- Мария Ефимовна! - опять не удержалась Белка и вставила словечко. - А вы сходите в НКВД… Там есть капитан Любомиров… - но тут Белка опомнилась и прикусила язык.

- И в благородство Белотелова я не верю, - продолжала своё мама. - Он рассказывает вам теперь, что не хотел вас подвести. Потому и сказал в милиции, что в портфеле были не документы, а деньги. Предположим, вранье в милиции и было вызвано у него благими намерениями, хотя что хорошего в том, чтобы скрывать от милиции правду? Но почему он вам-то сразу не сказал, что документы похищены?

- Не хотел расстраивать, - неуверенно ответил дядя Паша. - Надеялся найти документы.

Как жаль, что не было при этом разговоре меня! Я бы открыл глаза дяде Паше! Он бы у меня сразу увидел, какую змею пригрел!

Так вот, оказывается, что за тип Белотелов! Он не только нас с Лёвкой оклеветал, а ещё и подвёл своего лучшего друга под исключение из партии. Ну, подожди же!

А Белка тем временем стояла на пороге и не знала, как ей ловчее подсунуть записку и уйти. Наконец, стоять непрошеным гостем в чужой квартире ей стало совсем неудобно, и она сказала первое, что пришло в голову:

- Мария Ефимовна! Я нечаянно оставила у вас фотографию Лемешева… Разрешите, я её поищу…

Мама разрешила. Белка для вида покопалась в книжках на столе, положила на самое видное место свою записку, сказала: «Ну, нашлась фотография!» и выскользнула за дверь.

Успокоительные записки у неё были заготовлены для всех, и она пошла их разносить. Лёвкиной мамы дома не застала, поэтому сунула записку Гомзиным под дверь. У Кожедубовых дома оказалась младшая сестрёнка Димки. Белка выспросила её обо всём, а потом, убедившись предварительно, что девчонка ещё не умеет читать, отдала ей записку, чтобы та передала её Димкиной маме.

Но всё-таки и теперь Белка уехать из города не могла, ей было жаль Лёвку: он будет спрашивать про маму, а она с ней даже не встретилась. Тут она вспомнила про моих верных людей и, отыскав недостроенный дом, полезла на чердак. Доски, которые я заблаговременно приготовил, сохранились, она выложила из них на окне сигнал и стала ждать.

Начинало уже темнеть, а на сигнал никто не являлся. Белке показалось страшно сидеть одной на чердаке, она спустилась и стала ждать в подъезде.

Вот тогда-то и произошло ещё одно приключение, может быть, не менее интересное, чем все наши похождения в Золотой долине.

Не успела Белка оглядеться в тёмном подъезде, как в двери показался человек. Только это был не Никита Сычев, а кто-то большой и толстый. Белка испугалась, как бы он не стал допрашивать её, зачем она сюда забралась, и юркнула за сложенный в подъезде штабель кирпича.

Толстый человек стал где-то совсем рядом и тяжело дышал. Потом она услышала, как в подъезд вошёл ещё кто-то.

- Наконец-то! - сказал толстый. - Где был? Я к тебе два раза днём заходил. Опасно, а пришлось оставить записку.

- Ходил в свои владения, - ответил тот, который вошёл позже.

- Принёс?

- Принести-то принёс, - начал мямлить второй, - но за такую цену я не согласен.

- Триста тысяч рублей мало? - удивился толстый.

- А что твои рубли? Немцы всё равно придут. Рублями завтра сундуки оклеивать будут.

Белка вся так и затрепетала от негодования. Что же, думает, это за человек, для которого и советские рубли уже не рубли?

А толстяк продолжал:

- Не хочешь на рубли, получай долларами.

- Сколько?

- Пятьдесят тысяч…

- Нет, брат, ищи дураков в другом месте. Меньше, чем за сто тысяч, не уступлю.

- Послушай, Белотелов, - вышел из терпения толстый, - что ты торгуешься, как баба на толчке? Это же доллар!

- Но ты не забывай, что ты покупаешь, - возразил Белотелов. - Золотая долина - это, брат, почище вашей Аризоны…

Белотелов! Золотая долина! Белка так и замерла вся, боясь пропустить хоть одно слово из этого мерзкого торга, в котором один бессовестно продавал, а другой без зазрения совести покупал нашу советскую землю.

- А ну-ка, покажи свои бумаги!

«Бумаги? - ещё больше насторожилась Белка. - Уж не те ли, о которых говорила сейчас Мария Ефимовна и Павел Васильевич?»

Чиркнула зажигалка, зашуршала бумага, и Белка выглянув из-за кирпичей, увидела, как два человека склонились над белыми листами.

И, наверное, такая ненависть к предателям горела в глазах девочки, что Белотелов почувствовал её взгляд и повернул к ней свою чурку с большим носом.

Как он вздрогнул, когда увидел её лицо! Хочет что-то указать тому, другому, а не может, - губы от страха прыгают.

Толстый заметил по его виду неладное, обернулся и шагнул к Белке.

«Ну, - подумала она, - сейчас они убьют меня, как Павлика Морозова…»

Она уже хотела кричать, чтобы позвать на помощь, но толстый вдруг оглянулся назад, оба кинулись вон из подъезда и исчезли, а в двери сразу показались два мальчика. Они пошептались о чём-то, полезли по лесам на чердак, но тут же спустились.

- Это кто-нибудь нечаянно так доски положил, - говорил один, - а ты и подумал, что Васька тебя вызывает.

- Не может быть, - спорил другой. - Молокоед где-нибудь здесь: его сигнал.

Тогда Белка, наконец, поняла, что это и есть, должно быть, верные друзья, и шепнула:

- Ребята, вы кто?

Они со страха чуть не убежали, но в дверях задержались.

- А ты кто?

- Вы не бойтесь! - Я от Молокоеда.

- Ура! - обрадовались они, закричав во всё горло.

- Только вы не кричите, - предупредила Белка. - Я здесь с секретным поручением, а вы орёте.

Это были Никитка Сычев и Мишка Фриденсон. Сыч сразу заметил сигнал в чердачном окне, но сначала сбегал за Мишкой, так как после прилёта голубя они стали главными хранителями нашей тайны.

- Ну, рассказывай! - сразу стали они просить Белку. - Нашли что-нибудь?

- Конечно, нашли! Молокоед, да не найдёт!

- А он тебя уже за нами прислал, да? - загорячился Мишка. - Так мы можем хоть сегодня собраться. Только ты нас подожди.

- Нет, - успокоила его Белка, - Молокоед просил передать, что ещё не время играть Большой Сбор. Но он призывает вас быть начеку, чтобы по первому его сигналу двинуться в поход.

- Всем классом?

- На этот счёт Молокоед даст указания, - сдержанно ответила хитрая девчонка. - А пока, кроме вас двоих, никто ничего не должен знать.

- Только ты передай Молокоеду, - попросил Мишка, - чтобы он долго не тянул. У нас уже всё готово.

И они рассказали Белке о том, что творится в школе. Когда Мишка получил от меня голубеграмму, в наших классах началось столпотворение. Ребята обрадовались так, словно мы впервые достигли Северного полюса.

- В поход, в поход! - кричали они на переменах. - Проверьте порох в пороховницах!

Но как только показывался кто-нибудь из взрослых, все набирали в рот воды. Наших товарищей по нескольку раз вызывали в учительскую, где их допрашивал следователь, но никто не проболтался о том, куда мы исчезли. Даже моей маме они ничего не сказали.

Пионервожатая провела специальные сборы в четвёртом «В» и пятом «А». Она всячески доказывала, что мы плохие и недисциплинированные, а все, кто знал о нашем бегстве и молчал, тоже поступали не по-пионерски.

Тогда взял слово Мишка Фриденсон и начал очень резко критиковать вожатую. Он сказал, что главный виновник всей нашей истории - сама Аннушка. Вожатая даже опешила и вытаращила на него глаза.

- А что ты удивляешься? - резал своё Мишка. - Я правильно говорю.

Все стали кричать: «Правильно! Говори, Мишка!»

- Ты разве вожатая? - продолжал Фриденсон. - Тебе бы только отметки. Все помешались на одних отметках: и учителя, и директор, и родители, и ты - туда же. А ведь у нас есть душа, - сказал под конец речи Мишка, - и эта душа хочет романтики. Об этом даже в «Комсомольской правде» напечатано.

Аннушка на это сказала, что вся романтика как раз и заключается в хороших отметках, но тут поднялся шум и гам, и вожатая уже не рада была своим словам.