А может, она не любила меня?

Я тихо вздохнула. Все возможно. Нет, пожаловаться не на что: меня всегда модно одевали, вкусно кормили, хорошо обучали и возили отдыхать к морю. Но все это делали какие-то посторонние люди, без душевного тепла. Люди, получавшие зарплату за заботу обо мне. Мама в моей жизни появлялась редко, можно сказать, наездами. Иногда открывалась дверь моей комнаты, и в нее входила целая делегация с мамой во главе. Помнится, мама почему-то всегда была окружена множеством людей.

Она подходила ко мне, целовала в лоб, задавала какие-то дежурные вопросы: как дела в школе, как отдохнула, что ела?… А я во все глаза рассматривала красивую, нарядную женщину, от которой пахло чудесными духами и у которой были холодные чужие глаза.

Да, вполне возможно, что мама меня не любила. Наверное, я напоминала ей о каком-то мужчине, которого она хотела забыть раз и навсегда. Как-то раз я набралась храбрости и спросила об отце. Мама побледнела, ответила тотчас, не раздумывая:

- Забудь о нем. - И вышла из комнаты.

Продолжить расспросы я не осмелилась. И до сих пор не знаю, чья же я дочь. Обидно? Конечно.

Я дошла до подъезда, достала ключи, приложила электронный кругляш к домофону. Проиграла веселая трель, дверь распахнулась. Я подняла пакет, вошла в прохладный полутемный подъезд. Возле почтовых ящиков стояла моя соседка Нина Ивановна.

- Здрасьте, Нина Ивановна.

- А я тебя только что видела, - похвастала соседка.

- Когда? - не поняла я.

- Да минут десять назад! Ты в подъезд входила! Забыла, что ли, чего, назад вернулась?

Я удивилась:

- Да нет. Я только что приехала.

- Не может быть! - не поверила Нина Ивановна.

Сняла очки, протерла их, нацепила на нос и уставилась на меня.

- Ну да, - сказала она. - Та же шаль, те же волосы… Слушай, у меня что, галлюцинации начались? Я же своими глазами видела, как десять минут назад ты вошла в подъезд!

Я терпеливо ответила, что Нине Ивановне показалось. А про себя подумала: старость не радость. Стукнет мне семьдесят лет, и у меня глюки начнутся.

- Нет, ну ладно шаль! - не отставала соседка. - Но волосы!… Такие волосы не часто увидишь. Только у тебя сейчас пучок на затылке, а десять минут назад были распущенные.

Мне надоело пререкаться, тяжелый пакет с продуктами оттягивал руки. И я, можно сказать, невежливо оборвала соседку на полуслове:

- Простите, я тороплюсь. Гостей жду.

Нина Ивановна ничего не ответила. Только проводила меня до лифта удивленным взглядом.

Добравшись до дверей квартиры, я опустила пакет на пол, выложенный плиткой, забренчала тяжелой связкой ключей. Дверь у нас универсальная, со множеством хитростей. Неудивительно, если вспомнить, сколько материальных ценностей хранится в квартире.

Я отперла все замки, ввалилась в коридор, быстро прошлепала к телефону. Набрала заветный номер, сказала заветное слово. В общем, сняла квартиру с сигнализации.

После чего вернулась назад, переобулась в теплые мягкие тапочки и потащила пакет на кухню. Взгромоздила его на стул и принялась выгружать содержимое: ветчина, сыр, лапша «Доширак», фрукты, бутылка виски, коробка конфет, овощи, пачка сигарет. Полный джентльменский набор.

Я спрятала пустой пакет в шкаф и прикинула, как сервировать стол.

Что и говорить, не дом, а мечта взломщика!

В кухонных ящичках - серебряные столовые приборы, в стеклянных горках - мейсенский фарфор и драгоценное богемское стекло. Обыкновенной посуды мама в доме не держала из принципа. Ей нравилось, когда трапеза превращалась в церемонию, а не была тупым поеданием пищи.

Еще в нашей квартире много хорошей бытовой техники. Ну, это уже заслуга моя. Мама технику не жаловала, даже телевизор смотрела редко. Про бытовые приборы, вроде стиральной машины или электромясорубки, я не говорю. О существовании подобных вещей в природе мама не догадывалась! Видеомагнитофон, привезенный из ФРГ в восемьдесят втором году, включала, только когда хотела послушать запись хорошего оперного спектакля. Тогда же мама привезла целый чемодан кассет с записями мировых оперных постановок.

Зазвонил домофон. Я вышла в коридор и сняла трубку.

- Маш, я припарковался у торца дома, - отрапортовал Ванек. - Претензий нет? А ты чайник включила?

- Конечно! - соврала я с благородным негодованием.

Положив трубку, я отперла дверь и оставила ее полуотворенной. Побежала на кухню, включила в сеть электрочайник. Господи, а заварка-то у нас есть? Я похолодела. Кинулась к шкафчику, обшарила его небогатое содержимое. Слава богу, заварка нашлась. И даже пакет с хорошим кофе оказался на месте. Вот и славненько, не ударим лицом в грязь…

- Маш, я не знаю, как дверь закрыть! - позвал Ванька из прихожей.

- Просто захлопни, и все. Там английский замок, сам защелкнется. Тапки в шкафчике под вешалкой! Нашел?

- Нашел, - ответил Ванек, появляясь на кухне. - Что ты орешь, как тюлениха?

Я не ответила на оскорбительный выпад. Достала из шкафчика большую овальную тарелку, велела:

- Нарежь ветчину и сыр. Только руки вымой.

Ванек принял тарелку обеими руками. Немного подержал ее на весу, благоговейно рассматривая неяркую роспись.

- Мейсен? - прошептал он.

- Мейсен, Мейсен! Давай иди в ванную и начинай работать ножом.

- И ты ешь с мейсенского фарфора? - не поверил Ванек.

- И я ем, и муж. А что с ним делать, солить, что ли?

- Ну, Машка… - Ванек окинул завистливым взглядом просторную кухню, мгновенно подсчитал стоимость богемского стекла и драгоценного фарфора на полках за стеклом и тяжело вздохнул.

- Не завидуй, - заметила я. - Желчь разольется.

- Да уж такой удар по печени, как сейчас, мне дорого обойдется. Раскладывать магазинную ветчину на мейсенском фарфоре - охренеть можно!… Вы что, не догадались купить обыкновенную посуду?

- А чем тебя эта не устраивает?

Продолжать прения Ванек не стал. Осторожно поставил тарелку на скатерть и удалился в ванную.

Через пятнадцать минут мы сидели за накрытым столом и угощались Ванькиными деликатесами. Уложить магазинные дары на мейсенский фарфор Ванек так и не решился: пришлось сервировку взять на себя. Так же испуганно Ванек шарахнулся от переливающейся темной синевой стопки богемского стекла.

- Ты что? - сказал он. - А если разобью?

Я разлила виски по стопкам и ответила:

- Тогда, Тепляков, мы тебя задушим.

- Кто это «мы»?

- Мы - это я.

- Раздвоение личности, мать, это серьезная душевная болезнь, - сделал Ванек ценное замечание и с опаской взял стопку. Осторожно поднес ее к губам и так же осторожно опрокинул в себя содержимое. Скривился, затряс головой, что означало: «Здорово!»

Я сделала маленький глоток. Виски наждаком проехалось по пищеводу и обожгло желудок.

Ванек подцепил кусок ветчины, откусил половину.

- Ничего, свежак, - довел он до моего сведения.

Меня невольно передернуло:

- Не говори так. Пашка называет «свежаком» неразложившиеся трупы.

Ванек раскатисто захохотал. Подхватил бумажную салфетку, откинулся на спинку стула, вытер пальцы. Бросил салфетку на скатерть и с интересом спросил:

- Слушай, вот, наверное, здорово, когда муж адвокат? Ну, в смысле, есть о чем поговорить. Приходит мужик с работы и давай жене рассказывать про трупы, экспертизы, эксгумации… И все это за чашечкой кофе! - Ванек снова заржал.

- У тебя примитивное представление о профессии адвоката.

- Да ладно, пошутил, - отмахнулся Ванек. - Я уверен, что вы беседуете только об искусстве.

- Вот ты, например, о чем с женой беседуешь? - перевела я стрелки.

Ванек удивился и задумался.

- Ты знаешь, а ни о чем не беседую. Вот уже года полтора-два.

Мне стало интересно. Я подперла щеку ладонью, поставила локоть на стол.

- А сколько вы женаты?

- Ужас! Нормальные люди столько не живут! Восемь лет!