Я опустила руки.

— Маловероятно.

Эмилия заставила себя расправить плечи. Она остановилась прямо передо мной.

— Я пыталась понять, кто взял мой телефон, — сказала она, избавляясь от любого намека на уязвимость. – Я оставила его во дворе в понедельник утром, — Эмилия явно не хотела говорить о своих чувствах. – Кто-то отдал его администрации днём, но никто из персонала не помнит, кто именно.

Я не могла заставить Эмилию впустить меня, так что я сосредоточилась на фактах.

— Джон Томас сказал мне, что он получил доступ к документам о студентах Хардвика, — сказала я. – Документах с конфиденциальной медицинской информацией.

— И этого парня все оплакивают, — глухо произнесла Эмилия. — Примерный ученик, естественный лидер и чудесный друг.

Взгляд Эмилии, повторяющей слова директора, напомнил мне о том, что Джон Томас не просто любил власть. Он любил заставлять других людей ощущать себя бессильными.

— Нам нужно узнать, кто в этой школе мог желать смерти Джону Томасу, — негромко произнесла я.

— Ты имеешь в виду, кроме меня?

— Эмилия…

— Я не ребенок, Тэсс, — Эмилия сжала кулаки, впиваясь в ладони ногтями. – Говори то, что думаешь, — Эмилия уставилась на меня так, что я почти чувствовала её взгляд на своей коже.

— Ты была не единственной, кого он фотографировал, — всё, что я могла сказать, не раскрывая чужих секретов – или не заставляя её говорить о том, к чему она была не готова.

Четыре или пять секунд Эмилия молчала.

— Если мы собираемся искать людей, которые знали, кем на самом деле был Джон Томас Уилкокс, — негромко произнесла она, — можно начать с твоего маленького социального эксперемента.

Я с Эмилией.

Ещё какой-то миг Эмилия смотрела на меня, а потом она снова отвернулась к раковине.

— Это дело привлечет национальное внимание. Мои родители наняли адвоката, но адвоката, которого мы можем себе позволить, будет недостаточно, — она сжала губы. – Он был сыном конгрессмена, Тэсс. А Ашер – никто.

Я знала, что она говорит не только об Ашере.

— Я найду Ашеру адвоката, — пообещала я. – Я сделаю всё, что нужно.

Эмилия методично сполоснула руки, а затем подняла взгляд к зеркалу. Сначала я решила, что она проверяет свой макияж, но потом я осознала, что она изучает собственное выражение лица – и удаляет любые намёки на слабость.

— Ты не обязана быть в порядке, — сказала ей я. – То, что ты чувствуешь – это нормально.

Эмилия протолкнулась мимо меня. Она потянулась к двери, а затем остановилась.

— И что я, по-твоему, чувствую? – негромко, но резко произнесла она. – Я должна грустить? Или быть шокирована? А может, я должна падать в пропасть? Но это не так. Мне не грустно, я не шокирована, и я не падаю, — она посмотрела на меня. – Беспокойся о моём брате и о том, чтобы найти того, кто желал смерти Джону Томасу, — приказала она. – Потому что я в порядке.

После второго урока я позвонила Айви. Никто не ответил.

После третьего урока я позвонила Айви. Никто не ответил.

За ланчем я позвонила Уильяму Кейсу. Он взял трубку. Я спросила его, сможет ли кто-нибудь из фирмы Тайсона Брюэра защищать Ашера. На другом конце провода повисла пауза, пока мой дед осмысливал тот факт, что я прошу об услуге.

— Только скажи, Тэсс, — произнес Кейс. – Просто попроси, и твоего друга будет защищать целая команда лучших в стране адвокатов. Бесплатно.

Возможно, бесплатно для Ашера, — подумала я. Мне эта услуга явно дорого обойдется.

— Сделайте это.

ГЛАВА 35

Как оказалось, узнать, кто из школьников мог желать Джону Томасу смерти, было куда сложнее, чем организовать договор с лучшими адвокатами в стране. Когда речь заходила о том, чтобы плохо отзываться о покойниках, даже моя репутация фиксера не помогала развязать языки.

— Существует термин, которым психологи описывают нашу память в моменты, которые нас удивляют и шокируют. В моменты, когда мы узнаём новости, которые потрясают нас до глубины души, — Доктор Кларк стояла в передней части кабинета, рассматривая нас. – «Вспышки памяти», — произнесла Доктор Кларк. – Так называются воспоминания о масштабных, эмоционально значительных моментах. Большинство американцев, которым было больше шести лет двадцать второго ноября 1963 года, могут точно сказать вам, где они были, когда узнали об убийстве президента Кеннеди, — Доктор Кларк позволила нам усвоить её слова. – День, когда взорвался шатл «Челленджер», — продолжила она, перечисляя другие события, которые могли спровоцировать «вспышки памяти». Она сглотнула. – Одиннадцатое сентября 2001 года.

Эти дни навсегда оставались в памяти людей – яркие, в подробностях, навсегда запоминающиеся каким-то примитивным ужасом. Я не помнила 11.09, не говоря уже о «Челленджере» или дне, когда застрелили Кеннеди.

Понедельник, шестое ноября, — подумала я. – Президент Нолан. Джон Томас. Шестое ноября.

— После того, что произошло за последние несколько дней, — произнесла Доктор Кларк, — я задавалась вопросом о том, как люди запомнят эту неделю, эту трагедию, — она не спешила. Каждое слово давалось её с трудом, а слушать её было ещё сложнее. – Возможно, они запомнят то, где они находились, когда стреляли в президента Нолана? Или то, как они обновляли новостные сайты, отчаянно надеясь узнать что-то новое о его состоянии? Они запомнят, как в выборах приняло участие рекордное количество голосующих, потому что отдать свой голос – это единственное, что они могли сделать? Запомнят, как Первая Леди сказала, что её мужа ввели в искусственную кому? Или выражение её лица, когда она в прямом эфире поклялась, что президент Нолан переживёт это, потому что он умеет выживать?

Не считая голоса учителя, в комнате царила тишина.

— Возможно, люди запомнят, как сыновья президента стояли за Первой Леди на пресс-конференции? Вспомнят ли они хоть что-нибудь о неделе перед нападением? – Доктор Кларк покачала головой. – У меня нет ответов на эти вопросы. Но вот, что я могу сказать, — произнесла она, глядя на нас – сквозь нас, — одиннадцатого сентября я была в самолете. Трансатлантический перелет, мой последний год в колледже. Я училась за границей. Помню, как мы приземлились, и я вышла из самолета. Помню, как люди стали включать свои телефоны. Новости стали медленно распространяться, от человека к человеку… И аэропорт… — она закрыла глаза. – Там были включены новости. Помню, как я смотрела их и думала о том, что я едва не решила лететь через Нью-Йорк.

Я услышала в её голосе знакомую чувствительность, и опустила взгляд на парту, отталкивая эмоции, из-за которых моё горло сжималось, а глаза щипало от слёз.

— Теперь я хочу, чтобы все вы, — сказала Доктор Кларк, — что-то написали. О понедельнике. О том, что вы запомните и что, как вам кажется, запомнят другие. Пишите о своих вопросах своих чувствах. Пишите всё, что угодно.

На какой-то миг повисла мучительная тишина.

— Нам можно писать о Джоне Томасе? – наконец спросила девушка, сидящая за первой партой. Её голос дрожал.

Вопрос высосал из комнаты воздух.

Вот, что запомнят ученики этой школы. Их «вспышка памяти» — сначала они услышали новости о президенте, а затем их заперли в кабинетах, в ужасе думая, что по школе ходит убийца.

— Пишите всё, что угодно, — повторила Доктор Кларк.

Я подняла ручку, но слова не шли. Сидящая рядом со мной Вивви уже что-то писала. Я нашла глазами Эмилию. Она сидела очень прямо, сложив руки на коленях и опустив голову. Я гадала о том, признается ли кто-нибудь в этом классе, что смерть Джона Томаса не была для них трагедией.

— Если хотите, — мои размышления нарушил голос Доктора Кларк, — можете разбиться на небольшие группы и поговорить об этом с одноклассниками. Если хотите продолжить писать, просто оставайтесь за своей партой.

Один взгляд в сторону Эмилии сказал мне даже не пытаться к ней подходить. Вместо этого мы сели в углу вместе с Вивви и Генри.