Однако лишь несколько месяцев после этого инцидента произошло наше серьезное столкновение с Бернье и началась создаваться моя репутация — репутация, которая сохранилась за мной и по сей день. Я опущу большую часть событий первого года моей службы — например, ссору Кардигана с «Морнинг Пост»,[13] вызвавшую большой шум в полку, да и во всем обществе, но в которой я не принимал участия, — и перейду сразу к знаменитой дуэли Бернье-Флэшмен, молва о которой жива до сих пор. Я вспоминаю о ней с гордостью и удовольствием, даже теперь. Всю правду об этом деле знали только два человека, и я — один из них.

Как-то раз, спустя примерно год со дня моего отъезда из Рагби, я отправился прогуляться в Кентербери, в парк, и по пути нанести визит тому или иному мамочкиному дому. Я был при полном параде, и чувствовал немалое удовлетворение собой, когда вдруг заметил офицера, прогуливающегося среди деревьев под ручку с дамой. Это был Бернье, и мне стало любопытно, что за телочку он пасет. Это оказалась совсем не телка: чертовски хорошенькая штучка, жгучая брюнетка со вздернутым носиком и озорной улыбкой. Я смотрел на нее, и в моем мозгу зародилась превосходная идея.

В Кентербери у меня было две-три метрессы, с которыми я встречался время от времени, но ничего особенно важного. У большинства молодых офицеров в городе или Лондоне были постоянные возлюбленные, но я никогда так не поступал. Я пришел к выводу, что это подружка Бернье на данный момент, и чем больше я смотрел на нее, тем больше она меня интересовала. Девушка производила впечатление пушистой киски, знающей толк в постельных утехах, а факт, что она принадлежит Бернье (воображавшего себя неотразимым в женских глазах) делал приманку еще слаще.

Не теряя времени, я произвел необходимые изыскания, выбирая время, пока Бернье был занят на службе, и нанес визит леди. Она обитала в уютном маленьком гнездышке, обставленном со вкусом, но без роскоши: кошелек Бернье уступал в толщине моему, и это было важное преимущество. Этим я и воспользовался. Как оказалось, она была француженкой, так что с ней я мог не церемонничать, как с английской девушкой. Я напрямую заявил, что она нравится мне, и предложил сделаться друзьями, очень близкими друзьями. Намекнул, что у меня есть деньги — как ни крути, она была всего лишь шлюхой, несмотря на свой напускной лоск.

Она поначалу принялась ломаться, разглагольствовать, но стоило мне сделать вид, что я ухожу, как пташка запела по-иному. Помимо денег, думаю, я ей понравился: играя веером, она то и дело бросала поверх него взгляд своих больших, с миндалевидным разрезом глаз в мою сторону, явно кокетничая.

— Значит, у вас сложиться плохой мнений о французских девушках? — спросила она.

— Только не у меня, — опять залебезил я. — О вас, у меня, например, самое прекрасное мнение. Как вас зовут?

— Жозетта, — мило прощебетала она.

— Отлично, Жозетта, давайте выпьем за наше будущее знакомство. За мой счет. — и я уронил на стол свой кошелек. Ее глаза расширились: кошелек выглядел весьма внушительно.

Вы сочтете меня грубым. Так и есть. Но я сэкономил время, а возможно и деньги тоже, — деньги, которые дураки растрачивают на обещания, а не удовольствия. У нее дома нашлось вино, мы выпили и болтали добрых минут пять, прежде чем я стал пытаться раздеть ее. Она подхватила игру, дуя губки и бросая на меня соблазнительные взгляды, но едва избавившись от одежды девчонка тут же обратилась в пламень, и, не стерпев, я взял ее прямо не сходя со стула.

Не могу сказать, почему я нашел ее такой желанной: по причине ли ее связи с Бернье или из-за французских штучек, но я стал частенько навещать ее, и хотя побаивался Бернье, утратил бдительность. И вот вечером, с неделю спустя, когда мы были крепко заняты, на лестнице раздались шаги, дверь распахнулась, за ней стоял он. Несколько секунд Бернье смотрел, как Жозетта с визгом пытается нырнуть под одеяло, а я, путаясь в подоле сорочки, пытаюсь залезть под кровать — вид соперника поверг меня в ужас. Но он ничего не сказал. Дверь хлопнула, я вылез и стал надевать бриджи. В эту секунду мне хотелось одного: оказаться как можно дальше отсюда, и поэтому я одевался с некоторой поспешностью.

Жозетта принялась хохотать, и я спросил, что ее так чертовски развеселило.

— Это так смешить, — не унималась она. — Ты… ты наполовину торчать из под кровати, а Шарль с такой гнев смотреть на твой зад. — И она опять залилась смехом.

Я посоветовал ей придержать язык, она перестала смеяться и попыталась затащить меня обратно в постель, говоря, что Бернье наверняка ушел. Она села и принялась трясти передо мной сиськами. Я разрывался между страхом и желанием, пока она не заперла дверь, после чего я решил доделать дело, раз уж начал, и снова разделся. Впрочем, должен признать, что испытал не самое сильное из удовольствий, хотя Жозетта была в ударе: подозреваю, недавняя ситуация возбудила ее.

Меня терзало сомнение, идти ли мне после этого к ужину, поскольку я был уверен, что Бернье вызовет меня. Но к моему удивлению, когда я собрался с духом и вошел в столовую, он не обратил на меня ни малейшего внимания. Я терялся в догадках, но когда ни на следующий день, ни послезавтра ничего не произошло, я воспрял духом, и даже нанес новый визит Жозетте. Он не заглядывал к ней, и я пришел к выводу, что он решил ничего не предпринимать. Значит, Бернье в итоге оказался слабаком, думал я, и уступил свою любовницу мне — не из страха передо мной, безусловно, а из нежелания мараться о ту дрянь, которая обманула его. На самом деле правда заключалась в том, что он не мог вызвать меня, не раскрывая повода, и выставить себя в неприглядном свете, поэтому, лучше меня знакомый с порядками в полку, избегал возбуждать дело чести из-за женщины. Но сам едва сдерживался.

Ничего не подозревая, я расслабился, и выболтал секрет Брайанту. Подхалим просиял, и вскоре все плунжеры были в курсе. Теперь катастрофа стала только делом времени, и мне стоило бы догадываться об этом.

Это произошло как-то вечером, после обеда. Мы играли в карты, а Бернье и еще несколько офицеров из «индийцев» вели неподалеку беседу. Играли в «двадцать одно», и случилось так, что во время партии я пошутил насчет бубновой дамы, которую почитал своей счастливой картой. Форрест держал банк, и когда он перебил мои пять карт тузом и бубновой дамой, Брайант, тупоголовый осел, проверещал:

— Вот это да! Он отбил у тебя даму, Флэши! Какое жуткое огорчение, клянусь Богом!

— Что ты имеешь в виду? — удивленно спросил Форрест, сгребая деньги и карты.

— У Флэши, как известно, бывает наоборот, — заявил Брайант. — Обычно это он отбивает чужих дам.

— А-а, — протянул, ухмыляясь, Форрест. — Но ведь бубновая дама — добрая англичанка, не так ли, Флэш? Ты же, как я слышал, предпочитаешь объезжать французских кобылок.

Все разразились смехом, бросая взгляды в сторону Бернье. Мне стоило бы сохранить спокойствие, но я оказался достаточно глуп, чтобы присоединиться.

— Французские кобылки хороши, — говорю я, — пока на них английский наездник. Француз, конечно, тоже неплох, но не выдерживает долгой скачки.

Острота, без сомнения, вышла довольно плоской, даже если учесть, что мы были навеселе, но и этой искры хватило, чтобы поджечь солому. Следующее, что я помню, это как стул ушел из под меня, я лежу на полу, а надо мной стоит Бернье с перекошенным от ярости лицом и трясущимися губами.

— Какого дьявола, — начал Форрест, когда я начал подниматься на ноги, и другие тоже повскакали с мест. Я наполовину встал, когда Бернье ударил меня, я не удержался и упал опять.

— Бога ради, Бернье! — воскликнул Форрест, — ты с ума сошел?

И они бросились оттаскивать его, иначе, мне кажется, он просто растерзал бы меня. Видя, что его держат, я с проклятием поднялся и кинулся на него, но Брайант обхватил меня, крича «Нет, Флэш! Остынь, Флэши!». И они окружили меня.

Сказать по правде, я был чуть живой от страха, поскольку в воздухе запахло убийством. Лучший стрелок полка ударил меня, но к этому был повод, — будучи напуган или нет, я всегда отличался умением быстро и ясно мыслить в моменты кризиса, — и нет никакой возможности избежать дуэли. Если, конечно, я не хочу снести удар, что будет означать конец моей карьеры как в армии, так и в свете. Но драться с ним было все равно, что шагнуть в могилу.