- Но ты расскажешь мне?

- Рано или поздно, обещаю. Как только вернусь.

- Я буду настаивать. - Сорен подошел к ели и осмотрел ее работу. - Хорошо потрудилась. Вижу, тебе удалось избежать непристойных украшений в этом году.

- Я все же повешу рождественскую акулу, когда найду ее. Какое Рождество без рождественской акулы?

- Я даже не могу начать отвечать на этот вопрос такой теологической важности без, по крайней мере, недели молитв и поста. - Он поднял руку к маленькому пластиковому сердцу, висящему на серебряной нити на одной из верхних ветвей. Она подарила ему сердечко несколько лет назад в качестве Рождественского подарка. И каждый год оно висело на его рождественской ели.

- Можешь мне подать вон ту коробку? Мне нужно завернуть последний подарок Фионну.

Сорен протянул ей маленькую коробочку, и Нора замотала головой.

- Другую, пожалуйста.

- Нет... думаю, нужна эта коробка.

Нора с подозрением посмотрела на него. Она положила ножницы и изучила маленькую коробку, завернутую в красную бумагу.

- Это твой День рождения, а не мой.

- Открой коробку, Элеонор.

- Это я должна дарить тебе подарки.

- Ты уже вручила мне свой подарок. Теперь твоя очередь.

- Что это?

- Без понятия, - ответил Сорен. - Думаю, ты должна открыть его и узнать.

Нора сорвала красную бумагу и к своей радости и ужасу обнаружила внутри маленькую черную коробку.

- О, Боже мой.

- Открой, Малышка. Не бойся.

Она открыла коробку и обнаружила серебряную цепочку на бархатной подушке. На цепочке висели два серебряных кольца.

- Сорен, только не это... - предупредила она.

- Это обручальные кольца.

- Я знаю. Мы не можем пожениться. Мы поженимся, и тебя отлучат от церкви. Так это работает. Меня уже отлучали. И это не весело.

- Ты стоишь риска.

Нора взяла кольца и заметила на них гравировку. Одно слово на каждом кольце. На ее было «Навсегда». Это было обещание, которое она дала ему в ту ночь, много лет назад, когда он спас ее из нешуточной переделки. Ей даже не нужно было смотреть, чтобы узнать, что на другом кольце было его обещание. «Всё». Пламя ее подросткового увлечения Сореном догорело само. В этом пламени выковывалась любовь из железа. Она могла пережить любой удар, любое испытание. Особенно это испытание.

- Давным-давно я заключила сделку с Богом, - ответила она, смотря в глаза Сорену. - Если не заберу тебя из церкви, он не заберет тебя у меня. Это единственное обещание, которое я когда-либо давала, и я умру, если нарушу его.

- Я не прошу выйти за меня. Не сейчас. Никогда. Я не стану просить тебя нарушать свое обещание перед Богом и не нарушу свое. Я только прошу, чтобы ты носила их. Смотри на них, как... на очень маленькие ошейники. - Он улыбнулся, и она не смогла ему отказать.

- Я буду носить их, но ты должен знать, для меня не важно, что мы не можем пожениться. Я принадлежу тебе. И всегда буду принадлежать.

Сорен застегнул цепочку на ее шее, и холодный металл колец защекотал кожу на ее груди.

- Да, принадлежишь. - Он наклонился и поцеловал ее. – Навсегда.

- Навсегда.

Он отстранился, и она тяжело выдохнула. Обручальные кольца. Нелепо. Ей пришлось признать, они были очень красивые. Она предполагала, кольца обозначали, что они помолвлены. Ладно, пусть Сорен так думает, если ему так будет лучше. По крайней мере, он пытался сделать из нее честную женщину. Нет, они никогда не поженятся. Не сейчас, никогда, и они оба это понимали. Но у будущего были планы, и они проведут еще время вместе. Шесть месяцев назад Кингсли объявил, что уходит из Империи, передает ключи от королевства Гриффину и переезжает в Новый Орлеан, чтобы начать новую кампанию - поменьше, более интимную. Меньше Империи, более уединенное королевство. В Нью-Йорке было слишком много врагов, слишком много людей, которых он раздражал. Он планировал начать все сначала в Новом Орлеане, идеальный город для мужчины с любовницей-гаитянкой и дочерью на четверть француженкой и наполовину гаитянкой. Кингсли сделал объявление, и на следующий же день Нора начала подыскивать дом. Когда Сорен, еще один месяц спустя, сказал ей, что его приняли профессором в Университет Лойолы на факультет богословия, она даже не могла изобразить удивление. И на его День рождения, который был сегодня, она подарила ему коробочку с ключом внутри - ключом от дома в Гарден Дистрикт в Новом Орлеане, дома, спрятанном от любопытных глаз, дома, где он и она могли быть вместе, где он и Кингсли могли быть вместе.

Он посмотрел на ключ и посмотрел на нее. Нора сказала:

- Ты бы сделал то же самое для меня. - Больше об этом они не говорили. Они и не должны были. Отношения между ним и Кингсли изменились после ее недели в Кентукки с Уесли. Через одну ночь и две недели после ее спасения, она пришла в его дом и обнаружила тот пустым. Когда Сорен несколько часов спустя приехал домой и проскользнул к ней в постель, она почувствовала вкус Кингсли на его губах. Она только рассмеялась, назвала его «большой блондинистой шлюшкой» и заснула на его груди. Они все посмотрели смерти в лицо благодаря Мари-Лауре. Когда они отвели взгляд, увидели друг друга и поняли, как все трое принадлежат друг другу, решили, что больше никогда не позволят чему или кому-либо разделить их снова. Если Кингсли переезжает в Новый Орлеан, сомнений не будет. Сорен тоже поедет. Как и Нора.

Она и Сорен никогда больше не обсуждали его ночи с Кингсли, как и она никогда не говорила о своих телефонных звонках Уесли. Спустя несколько месяцев она даже спрашивала Уеса о его отношениях с Лайлой, не желая сделать себе харакири. В прошлом году она плакала в одиночестве за кухонным столом после того, как Уесли сказал ей, что Лайла переедет в Кентукки учиться. Видимо, колледж был не далеко от дома Уеса. Как удобно. Тогда был последний раз, когда она плакала из-за него. Сейчас она могла думать о нем без боли, вспоминать без боли.

И жизнь начала казаться по-настоящему интересной.

Двадцать лет назад Сорена отправили в «Пресвятое сердце» в Уэйкфилде, Коннектикут, в качестве временного заместителя болеющего отца Грега. Его «временная работа», в чем она сомневалась, превратилась в призвание, которое увело его от братьев-иезуитов. Теперь, два десятка лет спустя, он мог воссоединиться с ними. Трудный переход, но все же, это была жизнь вне маленького приходского аквариума, жизнь вне поля зрения.

- Элеонор?

Нора поняла, что последние пять минут просто стояла и смотрела на кольца на серебряной цепочке.

- Я в порядке. Я могу их носить. Но никому не говори, что мы помолвлены. Во-первых, мы не помолвлены. И во-вторых, обрученная Доминатрикс убивает весь стояк, я должна быть жесткой для публики Нового Орлеана. Я буду новенькой в школе.

- Я никогда бы и не осмелился сказать кому-то нечто столь ужасающее и оскорбительное. И под твоим каблуком город окажется через месяц.

- Хорошо. Мне нравится, как это звучит. Ладно. - Она неглубоко вдохнула, чтобы успокоиться. - Теперь можете передать мне ту коробку, о которой я просила, сэр?

- Я дам ее тебе сейчас. А заслужишь ты ее позже.

Нора завернула последний подарок Фионну, католическая Библия с выгравированным на ней его именем - Фионн Аарон Истон. Она уже нарекла себя его крестной и не принимала никаких возражений Зака.

- Нора, мы с тобой переспали. Не знаю, будет ли уместно, если ты станешь его крестной.

- Когда уместность чего-то была решающим фактором моих поступков?

- Ну, думаю с этим, я не могу поспорить. Особенно, учитывая...

- Учитывая, что? - Спросила Нора Зака, но он не ответил ей.

Сорен смотрел поверх плеча Норы, пока она писала имя на карточке.

- Фионн, - сказал Сорен, прищурившись.

- Что?

- Я хотел спросить тебя кое о чем. Ты знала, что Фионн это семейное имя?

- И не догадывалась. Мама Грейс ирландка. Она сказала, что это старое ирландское имя.

- Верно. Фионн или Финн связан с великим ирландским воином, Фион мак Камхэйл, или Финн МакКул. Это очень любопытно.