель: «из алгебры — четыре, из немецкого — четыре, из закона божьего — пять» (сначала была тройка, вероятно, в доме слишком налегали на изучение Нового завета).

Мальчик с удовольствием занимается языками, на уроках географии тщательно чертит карты, белит ледники, желтит великую пустыню Гоби, лепит из пластилина рельефные Гималаи.

Когда на рождественских праздниках устраивается пышное «географическое шествие» (в честь Карла Ивановича, преподававшего географию) — за герольдами, несущими знамена с силуэтами майских жуков, следуют изображаемые гимназистами моря, реки, города и государства, — гимназист Рерих Николай перевоплощается в великую русскую реку Волгу, гимназист Бенуа Александр — в великую китайскую реку Хуанхэ.

Конечно, к нему благоволит учитель рисования — и в классе Рерих занимается изрядно, и для традиционного гимназического «гоголевского вечера» делает эскизы декораций, программы с портретом любимого писателя. Гоголь действительно — автор любимых книг, причем не «Ревизора», не «Шинели», не роскошного летнего дня Сорочинской ярмарки, но «Вия», но «Страшной мести» — ночных сказаний о духах земли, о прозрачных хороводах утопленниц, о зловещем огромном Всаднике, вставшем над горами: «За Киевом показалось неслыханное чудо. Все паны и гетьманы собрались дивиться сему чуду: вдруг стало видимо далеко во все концы света. Вдали засинел Лиман, за Лиманом разливалось Черное море. Бывалые люди узнали и Крым, горою подымавшийся из моря, и болотный Сиваш. По левую руку видна была земля Галичская.

— А то что такое? — допрашивал собравшийся народ старых людей, указывая на далеко мерещившиеся на небе и больше похожие на облака серые и белые верхи.

— То Карпатские горы! — говорили старые люди. — Меж ними есть такие, с которых век не сходит снег, а тучи пристают и ночуют там.

Тут показалось новое диво: облака слетели с самой высокой горы, и на вершине ее показался во всей рыцарской сбруге человек на коне, с закрытыми очами, и так виден, как бы стоял вблизи».

«Именно не реализм Гоголя, но его высокая духовность и тонкая потусторонность особенно увлекали», — напишет Рерих через много лет. Пока же, на радость учителю рисования, старательно иллюстрирует «Вечера на хуторе».

Больше всего увлечен гимназист историей. Он добросовестно учит хронологию и перечень королевских династий по учебникам. Но прошлое оживает не в учебниках, одобренных министерством просвещения, но в строках о князе, навстречу которому выходит из темного леса старик, покорный Перуну. Кудесник — в домотканой рубахе, Олег — в тяжелой броне. Деревянный идол — Перун, белый череп коня, курган, на котором пируют воины. Воскресает прошлое в древнем слове о походе путивльского князя: скрывается за холмом родная земля, лисицы брешут на красные щиты, темнится, меркнет солнце и женщина рано плачет на городской стене.

Свое ощущение истории гимназист пытается выразить в литературных опытах: тщательно переписывает он в тетрадку стихотворения — «Ушкуйник», «Ронсевальское сражение», явно навеянные историческими балладами Алексея Константиновича Толстого. Старательно готовит сочинения о древнем Новгороде и княгине Ольге. Юный петербуржец, еще не бывавший в Москве, уверенно отдает предпочтение «оригинальной» древней столице перед «заграничной», новой. Учитель выводит за это сочинение четверку и синим карандашом ставит вопросительный знак —? — перед фразой: «Не правда ли, теперь Москва имеет вид, если только можно сделать такое сравнение, бабушки, у которой чепец свернулся на сторону, а Петербург подтянулся, вытянулся, словно солдат на часах».

Прошлое Земли увлекает ученика гимназии фон Мая. Огромные пространства Земли, пространства дальних стран, где города соединяют не железные дороги, но караванные тропы. Как все российские гимназисты восьмидесятых годов, читает Николай журналы «Живописное обозрение», «Вокруг света», «Природа и люди», где соседствуют описания «первого случая смертной казни посредством электричества», фантастический роман о похождениях космонавтов, запросто перелетающих с Луны на Меркурий, и бесконечные очерки об аборигенах Австралии и Америки, о битвах между крокодилами и тиграми, которые якобы наблюдали собственные корреспонденты «Вокруг света» в Индии.

Индия — излюбленная страна, откуда идут вести в журналы для юношества о сокровищах, скрытых в джунглях, о неведомых племенах, приносящих человеческие жертвы, о статуях Будды, которые с бесстрастной улыбкой смотрят на людскую суету, о самых высоких в мире горах. У родителей в гостях бывает не только химик Менделеев и правовед Кавелин; востоковед Голстунский рассказывает историю народов Азии, ученый-монголист Позднеев — о том, как уходят караваны из русского города Кяхты в голубые горы Центральной Азии, как интересна культура кочевых племен, сказания народных певцов о хане Гэсаре — провидце будущего, защитнике своего народа. Вероятно, не обходится без разговоров о трудах еще совсем молодого, но уже широко известного философа и поэта Владимира Сергеевича Соловьева, который противопоставляет изменчивую Европу недвижному Востоку.

Все дети слышат эти рассказы, но Володя привержен сельскому хозяйству, Лиля — домашнему хозяйству; слышат все, помнит только старший. Он прилежен, послушен, получает свои пятерки и четверки в классах; Константин Федорович уверен, что сын будет его преемником в юридических делах, а может быть, исполнит предсказание Карла Ивановича — неплохо быть профессором юридического факультета в ближнем Императорском университете. Сам же «будущий профессор», аккуратно раскрашивающий карту, мечтает увидеть истоки великих рек и снежные вершины, отмеченные на этой карте.

Гораздо меньше, чем другие «майские жуки», принадлежит он Петербургу, его серой осенней мороси, белым ночам, нисходящим на проспекты. Все вакации проводит гимназист в «Изваре»: до Гатчины сорок пять верст, да от Гатчины до Волосова тридцать шесть, а там — Селифан, бричка, зеленый летний лес, белый зимник рождества, пасхальная распутица.

Уже не по парку на маленьких лошадках вроде пони катается Коленька — он становится прекрасным наездником, легким на ногу пешеходом, который может пройти многие версты, уверенно ориентируясь по солнцу и звездам. Семья этому не препятствует: штольцевское, крепкое, деловое начало свойственно Рерихам; детей растят не Обломовыми, их хорошо учат и воспитывают, но не ахают: «Ушибешься!», «Голову напечет!» — когда мальчик объезжает лошадь Ласточку или попросту пилит дрова. Константин Федорович заставляет сыновей наблюдать за работой, за ремонтом. Сам он входит в тонкости сельского хозяйства, берет с крестьян за потравы, негодующе рассказывает, как мужик запустил лошадь в господский клевер, выпросил затем, кланяясь и причитая, эту лошадь (уплатив штраф в три рубля) и тут же отправился на ней воровски косить господскую траву.

На эти темы Рерих-сын пишет юмористический рассказ-этюд «Избавление» — о мытарствах некоего Павла Степаныча Уральцева, тихого книжника, которому то ли дядюшка, то ли тетушка завещали поместье «Изжарово».

Новый владелец мается с имением несказанно: клевера у него киснут, староста — плут, управляющий, остзейский немец, ворует вовсю, самому приходится читать не любимые книги, но руководство по разведению свиней.

Вероятно, здесь отразились реальные изварские хлопоты с землей, которая всегда требует единства с нею, подлинно хозяйского глаза. А Рерихи все-таки — приезжие, «городские помещики», у которых нет толстовского, некрасовского ощущения кровной связи с этими бедными деревнями и населяющими их Василиями.

Правда, Николай старательно записал местное предание под названием «Быльем поросло».

Не такое уж дальнее прошлое встает здесь в реальности, проклятой Некрасовым и Салтыковым-Щедриным. Характер барыни Софьи Ивановны Райской: на прогулках ее сопровождает камердинер с пучками свежих розог, которые часто идут в дело — встречный то не так кланяется, то просто не нравится барыне. Барыня эта славилась свадьбами своих дворовых, которые устраивала сама, согласно шапочному разбору. Созвав парней, бывших у нее на замечании и отведавших розог, Софья Ивановна отбирала у них шапки, причем шапки получше клались направо, поплоше — налево. Сгоняли девок, заставляли их разбирать шапки. Девки невидные должны были брать шапки правые, а видные, красивые — левые. Таким образом, хорошим парням доставались замухрышки, а никудышным — красавицы, на которых давно заглядывались владельцы хороших шапок. После разбора головных уборов справлялись свадьбы; если пары пытались противиться — на голову девушке лился топленый горячий воск, парню смолили усы и бороду.