Я не стану говорить здесь о том, что во Франции, да и повсюду, называют секретом: это было бы отступление, которое завлекло бы меня далеко. Скажу только, что есть секрет для всего, что он переходит от отца к сыну или покупается за деньги, но никогда никто не выдает секрета и никто не выдаст, пока будут в него верить. Точно так же существует, быть может, секрет и у волчьих вожатых.

Одни из ночных сцен, верование в которую наиболее распространено, есть фантастическая охота. Она носит бесчисленное множество названий. Во Франции она называется охотой на ослах, и когда она несется по воздуху, слышится рычание бесчисленного стада ослов. Картину этой охоты легко нарисовать в своем воображении, но у крестьян это нечто такое, что можно слышать, а не видеть: это – галлюцинация или явление акустики. Я, казалось, слышал ее не раз и мог бы объяснить ее самым простым образом. В последних днях осени, когда сильные ураганы рассеивают стаи перелетных птиц, ночью слышится меланхолический крик журавлей и диких гусей. Но крестьяне, которых считают столь легковерными и малонаблюдательными, не ошибутся и не примут этого за ослиную охоту: они умеют распознавать крики разных птиц, не свойственных климату Франции, наполняющих в то время воздух и теряющихся во мраке осенних ночей. Следовательно, ослиную охоту этим нельзя объяснять. Они часто ее слышат, но я, который долго жил и скитался во время бурь и туманов, никогда не видал её. Иногда она сопровождается явлением на небе двух лун, но и в этом случае мне ни разу не посчастливилось, потому что я всегда видел только одну, старинную, всем известную луну.

Белый бык, золотой теленок, дракон, гусь, черная курица, белая свинья и множество других фантастических животных охраняют, как всем известно, клады во всех странах. В полночь на Рождество, по поверью крестьян во многих местах, с первым благовестом, эти адские стражи лишаются своей силы до тех пор, пока не ударит колокол в последний раз, возвестив окончание литургии. Это единственный час в целом году, в который есть возможность овладеть кладом. Но надо знать, где он, и иметь время выкопать и схватить его. Если же вы будете еще находиться в пропасти, когда в церкви произнесут слова Ite missa est, то пропасть навсегда закроется над вами; точно так, если вам удалось встретить фантастическое животное, то покорность, которую оно вам оказывало во время службы, в эту минуту сменяется яростью, и гибель ваша несомненна.

Предание это повсеместно во Франции. Мало развалин, замков и монастырей, мало кельтских памятников, в которых не скрывалось бы клада, и этот клад не охранялся бы каким-нибудь адским зверем. Жюль Кануго в своем бесподобном собрании южных сказок опоэтизировал грациозное и благодетельное явление золотой козы, хранительницы сокровищ, затаенных в недрах земли. В нашем климате, менее благорастворенном, клады охраняются белым быком, или золотым тельцом, или серебряной телкой; но животные эти не походят на козу Жюля Кануго: они злы и встреча с ними так ужасна, что никто еще не осмеливался схватить их за рога.

По нашим тенистым долинам, перерезанным большими плодоносными полянами, непонятное животное прогуливается по ночам в неопределенные эпохи, мучит быков на пастбищах и бродит около мыз, где всё приходит в смятение. Собаки воют и бегут, когда оно приближается; пули не ранят его. Поверье в это животное еще в полной силе в наших местах: все наши фермеры и слуги верят в этого зверя, и всем им случалось видеть его. По преданию его называют большим зверем, хотя он часто является в виде и размерах барсука. Одним он являлся в виде собаки величиной с огромного быка, другим – в виде борзой с добрую лошадь, третьим наконец – простым зайцем или овцой. Те, кто говорит о нем совершенно хладнокровно, пытались преследовать его без большой боязни. Они не придают ему никакой фантастической власти, с трудом описывают его, потому – говорят они – что он принадлежит к неизвестной у них породе, и уверяют, что собственно это ни собака, ни корова, ни барсук, ни лошадь, а что в нём есть всего понемногу! Однако же я убежден, что животное это является или как обман чувств, или в виде носящегося пара, сгущенного в различные формы. Его видели люди слишком чистосердечные и рассудительные, и я не могу сказать, чтобы виденье их не имело какого-нибудь основания. Что собаки возвещают о нем отчаянным воем и разбегаются, лишь только оно покажется – это не подлежит сомнению. Разве и собаки подвержены обману чувств? Почему бы и не так? Не выдумка ли это воров? Но, сколько известно, животное это никогда не воровало. Не глупые ли это шутники? Но в это видение столько раз стреляли, что случайно, несмотря на то, что у стрелявших тряслись руки, хотя бы одно из этих мнимых привидений было бы убито или ранено. Наконец, этот род видений, если он есть следствие галлюцинации, необыкновенно заразителен: в продолжение пятнадцати или двадцати ночей, двадцать или тридцать жителей какой-нибудь фермы видят это явление и преследуют его. Оно переходит потом в другие деревни, и там его все видят точно таким, каким видели в предыдущем месте.

Но вот самое страшное из ночных видений: около стоячей воды, в местах, поросших вереском, или у тенистых источников, под ветвями старых ив или среди голой долины раздаются во время глубокой ночи быстрые удары и страшный стук вальков прачек. Во многих местах полагают, что они, поднимая до облаков водные брызги, вызывают дождь и привлекают бурю, но у нас они бьют и крутят что-то такое, что походит на белье, но это совсем не белье, а трупы детей. Боже сохрани, если вы вздумаете подсматривать за ними или помешаете им: они схватят вас, начнут колотить и скрутят, как пару чулок, хотя б вы были ростом с сажень. Мне часто удавалось слышать, как стук вальков фантастических прачек раздавался в ночной тишине около пустынных болот: сходство действительно поразительное, а между тем стук этот производят совсем не прачки, а особый род лягушек. Согласитесь, что грустно сделать такое открытие и потерять надежду увидеть когда-нибудь ужасных волшебниц, крутящих страшные тряпки в тумане ноябрьских ночей, при слабом мерцании нарождающейся луны, дробящейся в воде. Один из моих друзей, человек, в котором более ума, нежели смысла, и, по правде сказать, сильно расположенный к пьянству, человек очень храбрый, когда дело касается действительности и легко поддающийся суеверному страху, два раза в жизни видел волшебных прачек и рассказывал о них с величайшим страхом.

Однажды вечером, часов в одиннадцать, проходя по живописной дороге, которая бежит, извиваясь и так сказать, прыгая по окраине волнистого Ормусского оврага, он приметил на берегу источника старуху, в молчании колотившую и выжимавшую белье. Об этом источнике ходила дурная молва, но он, ничего не подозревая, сказал старухе: «Тетка, что так поздно моешь?» Старуха ничего не отвечала. Полагая, что она глуха, он подошел к ней ближе. В то время луна была в полном блеске, и источник сверкал как зеркало, так что он ясно мог рассмотреть лицо стиравшей женщины и убедился, что оно ему совершенно незнакомо. Это очень удивило его: проведя в деревне всю жизнь, охотясь и прогуливаясь по окрестностям, он знал в лицо всех жителей на несколько миль в окружности. Вот слово в слово его рассказ о том, что он чувствовал, встретясь с такой ретивой прачкой: «Мне пришло в голову поверье о ночных прачках лишь тогда, когда я потерял старуху из виду, а до этого я и не думал о них никогда, не верил в них и подошел к старухе без малейшего страха. Но её молчание, её равнодушие при приближении нового лица придали ей в моих глазах вид существа неземного. Если она от старости потеряла слух и зрение, то каким образом достало у неё силы прийти издалека и мыть белье в позднюю ночь, в одном из самых холодных источников, и работать с такой силой и деятельностью? Как хотите, это заслуживало внимания. Но более всего меня изумило то, что происходило во мне самом: то был не страх, а чувство непобедимого отвращения. Когда я прошел мимо неё, она даже не повернула головы. Только придя домой, стал я думать о ночных прачках, и, признаюсь откровенно, мне сделалось ужасно страшно. Вернуться назад я, кажется, не согласился бы ни за что на свете».

В другой раз приятель мой проезжал близ прудов Теве: он возвращался из местечка Лимьера, где, как он заверял меня, ничего не ел и не пил, что, впрочем, очень сомнительно. Он был один, в кабриолете с собакой. Лошадь его так устала, что он вышел из экипажа и очутился на дороге, близ рва, где три женщины мыли, колотили и выжимали белье со страшной быстротой, в совершенном молчании. Собака вдруг прижалась к нему и перестала лаять. Он прошел мимо, не обратив на них внимания, но, сделав несколько шагов, он услыхал, что сзади него кто-то идет, и увидел на земле, у своих ног, необыкновенно длинную тень. Он обернулся: одна из женщин следовала за ним, остальные две шли на некотором расстоянии, как бы готовясь, в случае нужды, подать ей помощь. «На этот раз – говорит он – мне тотчас пришли в голову прачки. Но мысль эта подействовала на меня совершенно иначе, нежели в первый раз. Женщины были так высоки ростом, а та, которая следовала за мной, лицом, ухватками и походкой так походила на мужчину, что я был уверен, что это все проделка деревенских шутников, а может быть и просто мошенников. В руках у меня была добрая дубина. Я повернулся к ней и сказал: «Что тебе нужно?» Ответа не было. Так как они не нападали на меня, то и я сам не имел повода напасть на них и, преследуемый неприятной спутницей, поспешил догнать кабриолет, опередивший меня на значительное расстояние. Она не говорила ничего и, казалось, наслаждалась только моим страхом. Я держал по-прежнему палку наготове, чтобы раздробить ей голову при малейшем её прикосновении. Так дошел я до кабриолета вместе с трусливой собакой, которая прыгнула в него вслед за мной. Тут я обернулся, но на дороге никого не было, хотя до этой минуты я явственно слышал за собой шаги и видел на земле тень. Только в шагах тридцати от кабриолета, на том самом месте, где я вышел из экипажа, увидел я, как эти три длинные прачки прыгали, плясали и кувыркались в исступлении на краю рва».