Как вспоминал Суходрев, «вместе с каждым руководителем отправился полный комплект охраны, переводчики, помощники, секретари. «Балтика» превратилась в своеобразный плавучий офис. На борт постоянно поступали шифрованные телеграммы, также и с теплохода шли различные шифровки. Отправлялись материалы в газеты… Журналисты писали статьи, а мы, переводчики, корпели над речью Хрущева. Текст нам поступал по мере готовности. Он был велик – рассчитан на два с половиной часа чтения». Однако для многих эта поездка превратилась в санаторный отдых. По словам Суходрева, «Работали два ресторана, жизнь – как в санатории: с такого-то часа до такого-то – обед, с такого по такой – ужин и так далее». Правда, как отмечал Суходрев, скоро судно вышло в Атлантический океан, и началась качка. «Количество едоков в ресторане начало таять. И за главным столом, где восседали руководители, постепенно становилось все более пустынно. А в какой-то момент Хрущев оказывался в одиночестве… К чести Никиты Сергеевича надо отметить, что он не только ни одного обеда не пропустил, но и ни одного фильма из тех, что показывали по вечерам. Каждый день он гулял по палубе, играл в разные палубные игры, особенно нравилась ему одна, в которой особой клюшкой надо было толкать специальные шайбы по разграфленной площадке. Он втянулся в эту игру и втянул в нее Яноша Кадара».

19 сентября теплоход прибыл в Нью-Йорк. Встреча, которая была оказана Хрущеву и другим руководителям социалистических стран по прибытии, разительным образом отличалась от приема Хрущева почти год назад в аэропорту Эндрюс-Филдс. Сказывалось заметное ухудшение в советско-американских отношениях. Суходрев вспоминал: «На подходе к Нью-Йоркской гавани навстречу нам вышел довольно внушительных размеров катер. Он был заполнен демонстрантами. В руках они держали плакаты с враждебными лозунгами. Они также выкрикивали их во весь голос через мегафон». «Нью-Йорк таймс» воспроизвела речевку, которую скандировали демонстранты: «Roses are red, violets are blue, Stalin is dead, what about you?» (В вольном переводе это означало: «Красные розы, фиалки голубые, Сталин скончался, а ты что ж не в могиле?»)

Правда, и на этот раз многие американцы направляли доброжелательные письма и подарки Хрущеву. Но теперь этому активно препятствовали американские власти. Когда одна женщина решила переслать по почте приготовленный ею пирог для Хрущева, полиция задержала его, якобы под предлогом поиска взрывчатки, женщину же нашли и отвели в участок. Через сутки пребывания там женщина не только отказалась от своего подарка, но соорудила из наручников и цепей символический «пирог», который сопроводила надписью «душителю свободы» и направила его в Представительство СССР. Официальная Америка всеми силами старалась показать Хрущеву, что его визит нежелателен.

Недружелюбный прием Хрущева усугублялся тем, что «Балтика» пришвартовалась к старому, полуразрушенному пирсу. Как писал Суходрев, «наш посол предупредил, что аренда хорошего пирса будет стоить очень дорого, и Никита Сергеевич распорядился не тратить денег, а подыскать что-нибудь подешевле. Дальше – больше: как оказалось, профсоюз портовых рабочих демонстративно отказался обслуживать корабль «врага». Пришлось на воду спустить шлюпку, на которой матросы доставили причальный конец на берег и пришвартовали корабль». Никто из официальных лиц США не прибыл для встречи Хрущева и его спутников. Тем не менее Хрущев в своем заявлении, сделанном в нью-йоркском порту, выразил надежду на возможность ведения переговоров с Эйзенхауэром в стенах ООН. Он явно пытался восстановить добрые отношения с президентом США и доказать своим критикам, что его усилия по налаживанию отношений с ним были ненапрасными. Однако переговоры с Эйзенхауэром не состоялись. Президент США выступил на Генеральной Ассамблее 22 сентября с «парадной речью» и затем сразу же покинул Нью-Йорк. Расчет Хрущева вернуться к «духу Кемп-Дэвида» провалился.

Хрущев выступил на сессии на следующий день – 23 сентября. Суходрев вспоминал: «Зал был переполнен. Многие пассажи в его выступлении встречались громом аплодисментов, исходивших прежде всего от наших союзников. Хрущев не отступал от текста. Иногда, отхлебывая из стоявшего перед ним стакана боржоми, он, как всегда, нахваливал этот напиток и советовал попробовать его всем присутствующим». В течение двух с лишним часов Хрущев говорил об основных проблемах международной жизни. Он внес на рассмотрение сессии «Основные положения договора о всеобщем и полном разоружении». Этот проект повторял идею, выдвинутую год назад, и Хрущев высказал недовольство тем, что «в области разоружения за прошедший год дело не продвинулось ни на шаг».

Он решительно осуждал «линию» «на разжигание "холодной войны"» и предупреждал об опасности столкновения этой «линии» с «линией» «на разрядку международной напряженности». Если эти линии столкнутся, говорил Хрущев, «это будет страшный момент». Он утверждал, что «темные силы, которым выгодно поддерживать международную напряженность, цепко держатся за свои позиции. Это – маленькая горстка людей, но она довольно влиятельная и оказывает большое воздействие на политику в своих государствах». В качестве примера этого Хрущев привел полеты самолетов У-2 и РБ-47. СССР внес вопрос «Об угрозе всеобщему миру, создаваемой агрессивными действиями США против Советского Союза» на рассмотрение Генеральной Ассамблеи. «Союзники Соединенных Штатов Америки, – продолжал Хрущев, – упрекают нас иногда в том, что мы излишне сурово критикуем американское правительство. Но прикидываться добренькими, снисходительно похлопывать по плечу организаторов международных провокаций значило бы оказывать скверную услугу делу мира… Полеты американских шпионских самолетов поучительны и в другом отношении. Они с особой наглядностью показали, какую опасность для мира представляет паутина американских военных баз, опутавшая десятки государств в Европе, Азии, Африке и Латинской Америке. Словно глубокий источник опасной инфекции в организме, эти базы разрушают нормальную политическую и экономическую жизнь государств, которым они навязаны».

Несмотря на то что правительство Лумумбы уже девять дней, как было свергнуто в результате переворота, осуществленного полковником Мобуту, Хрущев, как обычно, не желал признавать своего поражения и требовал направить в Конго «войска ООН, сформированные из частей африканских и азиатских стран», которые бы находились там под контролем правительства Патриса Лумумбы.

Особое внимание Хрущев обратил и на ситуацию вокруг Кубы. Он призвал: «Организация Объединенных Наций должна сделать все, чтобы отвести от Кубы нависшую угрозу вмешательства извне. Позволить довести дело до новой Гватемалы значило бы развязать события, последствия которых вряд ли кто-либо сейчас в состоянии предвидеть».

Вскоре Хрущев еще раз продемонстрировал свою солидарность с революционной Кубой и ее вождем, посетив Фиделя Кастро в гостинице в негритянском районе Нью-Йорка Гарлеме. Эта была первая встреча между руководителями СССР и Кубы. А. Аджубей вспоминал: «Хрущев отправился к Фиделю Кастро, созвонившись с ним по телефону. Он не предупредил полицию и другие службы безопасности о своем намерении, так как считал, что любой член делегации, работающий на Ассамблее ООН, имеет право свободно передвигаться по городу в районе Манхэттена. Поначалу автомобиль Хрущева спокойно ехал в общем ряду. Но на полдороге полиция перехватила его машину и одним своим присутствием, воем сирен, неуклюжими маневрами привела в смятение весь поток транспорта. Возникла грандиозная сумятица… Многие водители поняли, из-за чего это вавилонское столпотворение. Добавилось и политическая злость. В машину Хрущева полетели помидоры и яблоки, раздались ругательства… Спасло только мастерство и хладнокровие советского шофера. Возле гостиницы бурлила толпа. Негры, пуэрториканцы, бежавшие с Кубы "контрас"[2]. Одни выкрикивали приветствия, другие – проклятия».